— Какой ответ вы дадите Козловицкому? — насторожился Лубяновский.

— Сегодня я скажу «да»!

— Дедушка! — Герта повисла на шее у Евгения Анатольевича. — Милый дедушка. Если бы ты знал, как я тебя люблю…

Когда Глеб услышал о бегстве ксендза Владислава из лона католической церкви, он, подмигнув, сказал мне:

— Выходит, ты, Гошка, недаром напрашивался в гости к ксендзу. Поди, вы с Гертой там антирелигиозные беседы проводили? Ну и пестери!..

Через несколько дней Евгения Анатольевича без всяких рекомендаций и проверочных испытаний приняли в оперный оркестр: о музыкальной одаренности Гертиного деда в артистических кругах города знали давно, еще с дореволюционных лет. Вместе с ним в театр совершенно неожиданно поступил и мой старинный знакомый Виктор Сергеевич. Видимо, кто-то из доброжелателей бывшего рюхалинского премьера подал ему мысль попробовать свои певческие возможности и на поприще настоящего искусства. Виктор Сергеевич рискнул и после прослушивания и экзамена по нотной грамоте был зачислен в труппу хористом.

Как передавал нам Евгений Анатольевич, директор театра Николай Яковлевич Сляднев распорядился выдать Виктору Сергеевичу денежный аванс. И на первую репетицию — спевку — Виктор Сергеевич заявился в овчинном облезлом полушубке и в цилиндре, который по дешевке купил на барахолке.

Больше всех в эти дни счастлива была Герта. На другое утро, после того как Евгений Анатольевич пришел из театра и с радостной дрожью в голосе доложил ей о результате, наша подружка спозаранку ждала около учительской Галину Михайловну.

— Ой! — закричала она, увидев в конце коридора групповода. — Запишите, Галина Михайловна, в журнал группы, пожалуйста, запишите в графу, где указаны профессии родителей, что дедушка теперь не органист костела святой Анны, а музыкант государственного оперного театра!

— Хорошо, Плавинская, — ласково ответила Галина Михайловна, — я сейчас переправлю…

Но «приверженцы католической веры» не оставляли в покое своего органиста. Лубяновский, Иливицкий, Станкевич и пани Эвелина раза три наведывались всей компанией к Евгению Анатольевичу и звали его назад, в костел.

— Вернитесь, пан Евгенуш! — плаксиво тянула пани Эвелина, блестя золотыми зубами. — Вернитесь!

— Рож… рож… рож… дество… сту… сту… сту… чится в… в… в… двери, — жалобно затянул Станкевич.

Вопрос о рождестве интересовал в то время не одного Станкевича. Во всех календарях 1927 года оба рождественских дня были помечены красными числами. Это означало, что рождество считается узаконенным праздником и что в эти два дня можно официально и не работать, и не учиться.

— Традиции прошлого в Республике пока еще живучи, — пояснил нам Николай Михайлович, смущенно почесывая затылок. — Сразу поломать их сложно. Вот и приходится до поры до времени считаться с отсталой частью населения… Агитировать, агитировать против религиозных торжеств, не сидеть сложа руки.

— Коммунисты и комсомольцы встанут к своим станкам, — горячо говорил Леня, — и докажут трудовым примером, что поповские праздники со всякими пьянками и гулянками — вред и яд.

Учеников Александр Егорович заранее предупредил:

— Учтите, для кого рождество, а для нас — обычные дни занятий.

— Подумаешь! — нахально разорялся на переменах Денисов. — Больно мне надо за партой сгибаться! Ведь рождество Христово! Ха! Целую ваши грязные пятки.

Чтобы отвлечь фабричную молодежь от религии, от церкви, комсомольцы начали готовить в клубе празднование комсомольского рождества.

«Противопоставим темноте и обману здоровый отдых и разумное развлечение в нашем клубе!» — говорилось в небольших броских плакатиках, которые по просьбе Лени написал Валька. Плакатики эти развешивались в цехах, в столовой, в красном уголке. Потом они появились на городских афишных тумбах.

Вальке же комсомольская ячейка и правление клуба поручили художественно, в антирелигиозном духе оформить бывший особняк Санниковых к предстоящему празднику. И все свободное время наш друг проводил теперь в клубе, возился над холстом, фанерой, картоном и возвращался в общежитие поздно ночью перепачканный клеем и красками.

Когда мы с Глебом прибежали в школу, почти все ученики нашей группы уже собрались. На классной доске знакомым крупным почерком Герты было написано:

— Приветик! — помахал нам рукой Петя Петрин. — А я, грешник, думал, что вы к заутрене лыжи навострили.

— Шути, да знай меру, — погрозил ему пальцем Глеб.

Прозвенел звонок. Ученики без обычного шума рассаживались по своим местам.

«Кого нет сегодня?» — думал с тревогой каждый из нас.

В класс с географической картой, стуча каблучками, вошла Галина Михайловна и следом за ней сразу влетел запыхавшийся Денисов. Мы чуть не закричали «ура» сыну галантерейщика. Правда, еще шесть мест были пустыми. И главное, на одном из этих мест всегда сидела Лида Русина, активная участница постановок Студии революционного спектакля. Неужели она осталась дома в честь религиозного праздника? Вот позор всей группе. Даже Денисов постеснялся подвести соучеников. А Лида? Те пять, что не пришли, — понятно! Они из бывшего окружения Левки Гринева. Но дочь фабричного сторожа!

— Где Русина? — обводя стальным взглядом класс, нетерпеливо спросила Галина Михайловна. — Дежурный!

В тот день дежурила Герта, Она молча поднялась со своего места.

— Я тебя спрашиваю, дорогая и любимая Плавинская, — продолжала групповод. — Где Русина?

— Наверное, больна, — тихо проговорила Герта.

— После уроков, пожалуйста, побывай у нее дома, — распорядилась Галина Михайловна, — и выясни… Еще отсутствуют Распашкина, Кошкина, Римских, Балуев, Казарин… Не верится, что все заболели…

Кто-то робко приоткрыл дверь и прошептал:

— Можно?

— Да, да! — повысила голос Галина Михайловна. — Можно!

На пороге, прижимая к груди сумку, позабыв смести с валенок снег, стояла Лида Русина в пальто, в сером платке.

— Галина Михайловна! Галина Михайловна! — сквозь слезы произнесла она. — Меня, меня дома не пускали в школу, но я… Но я убежала…

Тут мы не выдержали и дружно гаркнули восторженное «ура!».

— Достаточно, достаточно, — заулыбалась Галина Михайловна. — Вы, чего доброго, подобным криком школу перепугаете. Иди, Лида, в раздевалку, разденься, а мы пока повторим материал прошлой темы. Филиппова, что было задано?

В перемену в класс зашел Александр Егорович. Оказывается, ему по телефону звонил отец Кошкиной и сказал, что дочь больна и к ней вызван врач.

— Значит, на одного прогульщика у нас меньше! — радостно подпрыгнул Петя Петрин.

— Нечего радоваться! — охладил Глеб Петю. — Четверо-то празднуют…

На улицах города не чувствовалось той торжественности и приподнятости, которая была в дни Октября. Правда, многие витрины частных магазинов были и теперь ярко освещены и разукрашены, а из форточки квартиры нашего домовладельца неслись пьяные песни и смех.

Вадим, с которым я встречался днем после школы, сказал мне, что нынешней ночью оба эскадрона конной милиции в полном составе выезжают на патрулирование. Под наблюдение приказано взять все загородные поселки и деревни.

— Дел милиции хватает, — пояснил Вадим. — Вот опять праздник!.. Хоть он и религиозный, однако… Не все пока такие сознательные, как на нашей фабрике. Фабрика-то, глянь, полным ходом работает…

Фабрика не только работала полным ходом, но и собиралась, как я уже говорил, справлять свое рождество, комсомольское. И на то празднование был приглашен и я.

— Хоть ты, Георгий, и не совершеннолетний, — сказал Юрий Михеевич, — но без тебя суфлерское дело у нас хромает. Придешь и на генеральную репетицию, и на сам праздник. Матери передай, чтоб не волновалась, — под моим надзором будешь.