В особо торжественных случаях оба эскадрона с оркестром, с развернутым знаменем и с тачанками проезжали строем по Главному проспекту. Как мы тогда любовались Вадимом! Под звуки знаменитых маршей «Тоска по родине» и «Прощание славянки» Вадим на белой широкогрудой кобылице Сирене гарцевал в первом ряду самого первого взвода (он был командиром отделения).

— Эх, как красива конная милиция! — восхищался всегда наш портной с Никольской улицы. — Есть в ней, дорогие ребятишки, некое особое своеобразие, своя прелесть, как в хорошо пошитом костюме. Как я услышу это чок-чок-чок по мостовой, как увижу эти стройные ряды всадников в черных шинелях — сердце аж выпрыгнуть готово. А сабли как звенят!..

К восьми часам вечера мы с Глебом закончили на завтра уроки и побежали через дорогу к Вадиму.

— Хозяина дома нет, а гости уже в сборе? — встретила нас нарочито ворчливым тоном его жена, веселая рыженькая машинистка из городского управления милиции (Вадим недавно женился).

— Здравствуйте, тетя Ира! — сказал Глеб. — Значит, Герта и Боба пришли?

— Пришли, пришли, — продолжала ворчать жена Вадима, но карие глаза ее при этом улыбались. — Давно сидят и ждут вас и хозяина. Где вот ваш Вадим Фокич? Обещал рано сегодня быть. Ноги, ноги в сенцах вытирайте, я пол мыла.

Обтерев ботинки, мы с Глебом направились вслед за хозяйкой на кухню. Так уж повелось у нас: все важные дела мы решали с Вадимом только на кухне. Здесь было как-то уютней, чем в комнате. Можно было погреться у большой русской печки, и поесть рассыпчатую картошку в мундире, которую прекрасно умел варить сам хозяин, и попить чая из трехведерного самовара.

Борис и Герта уже устроились около тумбочки и мыли картошку.

— Растапливай, Глебушка, плиту, — сказал Борис и добавил:

— Клянусь скальпом Левки Гринева, что Вадим скоро подойдет.

— Вот, вот! — засмеялась жена Вадима. — Сразу чувствуется, что ты, милейший Бобик, Фенимора Купера читаешь.

— Кончаю «Зверобоя», тетя Ира, — ответил Борис. — А «Последний из могикан» Вадим никому не отдал?

— Не помню. Ваш Вадим Фокич раздает и дарит книги направо и налево. Весь эскадрон его библиотекой пользуется.

На крыльце послышался звон шпор.

— Вадим! — радостно взвизгнула Герта и почему-то показала Глебу язык.

Вадим, как обычно, пришел не один, а привел своего друга большеглазого Григорьева, который служил с ним в отделении. Мы меж собой прозвали Григорьева Литературным гостем. Вадим всегда приглашал его на чтение и обсуждение новых книг и журналов, но тот наши обсуждения до конца не выдерживал: уронив голову на грудь, он сладко засыпал. Зато, если разговор заходил о лошадях, тут Григорьев мог бодрствовать хоть трое суток. Лошади были его страстью, особенно жеребец Уктус, на котором он ездил.

Частенько Григорьев нас экзаменовал:

— Генриетта! Что есть шенкель?

— Не знаю, — прыскала в кулак Герта.

— Знать надо! Шенкель — это внутренняя сторона ноги от колена до пятки, прикасающаяся к боку коня. Гошка, что есть галоп?

Я мотал головой.

— Галоп — это естественный аллюр коня. Борис, а что есть клавиши?

— Клавиши? — отвечал Борис — Да у нас дома на пианино клавиши…

— Не знаешь, Борис, не знаешь! — Литературный гость с сожалением смотрел на Парня Семена Палыча. — Клавиши — это низкие, очень часто расставленные жерди. И они опасны для кавалериста тем, что их надо преодолевать дробными, быстрыми прыжками. Конь не успевает опустить передние копыта, как перед ним вырастает новый клавиш. И порой кони, даже берущие самые высокие барьеры, клавиши сбивают…

— Хватит, хватит! — обычно вмешивалась в «экзамены» жена Вадима. — Пока на этой кухне еще не казармы конной милиции. Вадим Фокич, а ты чего разрешаешь ребят мучить?

— Конное дело, Ира, не вредно изучить, — вторил Григорьеву Вадим.

— Я вот вам покажу «не вредно»! — шутливо замахивалась на Вадима жена. — Садитесь лучше за стол, картошка готова.

И сейчас, как только Литературный гость появился на кухне и повесил на гвоздь длинную черную шинель и фуражку с красным околышем, он сразу же задал Глебу вопрос:

— Глеб, что есть пиаффе?

— Ладно, ладно! — заступилась за Глеба Ирина. — Без тебя, Григорьев, знаем, что пиаффе — рысь на месте. Бери вот кастрюлю и марш в сенцы, зачерпни там из кадки воды.

— Есть, товарищ командир! — звякнул шпорами тот и, забрав кастрюлю, отправился за водой.

Вадим в это время вынес из комнаты свежий номер «Всемирного следопыта».

— Чур, я первая начну читать! — подняла руку Герта.

— «Чур, чур!» — передразнила ее Ирина. — Рано избу-читальню устраивать. Сначала картошку сварите. А вот где ваш Вадим Фокич так долгонько сегодня гулял?

За Вадима ответил Литературный гость, вошедший из сеней с кастрюлей:

— Не сердись, товарищ командир! Мы с твоим мужем заходили навестить Хомутова. Заболел парнюга, ангину подхватил. Врач велел ему три дня дома посидеть.

— И вместо него придется нам нынешней ночью с Григорьевым патрулировать, — добавил Вадим.

— Зачем я только расписалась с вашим Вадимом Фокичем в загсе? — всплеснула руками жена Вадима и подмигнула нам. — Вечно он где-то пропадает! То на подготовительных курсах при рабфаке, то в публичной библиотеке, то в детские дома зачастил: друзья, видите ли, в детских домах завелись. Теперь вот при окружной газете кружок рабкоров открылся, так без вашего Вадима Фокича и там не обойдутся. Везде свой нос сует!

— А знаешь, Ира, кто ведет кружок рабкоров? — гордо спросил Вадим жену.

— Не знаю. Знаю, что ночью вас, Вадим Фокич, дома не будет опять. Вот я поговорю завтра с начальником конной милиции. Больно часто тебя патрулировать посылают.

— Патрулирование — основная служба конной милиции, — произнес Вадим свою любимую фразу. — А руководить кружком рабкоров — ты только послушай, Ира! — взялся сам писатель.

В нашем городе был всего лишь один писатель, хмурый худощавый брюнет лет пятидесяти в больших роговых очках, как у знаменитого американского кинокомика Гарольда Ллойда. Сборник рассказов и очерков этого писателя вышел года три назад в Москве и сейчас, как сообщила недавно окружная газета, планировался с добавлениями вторым изданием в Ленинграде.

Писателя мы видели чуть ли не ежедневно: после обеда он медленно и с достоинством прогуливался по Козьему бульвару. Если ему встречались знакомые и спрашивали: «Как дела?» — писатель, приложив руку к фуражке, всегда вежливо отвечал:

— Дела отличные, сегодня уже сорок страниц нового романа сочинил.

— Вот вашему Вадиму Фокичу мало быть редактором стенгазеты конной милиции, — шутливо заметила Ирина, — захотел теперь с помощью писателя и в настоящую газету попасть.

— А наша газета разве не настоящая? Поддельная? — обиделся Литературный гость. — Вадим знаешь как там пишет? Отлично пишет!

— Хватит! Хватит! — засмеялся Вадим. — Не мешай картошку варить!

Хоть Вадим и не был волшебником, но так ловко всегда ставил над огнем кастрюлю, что она моментально закипала. Я, подражая ему, пытался тренироваться у себя на кухне, но у меня ничего не получалось. Вадим говорил, что быстро варить он научился в армии у старшины эскадрона.

И в тот вечер мы, забыв о недавнем домашнем обеде, с аппетитом уплетали свежую рассыпчатую картошку и по очереди читали вслух «Всемирный следопыт». Я, правда, предпочитал обычно слушать. А Герта, Борис, Вадим и его жена Ирина даже спорили, кому раньше читать.

Открывался сентябрьский номер «Следопыта», как сейчас помню, рассказом Павла Норова «Черный принц» — о водолазах Эпрона[15]. Даже на обложке журнала был нарисован огромный зелено-синий водолаз.

Оказывается, в ноябре 1854 года во время шторма у Балаклавы затонул английский пароход «Черный принц». Из уст в уста передавалось предание о таинственных сокровищах, погибших будто бы вместе с «Черным принцем». Автор следопытского рассказа и писал как раз о поисках тех полулегендарных сокровищ.