Валька старался не пропустить ни одной постановки «Красных дьяволят», сидел всегда в первом ряду и все время делал какие-то наброски в маленький блокнотик. Потом он признался, что выполнял задание Алексея Афанасьевича. Результатом задания и было его первое выступление на страницах газеты.

В тот день Валька чувствовал себя на седьмом небе, да и мы, пожалуй, радовались не меньше его. Двадцать экземпляров номера наш друг отправил по почте Елене Емельяновне и приписал, чтобы Елена Емельяновна раздарила газеты всем родным и соседям.

Юрий Михеевич стал репетировать с нами инсценировку о Робине Гуде, и Глебу, конечно, досталась заглавная роль, а мне опять поручили исполнять «персонажа из толпы» — некоего мрачного рыцаря.

— Георгий, не огорчайся, — утешал меня Юрий Михеевич, когда распределяли роли. — Специально тебя занимаю лишь в нескольких сценах… Суфлер ты, друг, идеальный.

Однажды вечером в клуб, когда мы только-только расселись за большим овальным столом, чтобы прочитать по ролям пьесу о Робине Гуде (Юрий Михеевич именовал такую читку застольной репетицией), нежданно-негаданно заявились Игнат Дмитриевич и Тереха. Вежливо поздоровавшись с каждым за руку, они пригласили нас приехать в какое-нибудь воскресенье на Северный и показать «Красных дьяволят».

— Вот, друзья-студийцы, — гордо сказал старый актер, обращаясь к собравшимся, — что значит истинное искусство! Оно нужно людям, как пища, как вода, как солнце, как воздух. Чувствуете? Забастовка идет, а нас приглашают… Обещаем, дорогой Игнат Дмитриевич, торжественно обещаем продемонстрировать свой скромный труд рабочим Северного… Устраивает вас первое воскресенье декабря?

Тут же мы условились, что декорации, костюмы и бутафория будут отправлены в Северный на розвальнях, которые стачечный комитет специально пришлет в субботу, а участники спектакля и режиссер поедут на следующий день утренним поездом.

— Сцену вам сколотим отменную, побей меня бог! — говорил обрадованный Игнат Дмитриевич. — Я ведь мастер по этаким делам еще с молодости. В самом огромном цехе развернемся, чтобы побольше народу вместилось…

И наша студия стала готовиться к гастролям на Северном заводе. Леня, узнав о выездном спектакле, добился у Юрия Михеевича разрешения поехать вместе с нами. Сопровождала нас и Галина Михайловна.

В первое воскресенье декабря рано утром мы собрались в клубе, сложили в общую корзину пирожки, шаньги, бутерброды и вареные яйца, которыми нас снабдили матери, и, сев около магазина Уралторг в автобус, отправились на вокзал.

Мне редко приходилось путешествовать по железной дороге, а зимой я не ездил ни разу. Да, пожалуй, и не я один, многие из моих товарищей дальше пригородных деревень и сел никуда не выезжали, поэтому нам было все и непривычно, и интересно.

Нам не терпелось поскорее забраться в вагон, чтобы уже по-настоящему почувствовать себя путешественниками.

— Ох, молодежь! Ох, молодежь! — добродушно посмеивался Юрий Михеевич. — Кровь-то горячая, вот и играет…

Наша четверка устроилась на нижней полке рядом с Леней, а на верхнюю вместе со своей гармошкой забрался Петя Петрин.

— Не выспался я сегодня, — заявил он, зевая. — Вздремну малость… Приедем — разбудите. В окошки все равно нельзя смотреть: морозом разукрасило.

— Леня, — скинув платок, лукаво спросила Герта, — а почему ты такой мрачный нынче с самого раннего утра?

— Правда, Леня, — встрепенулся и Глеб. — В чем дело?

— И я заметил, — сказал Борис.

Только я один промолчал, так как, откровенно говоря, ничего не заметил.

Леня осторожно глянул по сторонам, зачем поманил нас пальцем, чтобы мы приблизились, и таинственно прошептал:

— Вы читали, товарищи, роман Лермонтова «Герой нашего времени»?

— Я читал, — поднял руку Глеб.

А мы все трое в ответ лишь замотали головами.

— Скажи, товарищ Глеб, — обрадовался Леня, — как звали Печорина?

— Печорина?.. Печорина?.. Его звали, — напрягал память Глеб, — его звали… Знаешь, Леня, не помню.

— Вот то-то и оно! — горько усмехнулся Леня.

Оказалось, что вчера вечером в общежитии, в красном уголке, Римма Хапугина задала вопрос о Печорине Лене, Сорокину и Максимову, и никто из них не смог ответить на него.

— Во как нужно узнать! — говорил нам сейчас Леня. — А то позор… Неудобно!

И Леня продолжал горевать, пока не тронулся наш поезд.

Я прильнул к замерзшему окошку и попытался хоть что-нибудь высмотреть, но скоро убедился в бесполезности этой затеи.

— Слушайте, товарищи! — вдруг ударил себя по лбу Леня. — С нами держит путь ваша учительница… Узнайте у нее.

— Верно! — воскликнул и Глеб. — Сходи, Гошка, до Галины Михайловны.

— Хорошо! — пожал я плечами. — Схожу.

Галина Михайловна ехала в соседнем купе с Элей Филипповой, Лидой Русиной и Валеркой Черновым. Когда я подсел к ним, они не обратили на меня никакого внимания и продолжали рассуждать о профессии летчика. Мне наконец надоело слушать эти разговоры, и я спросил:

— Галина Михайловна, вы случайно не читали «Героя нашего времени»?

— Дорогой и любимый Сизых! — почему-то рассердилась групповод. — Что значит «случайно»? И с чего это ты решил проверять мои знания? Может быть, ты еще поинтересуешься, читала ли я про курочку-рябу?

А Эля Филиппова осуждающе посмотрела на меня и сказала:

— Если ты, Гошка, не читал сам, то других по себе не суди.

Так я и ушел, ничего не разведав.

— Эх, пестерь, пестерь! — рассмеялся Глеб, когда я рассказал о своей неудаче. — Поручай тебе что-нибудь экстренное!

— Вот, товарищи, беда-то, — продолжал сокрушаться Леня. — Онегина знаю, как зовут, а Печорина?

— Ладно, — решительно заявила Герта, — я выясню у Галины Михайловны.

И через три минуты нам стало известно, что лермонтовского героя звали Григорием Александровичем.

— Правильно! — говорил повеселевший Леня. — Как я мог позабыть. Ну подожди, Римма! Я тебе каверзный вопросик завтра подкину — неделю помучаешься!

Время в пути промелькнуло быстро, и мы не заметили, как приехали на конечную станцию.

— Пробуждайся, Петро! — дернул Глеб за ноги Петю Петрина. — Не то останешься!

На утоптанной снежной площадке нас уже поджидали Самсон Николаевич, Игнат Дмитриевич и Тереха.

Со станции, хотя вряд ли такое громкое название подходило к врытой в землю теплушке, до синеющего вдали Северного было, как пояснил Игнат Дмитриевич, всего полторы версты. И скоро мы увидели домики заводского поселка; они тянулись вдоль замерзшего пруда, который около корпусов самого завода суживался и становился больше похожим на речку, чем на пруд. Над прудом поднималась Часовенная гора, названная, по словам Игната Дмитриевича, так потому, что на отвесной каменной скале, увенчивающей ее вершину, еще Семеном Потаповичем Санниковым была поставлена неизвестно для чего часовня. Рядом с недымившим заводом белело двухэтажное здание заводоуправления.

Надо признаться, я несколько разочаровался в Северном, когда мы шли по тихим прямым, правильно пересеченным проулочками поселковым улицам. В глубине души мне рисовалась иная картина. Мне казалось, что Северный должен бурлить и кипеть: рабочие должны схватываться врукопашную со штрейкбрехерами, как в кинокартинах, строить вокруг завода баррикады, отражать булыжниками и поленьями атаки конной полиции и жандармерии.

К действительности меня вернул чей-то изумленный возглас. Из ближайшего проулка вынырнул… Бывший владелец пивной Рюхалка. Пораженные неожиданной встречей, мы остановились. Остановился и Рюхалка, растерянно смотря на Леню и на Юрия Михеевича.

— В чем дело? — забеспокоился Самсон Николаевич.

Первым пришел в себя «красный купец». Бормоча под нос всяческие проклятия, он кинулся назад в проулок.

Конечно, нам тут же захотелось узнать, что делает на Северном этот тип. Оказывается, Рюхалка числился на службе у акционерного общества в должности «надсмотрщика»: был обязан ходить по цехам и наблюдать, кто как работает, а о «нерадивых» сообщать администрации.