— Мама в ночную смену работает, — быстро ответил я, чувствуя, как сердце мое запрыгало от радости. Еще бы! Ведь только один я из всех младших студийцев был удостоен этой чести. Мне завидовали и Глеб, и Герта, и Борис!

Комсомольское рождество задумали как бал-маскарад, с танцами, с призами и с антирелигиозной концертной программой, которую подготовила бригада «Синей блузы». За лучшие оригинальные костюмы полагались призы. Пока эти призы не будут присуждены, всем костюмированным запрещалось снимать маски…

Григорию Ефимовичу Матвеев приказал:

— Замки ваши спрячьте подальше, гостей смешить не стоит.

Григорий Ефимович был этим недоволен, но перечить не стал. Дело в том, что сторожу казалось, будто кто-то ночами бродит по клубу, и он на собственные деньги купил недавно огромные замки, а на ночь навешивал их на все двери. Зная характер Юрия Михеевича, Григорий Ефимович подарил ему запасные ключи. Тот было рассердился на нововведение, но, получив ключи, заулыбался, поблагодарил сторожа.

— Нет предела людским чудачествам, — добродушно посмеиваясь, говорил он. — Григорий Ефимович — человек хороший, пусть чудачит… Да я и сам, знаете, после проделок негодяя Бугримова опасаюсь почему-то за сохранность нашего имущества. Лишние замки не помешают…

Над иллюминированным входом в клуб висел плакат:

«Нам не нужно поповских праздников!»

А на двери — картина с четверостишием:

Все остановились и хохотали, глядя на Валькино произведение. Валька нарисовал таких сердитых святых, что художники из журнала «Смехач» могли бы позавидовать. А в раздевалке на большом листе был нарисован поп с огромным мешком. И было написано:

В общем, Валька постарался и оформил клуб на славу! Антирелигиозные плакаты, картины, лозунги пестрели в коридорах, в комнатах, в зале. Даже на занавес он умудрился прикрепить блестящие буквы, которые читались так:

Но сам художник куда-то скрылся. Я обошел весь клуб, заглянул за кулисы, где гримировались участники концерта, спросил у Юрия Михеевича, у Лени, побывал внизу под сценой — Валька провалился словно сквозь землю.

«Ну где он, где?» — думал я.

Неожиданно за плечо меня тронул статный красноармеец. Он был в старой форме: в длинной гимнастерке с «разговорами», с тремя нашитыми на груди красными клапанами. На левом рукаве у него алела звезда.

— Не опознаешь? — прошептал красноармеец, чуть-чуть приподнимая черную полумаску.

«Валька!» — собрался было я крикнуть, но вовремя спохватился.

— Выходит, здорово нарядился, — радостно усмехнулся Валька.

— Где ты костюм достал? — поинтересовался я, оглядывая с ног до головы ладную фигуру друга. Военная форма ему шла.

Гимнастерку и брюки-галифе Вальке сшил наш знакомый портной. А Валька нарисовал портному наряд шамана. По нему портной, не желая отставать от молодежи, сделал себе костюм для маскарада. И я сразу вспомнил шамана, который ходил по первому этажу и ударял в небольшой бубен. Оказывается, это был портной! Вот ни за что бы не подумал! Да попробуй и всех других узнать сейчас под масками! Вон на диване сидят «черт» и «монахиня». Сумей отгадай, кто они. А около ниши стоят «водяной» и «русалка»; мимо нас проходит «буржуй» в паре с «крестьянкой». Правда, в маскарадных костюмах и в масках были не все, но «ряженых», как говорили на нашей улице, пришло больше.

Прозвенел первый звонок, приглашая публику в зал, а меня в суфлерскую будку. На сцене все уже подготовились к концерту, нарядились и загримировались.

Я полез на свое рабочее место. Раздался третий, последний, звонок, в зале погас свет. И мог ли я предполагать, устраиваясь в суфлерской будке, что осталось совсем немного времени до того часа, когда со мной случится беда!

Минут через пять послышался голос секретаря фабричной комсомольской ячейки. Он выступил с небольшим докладом «Что такое рождество». Говорил секретарь с шутками-прибаутками, и в зале не умолкал смех. А когда на сцене в сарафанах и цветных платочках появились хористки — девчата и грянули частушки, веселья стало еще больше. Запевалой в молодежном хоре была Римма Хапугина. Ну и досталось же от нее в этот вечер всяким служителям культа!

заводила Римма.

подхватывали за Риммой подружки.

Эх, хороша была Римма! Красивое лицо разрумянилось, из-под платочка задорно выбивалась прядь черных волос. Я даже попытался сравнить ее с Гертой. Но сравнение, конечно, оказалось в пользу внучки Евгения Анатольевича.

Юрий Михеевич стоял за кулисами и с блаженной улыбкой, полузакрыв глаза, слушал Римму. Видимо, запевала нравилась не только мне, но и старому актеру. Когда хор на высоких нотах эффектно закончил веселые частушки, довольный Юрий Михеевич выскочил на сцену, крепко пожал всем девушкам руки, а Римму расцеловал в обе щеки.

…Когда я выбрался из суфлерской будки и, отряхивая с коленок пыль, заглянул в гримуборную, сияющий Юрий Михеевич принимал поздравления от присутствующих.

— Без режиссера мы бы ничего не сотворили, — убежденно говорил Леня.

— Стараюсь по мере сил, — скромно поклонился руководитель Студии революционного спектакля и повернулся ко мне: — А ты, Георгий, отправляйся домой, твоя благородная миссия окончена…

Как мне не хотелось уходить! Но слово старого актера было для студийцев железным законом, и я, простившись с товарищами, печально побрел в раздевалку.

В коридоре меня обогнал сутуловатый человек в широченном халате, на котором пестрели наклеенные почтовые марки и дореволюционные кредитные билеты. И маска, закрывавшая лицо ряженого, тоже была сделана из марок. Но, как ни искусно был сделан костюм, я сразу узнал, кто это.

Никольская улица хорошо знала молодого техника Черметова, страстного коллекционера. Чего только он не коллекционировал: марки, старинные деньги, винные и пивные бутылки с оригинальными этикетками, различные газеты и журналы, консервные банки с яркими наклейками и даже самовары. Баню на своем огороде техник приспособил под хранилище собранных сокровищ, а мы, мальчишки, таскали ему туда все, что ни находили, и Черметов с радостью принимал наши скромные дары.

— Добрый вечер, Тихон Петрович, — сказал, я технику безразличным тоном.

Но коллекционер испуганно замахал руками, дескать, молчи, не выдавай, и помчался дальше, оглядываясь в мою сторону. В конце коридора он наскочил на какого-то человека, замаскированного купцом, и у того с лица слетела маска.

Правда, «купец» ее моментально подхватил и надел, но я успел узнать управляющего концессией Альберта Яковлевича.

Присев в раздевалке на скамейку, я задумался. Что нужно французу на комсомольском рождестве? Непонятно. Кроме того, Альберт Яковлевич уезжал недавно в Москву. Значит, вернулся… и развлекается в клубе под маской. Но, может, я ошибся и в костюме купца другой человек?

Нет, нет, это — Альберт Яковлевич! Может, стоит подняться наверх, в зал, и рассказать о незваном госте Матвееву, Лене и Юрию Михеевичу? Пусть они задержат «купца» и выяснят, что его здесь интересует. Только управляющий концессией, прикрывшись иностранным паспортом, опять что-нибудь соврет, как соврал осенью начальнику милиции Павлу Мироновичу.