— Сначала повторим старое, — строго ответил Глеб. — Расскажи-ка нам правило…
Закончить вопрос Глеб не успел. Дверь в комнату распахнулась — и на пороге показался Оловянников.
— Вот вы где, голубчики! — нервно произнес он. — Великолепно в энтих хоромах устроились…
Увидев дядю, Валька съежился и в испуге спрятал лицо в тетрадку. Борис побледнел и, казалось, прирос к своему месту. Один Глеб невозмутимо проговорил:
— Мы занимаемся, Александр Данилыч.
— Занимаетесь? — насмешливо переспросил Оловянников. — Мало вам школы? Нашли себе забаву: Валентина с пути истинного сбивать. Как не стыдно. А еще имена в честь святых убиенных древнерусских князей Глеба и Бориса носите… Постеснялись бы! Валентин, собирайся!
— Вы не имеете права запрещать племяннику учиться! — смело возразил Глеб. — Говорю вам как пионер…
Оловянников плюнул и махнул рукой:
— Ты, Глебка, не подделывайся под отца-то своего. Энто он все заумными словами выражается: республика, партия, трудящиеся… А ты, сопляк, чтобы меня образовывать! Нечего хвалиться пионерством! Чего, Валентин, рожу-то бесстыжую прячешь? Кому приказано собираться?
Валька молча поднялся и медленно стал натягивать кафтан, а Оловянников, продолжая стоять на пороге, набросился на Бориса.
— А докторскому сыну особенно стыдно над сиротой глумиться: ему ваша наука ни к чему, ему на кусок хлеба зарабатывать нужно. Пока он, лоботряс, мой хлеб жрет.
Но тут произошло невероятное: Валька, боявшийся раньше возражать дяде, вдруг хмуро пробасил:
— Хватит, дядя Саня, едой-то попрекать. Как не стыдно? Я ведь, поди, не бездельник. Сколько вам прибыли приношу!
Пораженный дерзостью племянника, Оловянников схватился за сердце.
— Прикиньте на счетах, — продолжал между тем Валька, — а после и попрекайте.
— Правильно! — воскликнул Глеб. — Правильно!
Оправившись, от минутного изумления, Оловянников подскочил к Вальке и начал бить его по щекам, приговаривая:
— Ах ты, скотина неблагодарная! Ах ты, деревенщина! Нахватался у энтих мерзавцев всяких непотребностей и возомнил, что королем уже стал?
Не соображая, очевидно, что он делает, Валька взвизгнул и что есть силы оттолкнул дядю; тот с вытаращенными глазами отлетел, как мячик, в угол, ударившись затылком о стенку. Валька, схватив фуражку, выскочил из комнаты.
— Караул! — завопил Оловянников. — Спасите! Убивают! Милиция!
XV
До празднования десятилетия Октября оставались считанные дни. На фасадах государственных учреждений, заводов, фабрик, школ начали появляться лозунги, плакаты, картины, портреты Владимира Ильича Ленина, Якова Михайловича Свердлова, Михаила Ивановича Калинина, Алексея Ивановича Рыкова и других деятелей Советского государства. Более солидные здания украшали цветными электрическими лампочками. Домовладельцы, кое-кто с радостью, а кое-кто и с неохотой, прибивали над воротами кумачовые флаги. На центральных улицах становилось с каждым днем все оживленнее. Магазины — и кооперативные и частные — торговали до позднего вечера. В нашей группе почти все ребята приобрели себе юбилейные нагрудные значки и носили их на красных бантах. Маленький Петя Петрин приколол на курточку сразу три значка и воображал себя командиром.
Мне Петя по секрету признался, что недоволен отцом и матерью: ведь могли они родить его лет на пятнадцать раньше! А то ни в Октябрьской революции, ни в борьбе с белогвардейцами Пете не пришлось участвовать.
— Я бы, Гошка, обязательно заслужил настоящий орден Красного Знамени, — доказывал Петя. — Ты ведь мой отчаянный характер знаешь… Хоть бы познакомиться с каким-нибудь живым краснознаменцем, посмотреть бы на орден…
Скоро такой случай нам всем представился.
За два дня до праздника по Главному проспекту города с лихим гиканьем промчалась казачья сотня. Это были самые настоящие казаки с чубами, выбивающимися из-под мохнатых огромных папах, с винтовками, шашками, пиками и нагайками. Прохожие, особенно люди пожилого возраста, посматривали на них с опаской, вспоминая, видимо, события дореволюционных лет и гражданской войны. Но испуг сразу же рассеивался при взгляде на командира сотни: на груди у него алел орден Красного Знамени.
Как потом узнали горожане, это были жители Оренбургских степей, участники легендарного партизанского рейда 1918 года, прискакавшие приветствовать город в славную годовщину социалистической революции.
Командира сотни мы вскоре повстречали в нашей школе. Оказалось, что в 1920 году он и Александр Егорович служили в одном кавалерийском полку и вместе рубили белых в Северной Таврии. Всем ученикам, конечно, очень хотелось побеседовать с героем казаком Михаилом Дмитриевичем. (Нас покорил не только его орден, но и все, что было на нем: и длинная казачья гимнастерка, и шаровары с лампасами, и боевое оружие). Александр Егорович попросил однополчанина выступить в актовом зале и рассказать о красном казачестве.
В последний день перед праздником в школе занятий не было. Мы с утра убирали и мыли классы и коридоры, а в двенадцать часов собрались на торжественный митинг. Александр Егорович в новеньком синем френче, волнуясь, поздравил коллектив с наступающей славной датой и рассказал о том, как изменился за десять лет наш Красный Урал: как он из края глухого, из края, не имеющего перспектив, из края, обреченного на исторический застой, совершил сказочный прыжок в новую, светлую эру.
— Сила большевиков, — говорил Александр Егорович, — превратит в скором времени всю Уральскую область в область социалистической индустрии, в крупный культурный центр, и навсегда рухнет то, что называлось в недавние годы глубокой провинцией.
Затем с небольшим рапортом об успехах школьников в честь годовщины Октября выступил Глеб.
Александр Егорович, не забывая своего любимого жеста — поглаживание лысины, — горячо поблагодарил нас за хорошую учебу. Да и сами школьники были рады своим неплохим результатам и минут пять дружно хлопали в ладоши и себе и учителям. А тут еще в зале появились красноармейцы из отдельного дивизиона войск ОГПУ, над которым шефствовала школа. Красноармейцы передали нам поздравление с праздником от имени всего дивизиона. Пока им аплодировали, я вспомнил, как недавно школа подарила дивизиону большой портрет товарища Дзержинского.
Красноармейцы принесли с собой в школу баян. Яков Яковлевич тут же достал из футляра скрипку, и целых полтора часа в актовом зале проходил импровизированный концерт: были и хоровые песни, и сольные; Герта декламировала; Петя Петрин плясал вприсядку; ученики старших групп демонстрировали гимнастические упражнения; и даже Александр Егорович с Галиной Михайловной станцевали русского.
Под конец нас ожидал сюрприз. К двум часам дня из соседней кооперативной столовой, в круглых закупоренных бачках были доставлены котлеты с картофельным пюре. Это наш заведующий сдержал слово: к празднику организовал для нас горячие завтраки.
— Так всегда теперь будет в большую перемену, — сказал Александр Егорович.
Мы радостно прокричали заведующему «ура!». Он это заслужил.
Когда наша четверка возвращалась домой из школы, Герта печально сказала:
— Вот и кончилось на сегодня веселье… Что дальше делать?
Так она сказала потому, что вчера Юрий Михеевич снова отказался пустить нас четверых шестого ноября в клуб на премьеру пьесы «Любовь Яровая».
— Генеральную репетицию видели? И достаточно! — авторитетно заявил старый актер. — Торжественное заседание, постановка и талоны в буфет — только для взрослых. А вы и так среди них слишком много крутитесь… Подрастете — будете посещать любые клубные мероприятия. Лучше отдохните хорошенько, наберитесь сил для «Красных дьяволят»!
Хотя мы действительно присутствовали на генеральной репетиции «Любови Яровой» и искренне восхищались игрой и Лени Диковских, и Сорокина, нам было обидно, что Юрий Михеевич до сих пор считает нас малолетними детьми…
