— Говори, дедушка! — Герта ждала ответа.
— Пойдемте, дети, — чуть слышно сказал Евгений Анатольевич. — Я поясню, поясню, Генриетта. Только не сейчас… Потерпи…
Из-за угла, обдавая нас пылью, неожиданно вывернул громоздкий фургон собачников. Что-то они сегодня поздно возвращались на свою базу. Их растрепанный рыжебородый кучер, нахлестывая пегую лошадь, испуганно оборачивался назад. Четыре небритых мужика, сидевших наверху, держали наготове длинные палки с крючками. За фургоном по ухабистой дороге в расстегнутой ватной жилетке и с утюгом в руках, ежесекундно поправляя сползающие на нос очки, мчался известный всей Никольской улице портной Рябинкин.
— Изверги! Душегубы! Я вам покажу! — воинственно орал он. — Опять сунулись сюда? Забыли, как вас отдубасили в прошлом месяце?
Портной, обожавший все живое на свете, ненавидел собачников и всегда вступал с ними в ссору, когда они проезжали мимо его дома. Мы, мальчишки и девчонки с Никольской улицы, поддерживали портного, всегда были готовы кинуться ему на помощь. Но сейчас она не потребовалась. Фургон с собачниками успел скрыться за поворотом. Грозя ему вслед утюгом, защитник собак продолжал выкрикивать:
— Подождите, гицели! Вот сошью Юрию Михеичу новое пальто, найду на вас управу. В Москву, в Совнарком напишу… И вас, Евгений Анатольевич, и тебя, Герта, и тебя, Гошка, в свидетели призываю, что так и поступлю…
Взъерошенный вид портного и искренность его угроз в адрес «гицелей» заставили нас забыть недавний серьезный разговор, и мы все трое неожиданно громко рассмеялись.
— Хохочите, хохочите! — обиженно говорил портной. — Я знаю, что делаю. Я за животный мир борюсь, за братьев меньших, и победа на моей стороне будет! Я этим чертовым гицелям всыплю еще по первое число!
VI
Начали спускаться тусклые осенние сумерки, когда я вернулся домой. Глеб и Борис были во дворе и сражались на новеньких деревянных саблях.
— Нечестно, ребята! — обиделся я, становясь между ними. — Я ждал, ждал…
— Сам опоздал, а мы виноваты! — засмеялся Глеб, тряхнув каштановыми кудрями. — Вот пестерь!
Я надулся еще больше:
— Кто опоздал — вопрос. Кому пришлась за воротами полчаса торчать? Мне. «Опоздал! Опоздал!» Что в пионерских законах сказано? Пионер аккуратен и не запаздывает, приходит в назначенное время. Забыл?
— А в обычаях пионеров говорится, — перебил меня Глеб, — что пионер не стесняется предлагать свои услуги трудовым собратьям. Не доходит? Боба, объясни этому пестерю, почему мы задержались! — И тихо добавил: — Только айда за сарай, тут, чего доброго, Оловянников услышит.
— Успокойся, милый Гоша, и не кипятись, — начал Борис, лишь мы уселись на доски за сараем. — Понимаешь…
И пока Борис рассказывал, я уже понял, что сердился на друзей зря. Оказывается, после того как Глеб и Борис кончили занятия с Галиной Львовной, дворничиха, хитро улыбаясь, задержала их.
— Подождите, не бегите, — многозначительно сказала она. — Должен Валентин Васильчиков, приятель ваш, заглянуть.
— Валька? — удивились ребята. — Сюда? Зачем?
— Отгадайте, — интригующе ответила Галина Львовна. — Знать хорошо, а отгадывать — лучше того…
И сколько Глеб с Борисом ни упрашивали ее раскрыть секрет, она ничего больше не сообщила. Все стало известно с приходом самого Вальки.
Совсем недавно Валька повстречался с Галиной Львовной на речке Акульке, и та похвалилась успехами «в науках».
— Побольше грамотных, — назидательно заявила она, — поменьше дураков.
Валька не выдержал и признался ей в своей беде.
— Эх ты! — хлопнула его по плечу дворничиха. — Лоб широк, да мозгу мало! Приходи в мою хатку и занимайся с Глебом и с Парнем Семена Палыча сколько душе надобно. Они, пострелята, сознательные, не поленятся с тобой повторить науку, какую утром в школе учили! И дядька Оловянников, собственник недорезанный, знать не будет! Условились?
— Ой, трудно, поди, Галина Львовна? — почесал затылок Валька. — Да если дядя Саня застукает…
— Идти в науку — терпеть муку! — усмехнулась Галина Львовна. — Без муки нет и науки. Вашей покорной слуге пятьдесят минуло, голова седеет, а ничего… учусь.
И Валька, немного подумав, согласился.
— Здорово! — радостно воскликнул я, когда Борис кончил рассказывать. — Как мы сами раньше не догадались? Предлагаю: давайте по очереди с Валькой заниматься! Григорий Ефимович разрешит и к себе приходить. Уверен!
— Григорий Ефимович, конечно, разрешит, — задумчиво ответил Глеб, — да Валька к нему не пойдет: квартира-то Григория Ефимовича напротив. Оловянников разнюхает, скандал организует. Ведь, в конце концов, Валька мог и у каждого из нас бывать.
— Ясно, мог! — поддержал Борис Глеба. — Я, например, приглашаю с удовольствием. Однако Глебушка прав: узнает об уроках Александр Данилович, отправят Вальку назад в деревню.
— Хорошо! — смирился я. — Но все равно я буду забегать к Галине Львовне и помогать вам. И Герта не откажется.
— Добро! — по-взрослому отчеканил Глеб. — Договорились. А теперь топаем к нам на кухню. И опять за сабли. Меня сегодня уже Леня спрашивал, когда мы их принесем.
Леня Диковских, слесарь с фабрики, где работали и моя мать и Николай Михайлович, был нашим отрядным вожатым. Прежняя вожатая Валерия Арсеньевна, строгая девушка с цыганскими глазами, вышла в конце августа замуж за учителя из села Корозниково и уехала из города. А Леня в этот момент оказался свободным, его прежний отряд почти весь приняли в комсомол. Вожатый базы Сережа Неустроев обрадовался, что не надо ломать голову, кем заменить Валерию Арсеньевну, и закрепил нас за Леней.
Первый пионерский отряд организовался в городе еще в 1923 году при Коммунистическом клубе — в здании бывшего общественного собрания, и чуть ли не самым первым пионером стал Леня Диковских. Но губком РКСМ понимал, что один отряд — капля в море. Для создания же новых отрядов требовались руководители-вожатые, и летом на берегу речки Ясной, верстах в пятнадцати от города, возник пионерский лагерь. Лагерь и должен был подготовить из старших ребят вожатых.
Леня рассказывал нам, что по ночам вокруг брезентовых палаток, полученных в подарок от саперного батальона, приходилось выставлять часовых с винтовками и с боевыми патронами. Кулаки из соседних сел не раз грозились поджечь палатки, где живут нехристи с красными галстуками, в трусиках и в широкополых шляпах (широкополые шляпы пионеры отыскали на складе отдела народного образования).
Однажды Леня дежурил вместе с маленькой девчушкой Риммой Хапугиной. Ночь выдалась особенно темная, небо заволокли тучи, ни луны, ни звезд, да к тому же накрапывал мелкий дождик и костер у штабной палатки чуть тлел. Неожиданно в крайних кустах послышался шорох.
— Кто идет? — Леня быстро сорвал с плеча винтовку.
Римма взвизгнула. В кустах никто не отвечал.
— Ошиблись! — обрадованно прошептала Римма, но кусты зашевелились снова.
Не раздумывая Леня выпустил вверх всю обойму. Лагерь поднялся по тревоге… и оказалось, что в кустах сидел всеобщий любимец — пушистый котенок Спирька с полевой мышью в зубах.
— Однако товарищи не смеялись над нами, — рассказывал Леня. — Понимали обстановку. Всякое в ту пору могло быть. Ну а ребятня со всей деревенской округи к нам бегала: помогали и шалаши строить, и спортивные площадки, и погреба для хранения продуктов рыть, а мы учили их из луков стрелять, следы распознавать, вместе купались, загорали, играли, песню «Картошку» пели. Вот мироеды-старорежимники и злились, анонимки подбрасывали, запугивали. Да ленинцев разве запугаешь?
В первом пионерском лагере жило восемьдесят ребят — почти все пионеры нашего города. А осенью, когда возвратились домой, пионерами стали чуть ли не четыреста ребят. Для тех времен, как пояснял Леня, эта цифра была порядочной.
Я сам случайно вычитал весной в каком-то старом журнале за 1923 год похвальную статью о росте пионерских отрядов на Урале. В статье говорилось:
