Она же жестко спрашивает:

- Где твое обещание?

- Потом,- отмахивается он,- я должен знать, что все в порядке.

- Тогда сразу же, как удостоверишься,- ее голос был безличен и холоден.

Что за обещание?

Иголочкой колют подозрения. Очень мрачные подозрения.

Внезапно дверь распахивается сама по себе, и я, погрязнувшая в бездне размышлений, падаю вперед.

Опираюсь на локти и поднимаю голову, сквозь занавес из волос оглядывая компанию.

- Привет! – говорю я им.

Никак это влияние... испуга.

Эрит смеется. Ее смех, на диво беззащитен и красив.

- Мери,- хмурится Алан,- что ты там делала? - его голос обманчиво спокоен.

Я встаю и отряхиваю джинсы.

- А ты не догадываешься?

- Иди и больше не подслушивай,- увидев выражение моего лица, он добавляет,- пожалуйста.

Только это слово двигает меня вперед. И еще стыд, заставляющий меня презирать себя за то, что я совершила. Ненавижу это чувство!

Мне хочется провалиться сквозь землю, испариться, развеяться, как мимолетное видение.

Я подхожу к двери, и каждый шаг - усилие. Открываю ее, и просачиваюсь в кухню.

Так что, чем закончился разговор, я не знаю.

Мне не хватает смелости рискнуть еще раз, так как мне не хочется быть пойманной опять.

Когда Алан вышел из комнаты, я сидела задумавшись. Со всеми этими проблемами, я совсем забросила рисование. И сейчас, достав из сумки карандаш и бумагу, я творила, видя внутренним взором все в цветах.

Золотистая пшеница звенит под ветром. Легкая синева туч вырастает на горизонте. Деревья, будто расступаются, собираясь пропустить кого-то. И паутина их веток замерла почти в полной неподвижности, лишь ветер касается своей бледной рукой их листьев время от времени лаская. И каждый листочек сияет маленьким зеленеющим солнцем.

Что же добавить еще?

Я нервно крутила карандаш в пальцах, задумавшись. Какой смысл в этой картине? Что есть ее сердце, ее душа, ее основа?

Какой смысл в красоте? Гармонии?

Она возвышает людей, она дает им надежду… На счастье, на свет, на полет чувства, мысли, вдохновенья.

Она делает мир убийственно-чарующим, небесным.

Тут хлопнула дверь, и Алан вошел в кухню.

Сел на табурет напротив меня.

- Рисуешь…- заметил он, завладевая моим твореньем и кладя листок перед собой.

- А мольберта здесь нету,- пожаловалась я.

- Довольствуйся тем, что имеешь,- мудро рассудил Алан.

Я обиделась и отвернулась от него.

Никакого понимания и сопереживания!

Так ничего не сказав, он оторвался от рисунка.

Посмотрел на меня долгим взглядом, никаким взглядом и предложил:

- Останемся здесь ночевать? Поздно уже… Бабушка тебе в каморке постелет, а мне в комнате.

Я кивнула. Уж больно хотелось мне сказать, что я думаю о его бабушке, но нельзя! Нельзя!

- Я покажу тебе дом,- он встал и подал мне руку, помогая встать.

Дожила, инвалидка!

Мы начали осмотр с комнаты.

Алан щедро делился воспоминаниями:

- Вот здесь я, когда был маленьким, сидел и читал сказки под бдительным присмотром бабушки,– он улыбался, указывая на алое бархатное кресло.

Я представила маленького мальчика, всего умещающегося в уголке кресла, то, как он подпирает крохотной ладошкой щеку, и внимательно слушает Эрит.

- А это тот знак,- он указал на шкаф, над которым издевался в детстве.

Я присела, рассматривая его дверцу. Глубокие белые царапины на коричневом фоне – кривые и резкие.

- В тебе нет художественного таланта,- заключила я с грустью.

- Не всем дано,- Алан ни на секунду не расстроился,- зато я люблю изобретать.

- Что изобретать? – мы подходим к чулану, и он распахивает дверь, отвечая:

- Все, что угодно

И…

… у меня перехватывает дыхание, как при ударе током.

Весь пол покрыт проводами, инструментами, коробками и диковинными штуками.

- Это моя тайна,- шепчет Алан, наклоняясь ко мне.

Я делаю пару неуверенных шагов, и замечаю, какую-то изогнутую вещь. Она свита в кольцо. Осторожно дотрагиваюсь пальцем. Холодный металл.

- И что это?

Он медленно улыбается, наслаждаясь моим интересом.

- Это прибор – ускорения.

Я ухмыляюсь:

- И что я прицеплю его к себе и жутко ускорюсь?

- Ты сможешь бежать со скоростью мотоцикла,- прибор падает из моей ладони, и Алан ловко ловит его и кладет на место.

- Здорово,- выдыхаю я восхищенно.

- А это мелочи,- Алан обводит рукой пару коробок,- игры детства. Я тогда игрушки придумывал,- сообщает он доверительно.

Я улыбаюсь. Мы так близки, ближе, кажется, нельзя, словно ручейки нашего прошлого сливаются в одну широкую, могучую, и бушующую реку.

- А я учебники придумывала. Для кукол. По английскому. И рисовала к ним картинки, и еще к сказкам. Я рисую с тех пор, как научилась держать карандаш в руках и макать кисточку в краски.

Я вся лучусь изнутри, словно огромный прожектор, включенный на полную мощность и мне страшно немного, что он может прочитать это по моему лицу.

- Ты – талантлива,- шепчет он,- во всем.

Я вижу по его лицу, что он не льстит, что он действительно верит в это, верит в меня, как моя мама, мои близкие. Эта вера пылает в его глазах, его светлых, прекрасных глазах, ибо, если человек прекрасен внутри, его глаза не могут быть не красивы.

- Спасибо,- я улыбаюсь. Снова. Мне кажется, что во мне рождается что-то прекрасное, светлое, чистое!

- А ты прямо гений-изобретатель.

- Мери, Мери,- качает он головой, не соглашаясь.

- А все равно, не каждый же в силах придумать и сделать такое! - парирую я, будто в волейбол играю. Мне нравятся словесные поединки с ним. Но мы не бьемся с ним серьезно, и участвуем в них редко. А еще больше мне нравиться говорить с ним, да и не всегда я в настроение придумывать едкие ответы, на грани вражды и любви…

- Если я гений, то ты – риалтская принцесса,- смеется он, и шепчет,- сними чадру.

- А вдруг ты проиграл? – и я отступаю на шаг.

Алан внезапно меняет тему разговора и становится задумчивым.

- Помнишь обещание,- он заглядывает мне в лицо. В полумраке чулана его глаза таинственно мерцают, словно нарисованные специальной краской на портрете, и в его словах подвох. Я чувствую этот подвох сердцем, словно провожу пальцами по мягкому гобелену, и натыкаюсь на иголку.

- Секрет за секрет,- заканчивает он,- с тебя один секрет.

Он стоит слишком близко. Мои мысли мечутся, как перепуганные курицы пред гневным ликом султана-петуха.

И …я …я не знаю что ответить!

Я близка к панике!

Я закрываю глаза и рисую. Рисую спокойно и медленно, мысленно, всеми порами души. Мою любимую мамочку. Строгий рыжеватый хвостик, офисную блузку, юбку до колена, и, конечно же, черты лица – морщинки у черных глаз разбегающиеся в разные стороны, как круги по воде, стиснутые губы, печальный излом бровей.

- Эй, Мери, что с тобой? – испуганно спрашивает он.

- Успокаиваюсь,- отвечаю я.

И когда ее облик четко прорисован в моем сознании, я шепчу короткую молитву во имя ее, и распахиваю глаза.

Я уже спокойна.

Я не смотрю на него, и бурчу:

- Ладно,- и это опасная игра. Он может узнать слишком много из того, что я хотела бы скрыть.

Алан жутко рад. На его лице застыла широкая, сияющая улыбка.

Он так похож на ребенка, замершего под елкой, в ожидании подарка и надеющегося коварно подкараулить деда - мороза.

- Я хочу увидеть ту картину, которую ты спрятала,- говорит он.

Страх оплетает своей железной и холодной рукой сердце, и стискивает его…

Он может понять, он может догадаться.

Я стискиваю зубы и не смотрю в его глаза, но слово есть слово.

Тайну за тайну.

На самом деле, что здесь такого.

Нарисовала его и нарисовала! Я вообще многих рисую. И парней, и девчонок.

Едва он замечает как я от него отворачиваюсь и в его глазах, точно голодный зверь, просыпается тоска. Она, точно корабль плывущий в бурю, корабль полный отчаявшихся людей, знающих, что смерть близка, очень близка. Людей, чувствующих ее липкое дыхание, подобное паутине, на лице.