— Чушь какая. Тебе это продюсеры посоветовали?

— Нет...

— Сам решил?

— Да...

— Я так и подумал, — безразлично ответил мужчина, — Про это тоже забудь.

— Почему?

— Так тебя будут сильнее желать.

Юноша немного задумался.

— А если у меня появится кто-нибудь?

— Мой совет на будущее, — шоумен попытался пригладить непослушный клок волос, но только зацепился за него кольцами и оставил эту затею. — Никогда не говори о самом сокровенном — раздавят. Никогда не пускай никого в свою постель — эти пятнадцать минут славы променяешь на нечистоты. Так делают тысячи. И что в итоге? Короли желтой прессы, не более. Полоскание грязного белья. Спустишься в народ и не опомнишься, как растворишься в обыденности. Хочешь стать недосягаемой мечтой? Небожителем? Тогда стань идеалом, который у каждого — свой. Врасти в миллионы сердец не так-то просто. Запомни — искусство, и ничего более.

Посмотрев на учителя, Баргет не нашелся что ответить. Опустив глаза, он только глухо кашлянул в кулак и поджал губы. В голосе Дин-Соя сквозили металлические нотки. От этого становилось не по себе.

— Как ты думаешь, почему ты здесь?

— Я не думал об этом.

— А стоило.

— Может, потому что я землянин? — Баргет вопросительно взглянул на собеседника.

— Землянин? — усмехнулся Дин-Сой, — Нет...

— Потому что я талантлив? — с опаской спросил Баргет, тут же усомнившись в своем предположении.

— Ты не представляешь, сколько более талантливых я завернул в самом начале их карьеры. Не счесть. Кому нужны конкуренты?

— Тогда я ничего не понимаю, господин Дин-Сой...

— Не поверишь, я тоже, — металл в голосе шоумена сменился каким-то обессиленным безразличием. — Наверное, в последнее время я стал слишком сентиментален.

Съежившись еще сильнее, мужчина стал похож на небольшого, очень потерянного зверька. Промозглый ветер совсем не щадил. Некогда изящное тело потеряло проворную гибкость и стало худощаво-нескладным, как тогда, много лет назад. Оно согнулось пополам, пытаясь согреться в запахнутом пиджаке. Давно уже Дин-Сой не казался себе таким настоящим.

— Я замечал, что ко мне относятся инче, чем к девчонкам, — тихо сказал Баргет, — только не понимаю, чем я заслужил такое отношение.

— Любовь — универсальная валюта. И самый ходовой товар. В тебе ее много.

— А как это проявляется?

Растерянно пожав плечами, Дин-Сой грустно улыбнулся.

— Хочешь стать таким, как я? — спросил он.

— Я мечтаю стать таким, как вы.

— Тогда тебе придется делать много того, чего не хочется. Говорить то, что не хочется, идти туда, куда не хочется, спать с теми, с кем не хочется....

Замерев, Баргет с опаской посмотрел на Дин-Соя.

— Вы хотите сказать...

— Только, если ты сам этого захочешь, — усмехнулся мужчина. — А вот Фроггуар может не предоставить тебе такой выбор. Она не из тех, кто может проглотить обиду.

Опустив глаза, юноша немного замялся. Казалось, он готовился к чему-то очень важному.

— Могу я быть с вами откровенным? — спросил он.

— Я думал, этим как раз мы и занимаемся.

— Иногда я сомневаюсь, — робко сказал Баргет, — Эм... На корабле у нас был Проявитель... Его звали Эсхекиаль Каэрдевр.

— Это тот, про которого вам запретили говорить?

— Да, — кивнул Баргет, — Так вот... он рассказывал, как многие храмовники потеряли сопротивляемость из-за славы. Не выдержали такого испытания... А еще говорил, что она ломает людей. Что она наркотик. И в итоге ты теряешь больше, чем приобретаешь...

— Он был прав.

— И что же тогда делать?

— Я кое-что расскажу тебе, а ты решай сам. — сказал Дин-Сой, — Раз уж мы перешли на сокровенное... То вот тебе пища для размышлений. На свете бывают исключительные люди. Люди-вспышки. Их талант отличается от всех остальных. Он как-то по особому глубок и мало кем подвергается сомнению. На фоне этих людей все просто меркнут. История циклична... Ее циклы — это маленькие эпохи. И каждую эпоху освещает талант из числа этих исключительных вспышек. Так творится история. Такая слава — вечна. Вспоминая прошлое, люди будут прежде всего вспоминать людей, живших в нем.

— Вы хотите, чтобы вас вспоминали?

— Не просто вспоминали, — многозначительно улыбнулся Дин-Сой, — Я хочу стать символом эпохи.

— Какой именно?

— Это мне и предстоит решить.

Почесав затылок, Баргет ненадолго отвлекся на промозглый ветер. Он полностью продрог, но до этого момента почти не обращал на него внимания. Казалось, холод окружающего воздуха только-только проник и в его мысли.

— Вы имеете ввиду, что если и я тоже захочу стать символом эпохи, то мне придется чем-то жертвовать? — догадался паренек.

— Именно, Баргет, — устало ответил Дин-Сой, — Именно это я и имею ввиду.

Помещение хорошо проветривалось открытыми нараспашку окнами. Правда, освежающий ветер приносил с собой и сильный, едкий запах свежей краски. Морган уже знал, что справа на стене висело расписание занятий, список лучших учеников за месяц и значительных размеров техника безопасности. Которую, впрочем, редко кто читал. Слева располагались жидкокристаллические экраны с обширным списком изучаемых на текущем предмете тварей. В этом классе изучали простую истину: уметь пускать волны может любой дурак, эффективно убивать — только профессионал.

Большой учительский стол размещался аккурат под широкой доской. На зеленой матовой поверхности угадывались элементы стратегии, объясняющей, как разумно использовать штатные нарушения общей гравитации при зачистке проявленных, но не вступивших в симбиоз существ. «Молчание мысли — золото. Думай только по делу.» Гринбо Вокус (с) — гласила надпись, висевшая над доской. Облокотившись о толстую поверхность стола, спиной к вошедшим стоял Этровски. Законное место учителя кто-то занял, спрятавшись за его широкие плечи.

К собравшимся вели два ряда массивных парт с парными местами. В каждую из них, как отметил Морган, совсем недавно врезали небольшие информационные модули. Что удивительно, все они еще не были отключены. Мужчина сделал вывод что это, скорее всего, для проверки устойчивости модулей к замыканию. И, как оказалось — не зря. Несколько голограмм шли рябью. Изображения становились более прозрачными, готовые вот-вот исчезнуть.

Приглянувшись, Морган узнал Малимону — занятное существо, отдаленно похожее на рыбу. С короткими плавниками, головой, изогнутой как у морского конька, мясистым каплевидным носом из слизи и маленькими ножками, пробивающимися сквозь массивные щитки чешуи. По размерам Малимона не превышала половину человеческого роста. Несмотря на свой очевидный внешний вид, жабр не имела и прекрасно адаптировалась на суше. Общество всегда воспринимало ее как абсолютного паразита. Эта тварь часто проникала на планету вместе с остальными, прикидываясь частью другого существа. За счет природной прыткости Малимона с легкостью уходила от волн. При проявлении становилась вялой, но более агрессивной. Против плотной, практически непробиваемой чешуи были бесполезны и Сыны Преданной, и огнестрел. Единственно уязвимое место — тот самый мясистый слизистый нос. До которого добраться мог только Жнец, использовав расщепление.

Мгновенно всплывшая в памяти информация заставила Моргана испытать какую-то внутреннюю удовлетворенность: это существо храмовнику было практически не по зубам. Малимона — удел Жнеца.

Сладостные мысли о превосходстве появились не случайно. Рядом с учителем стояла парочка туник. Хамфрид предупреждал о том, что придут представители Ордена Святой Елены. Поэтому Морган, хоть и испытывал неприятие, все же решил вести себя сдержанно.

Обернувшись, Этровски перестал беседовать с кем-то, сидевшим за его столом. С кем именно Морган не разглядел, ибо тунику загородила могучая спина учителя.

— Морган! Сколько лет, сколько зим! — учитель расплылся в лучезарной, удивительно дружелюбной улыбке, — Вот он — один из моих любимых учеников! Поглядите только, как возмужал!