Затем мы прочитали очерк «Обсерватория в снегах» о метеорологах на Ямале и только приступили к повести о пограничниках и контрабандистах, как раздался тихий свистящий храп. Это заснул на стуле Литературный гость.

— Стоп, пацаны! — сказал Вадим, взглянув на часы-ходики. — Кончаем! Жаль, но придется сегодня закрыть наше литературное собрание. Скоро мне и Григорьеву выезжать на патрулирование, а патрулирование…

— Основная служба конной милиции! — произнесли мы хором.

— Знаете? — улыбнулся Вадим. — Ну и молодцы! А коли знаете, разрешите патрульным чуточку вздремнуть. Дочитаем и обсудим журнал в следующий раз. Возражений нет?

— Нет! — ответил Глеб.

— Нет, — ответили Герта, Борис, Ирина и я.

— Тогда ждите пригласительные письма.

Попрощавшись, мы побежали по домам, а осенний проливной дождь хлестал и хлестал на дворе, пожалуй, сильнее, чем днем.

«Нелегкая у Вадима и у Литературного гостя служба, — думал я, ложась на свой топчан и накрываясь стеганым одеялом. — Каково им нынче патрулировать? Холодно, темно, слякотно. Бр-р!»

Но пока я спал и видел сон про ксендза Владислава, Левку Гринева и Ганну Авдеевну, на Никольской улице случилось необычайное происшествие. Утром о нем только и говорили, и героем его был… Юрий Михеевич.

Старый актер в ту ненастную ночь никак не мог заснуть. То ему мешал барабанивший по окнам дождь, то волновали воспоминания о далекой кочевой юности, то возникали планы новых постановок Студии революционного спектакля. Когда кукушка на стенных часах прокуковала три раза, Юрий Михеевич, устав ворочаться с боку на бок, решил плюнуть на сон. Он зажег электрическую лампочку, оделся и достал тетрадь с наметками по разводке действующих лиц в «Красных дьяволятах» и «Любови Яровой».

«Пойду-ка, — подумал, закуривая папиросу, Юрий Михеевич, — пофантазирую на сцене, как это станет выглядеть реально…»

Закутавшись в плед и надвинув на самый лоб широкополую шляпу, старый актер засеменил в сторону клуба, сжимая в кулаке ключ от актового зала. К его удивлению, входная дверь оказалась незапертой.

— Что за чертовщина? — произнес вслух Юрий Михеевич. — Где же Бугримов?

У Григория Ефимовича от внезапной перемены погоды еще с утра онемели ноги, и Матвеев — Юрий Михеевич знал — назначил сторожем на время болезни старика Женьку Бугримова, благо тому все равно нечего было делать: отопительный сезон пока не начинался, а дрова на зиму уже заготовлены.

— Странно, странно! — продолжал удивляться Юрий Михеевич, осторожно поднимаясь по темной лестнице на второй этаж.

Дверь в зал он тоже нашел открытой.

— Прямо феерия волшебная! — воскликнул про себя старый артист, нащупывая на стене выключатель.

Вспыхнул яркий свет в люстре, висевшей под потолком, и руководителю Студии революционного спектакля показалось, что на сцене, за занавесом, который чуть колыхнулся, есть люди.

— Кто здесь? — дрогнувшим голосом спросил он.

Никто не отвечал.

В это время Вадим и Литературный гость проезжали как раз мимо клуба.

— Забыли, что ли, электричество погасить? — сказал Вадим, показывая на освещенные окна второго этажа. — Не экономят энергию…

— Помогите! Спасите! — раздался вдруг душераздирающий крик, и из клубных дверей пулей без шляпы и без пледа вылетел Юрий Михеевич.

Вадим мигом соскочил с Сирены и, на ходу расстегивая кобуру, кинулся к старому актеру.

— Жулики там, воры! — стучал зубами Юрий Михеевич, показывая на клуб.

Оказалось, что когда он задал в пустом зале вопрос, неизвестные личности швырнули из-за занавеса в люстру какой-то тяжелый предмет, правда, неудачно. Видимо, в темноте жулики хотели скрыться из здания, но Юрий Михеевич не стал ждать, пока они улизнут, и с воплями помчался вниз, бросив в испуге шляпу и плед.

— Уйдут через задний ход! — крикнул Вадим Литературному гостю, не дослушав рассказа Юрия Михеевича.

Тот, гикнув и привстав на стременах, дал шпоры Уктусу, и Уктус перемахнул через низенький заборчик во двор клуба. В сторону дровяного сарая бежали две темные фигуры.

— Стой! Стрелять буду! — гаркнул во всю мощь Григорьев, перекрывая шум дождя.

Неизвестные замерли на месте и, как по команде, подняли вверх руки.

Когда во дворе появились Вадим и Юрий Михеевич, Литературный гость, не слезая с Уктуса, спокойно доложил:

— Товарищ командир отделения! Задержаны двое, один из них давний наш приятель Евгений Бугримов, а второго вижу в первый раз.

— Вы не имеете права меня арестовывать, — с гонором заявил неопознанный человек, не опуская рук. — Я подданный не вашего государства!

Это был управляющий концессией Альберт Яковлевич.

На следующий день в школе на переменах все разговоры вертелись вокруг фабричного клуба. Но никто не мог толком объяснить, зачем туда ночью забрался управляющий концессией Северного завода. Непонятна была роль и Женьки Бугримова. А в самом начале последнего урока в наш класс осторожно заглянул Александр Егорович и смущенно произнес:

— Плавинская и Сизых, пойдемте со мной… Вам, Руфина Алексеевна, придется их отпустить. Сумки можете захватить.

Ничего не понимая, под удивленные взгляды ребят мы с Гертой вышли из класса и направились вслед за заведующим в бывшую ризницу. Там на хорошо знакомой нам узенькой скамейке сидел… Вадим.

— Здорово живем! — весело приветствовал он нас.

— Вадим? — опешили мы. — В школе?

— Принимайте, товарищ милиционер, и Плавинскую, и Сизых, — сказал Александр Егорович, показывая на Герту и на меня.

— Есть принять! — отчеканил Вадим и повернулся в нашу сторону: — Ваши пальто в раздевалке? Идите одевайтесь быстрее и тронемся в путь.

— Куда? — полюбопытствовала Герта.

— Узнаете.

Около школы нас ждала тачанка, правда, без пулемета, запряженная четверкой вороных коней. На козлах красовался сам Литературный гость.

— Ага! — подмигнул он нам. — Попались, которые кусались! А ну-ка, ответьте, что есть тачанка?

— Залезайте! — сказал Вадим, отвязывая от тополя Сирену.

Мы забрались на тачанку, а Вадим, ловко вскочив в седло, скомандовал:

— Трогай!

Григорьев щелкнул языком, шевельнул чуть-чуть вожжами, и тачанка лихо помчалась по мостовой. Мы с Гертой замерли от восторга. Как здорово!

— Герта! — радостно шепнул я. — Чем мы не красные дьяволята?

— Ага! — утвердительно ответила она, подставляя лицо навстречу свежему осеннему ветру.

Дождь, ливший всю ночь, к утру прекратился, погода разгулялась, и на тротуарах было много пешеходов.

«Хоть бы знакомые какие попались, — думал я с надеждой, — увидели бы нас…»

Только я так подумал, как заметил на правой стороне улицы Оловянникова и Вальку Васильчикова. Оловянников вышагивал в ярко начищенных сапогах, в новой коричневой кепке с пуговицей, с тоненькой бамбуковой тросточкой в руках. Валька в выцветшем старом кафтане плелся позади и тащил на плече две огромные вывески. Наверно, дядя и племянник направились к заказчику.

Я замахал школьной сумкой и крикнул:

— Валентин!

Валька остановился, остановился и Оловянников, пытаясь рассмотреть, кто едет. Но, видимо, они ничего не разобрали, так как и наша тачанка и Вадим верхом на Сирене лихо пронеслись мимо них и свернули на Главный проспект.

Перед зданием городского управления милиции Литературный гость придержал лошадей.

— Приехали! — повернулся он к нам.

Вадим, спрыгнув с Сирены, передал ему поводья и распорядился:

— Герта, Гоша! Пошли. Страшного ничего нет. С вами хочет побеседовать товарищ начальник.

В милиции мы ни разу в жизни не были, и хоть Вадим и уверял, что «страшного ничего нет», мы все же входили туда с испугом.

Вадим, стуча по полу ножнами шашки, провел нас по широкому коридору прямо в кабинет самого начальника городской милиции. Кабинет этот напоминал кабинет Александра Егоровича, только здесь над письменным столом на стене, рядом с портретом Владимира Ильича Ленина, висел портрет Феликса Эдмундовича Дзержинского, а из-за темного шкафа выглядывал яркий плакат, на котором был изображен милиционер, державший за шиворот бандита.