— Если после операции вы проживете даже десять дней, нам не составит труда подтвердить наш приоритет, об этом не беспокойтесь.

— Еще раз прошу извинить меня!

Недолгое молчание.

— Я вижу, вы уверены в своих силах, — начал Георгадзе, — уверенность — залог победы, однако вы не учитываете возможности неудачи.

— Не стану скрывать. Вы должны знать все. Шансы на успех — восемьдесят к двадцати.

— Точнее говоря, четыре к одному.

— Больше, батоно Давид, значительно больше. Я говорил о пределе.

— Пусть девять к одному, однако есть шанс не проснуться.

— Моя неудача не имеет для вас почти никакого значения. Вы теряете три, максимум четыре месяца жизни. Зато при успешном исходе операции вы обретаете вторую жизнь, вторую молодость, неугомонную, темпераментную. Учтите и то, что молодость вернется к вам в период огромных знаний, опыта и интеллектуального триумфа. Согласитесь, риск стоит того!

Последние фразы Зураб Торадзе выпалил, блестя глазами. Удивленный столь пламенной речью, больной повернул голову к главному врачу:

— Браво, профессор, браво! Я восхищен не только вашим научно-практическим искусством, но и отвагой и непоколебимой уверенностью. Счастье благоволит к решительным! (Пауза.) Знаете, в зеленой младости я был влюблен в одну девушку, решительную и несколько странноватую. Я терялся и не решался жениться на ней. После долгих колебаний я, наконец, поверил свои мучения другу. Упросил его пойти со мной, познакомиться с моим кумиром и высказать свое мнение.

Давид Георгадзе снова отвернулся и уставился в потолок.

— А дальше? — неожиданно спросил главный врач. Его не столько интересовала любовь академика, сколько ее непонятная связь с научной смелостью.

— Дальше ничего не было. Через неделю они поженились. Вот и все.

Неприятное чувство охватило Зураба Торадзе. Он не мог понять, подтрунивает над ним академик или развлекает себя беседой. Расстроившись, он потерял охоту разговаривать, полагая, что все его старания были напрасны. Чувствуя усталость, врач собирался встать, но голос академика снова приковал его к стулу.

— Кто тот юноша, в чье тело вы соизволите водворить мои душу и интеллект?

За шутливостью этой фразы Зураб Торадзе уловил настороженный серьезный вопрос.

— Молодой человек двадцати трех лет, полный сил. Студент третьего курса заочного отделения физического факультета университета. Крупный, высокий, атлетического сложения. Резкая мужская красота гармонирует со спортивной фигурой.

— Как его фамилия?

— Коринтели. Рамаз Михайлович Коринтели.

— Коринтели! Не придерешься. Фамилия хорошая. Значит, при благоприятном исходе операции я стану Рамазом Михайловичем, не так ли?

— Да, — тихо подтвердил главный врач, будто не замечая иронии собеседника. — Но это до тех пор, пока мы не откроем нашу тайну.

— Теперь мне хочется вернуться к вопросу, заданному мной в самом начале. Тогда вы не ответили мне, уведя разговор в сторону. На сей раз я жду исчерпывающего ответа.

— Я, видимо, недопонял ваш вопрос. Я ничего не боюсь, проблема пересадки мозга изучена мной всесторонне. Я понимаю, что ее воплощение помимо медицинских проблем сопряжено с морально-психологическими проблемами.

— Совершенно верно. Вы приблизительно поняли мою озабоченность. — Давид Георгадзе замолчал, отдышался и продолжал: — Недавно вы изволили сказать, и я полностью разделяю ваши соображения, что человек есть мозг. Да, мозг, ибо мозг мыслит, мозг определяет интеллектуальную потенцию человека, его характер, стремления, любовь, ненависть и тысячи иных свойств, которые отличают его от животного. Одним словом, мозг — это человек. Каков мозг, таков и человек, и если вы действительно собираетесь пересадить мой мозг в голову молодого человека, то как вы поступите с его мозгом? Видимо, пересадите в мою?

— Да, вы правы.

— Таким образом, не грешим ли мы здесь перед богом? Вы пересаживаете мой мозг в молодое тело, и я, академик Давид Георгадзе, становлюсь двадцатитрехлетним студентом, а с пересадкой его мозга в мое старое, немощное тело он тут же превращается в дряхлого Рамаза Коринтели, которому через три-четыре месяца предстоит покинуть сей мир. Одним словом, ваша операция делает из двух людей одного. Но имеете ли вы, врач, служитель самой гуманной профессии, моральное право на подобную операцию? И есть ли у меня, ученого и общественного деятеля, даже просто человека, право присваивать чужую жизнь?..

Не успел академик высказаться, как на лице Зураба Торадзе появилась улыбка. Он понял, что тревожило старого ученого, и не замедлил с ответом:

— Несколько минут назад я говорил вам, что у меня все учтено и проанализировано. Можете быть спокойны. Два месяца назад Рамаз Коринтели получил неизлечимую травму. Его ударил по голове крюк мостового крана в цехе инструментального завода. Как мы ни старались, какие меры ни предпринимали, вернуть этому молодому человеку сознание мы не смогли. Только после этого я решил пересадить в его здоровое тело ваш здравый мозг, а в ваше хилое, немощное и умирающее тело его парализованный, фактически мертвый мозг. Уважаемый ученый, можете быть спокойны, вы будете правы перед богом, людьми и самим собой.

Зураб Торадзе заранее ликовал. Он понимал, что загнал академика в угол.

Тишина тянулась довольно долго. Главный врач не пытался нарушить ее. Чем дольше промолчит Давид Георгадзе, тем яснее станет ему неоспоримость доводов врача.

Академик вдруг шевельнулся, перевалился на бок, пытаясь присесть. Торадзе вскочил со стула:

— Осторожней, осторожней, вам нельзя делать резких движений!

— Поверните меня к стене.

Зураб Торадзе бережно просунул руку под спину больного и, приподнимая другой рукой плечо, повернул его к стене. На стул он уже не сел. Он стоял и пристально смотрел на академика. Все было сказано. Сейчас только один вопрос оставался без ответа: согласен Давид Георгадзе на пересадку своего мозга или нет.

Главный врач стоял и раздумывал, задать ему этот вопрос в лоб или поискать окольные пути.

— Допустим, морально мы правы перед юношей, — с расстановкой произнес академик.

— Несомненно! — напрягся Торадзе.

— И будем правы вообще перед богом? Вы верите, что в будущем сильные мира сего не обратят во зло человечеству это величайшее достижение человеческого разума?

— Вы верите в бога? — Главному врачу невольно вспомнился вопрос, который задала ему корреспондентка Агентства новостей около двух с половиной месяцев назад. Жгучее любопытство переполняло его: как знаменитый астрофизик ответит на этот вопрос, насколько различными или сходными окажутся их взгляды.

— В бога? Нет, в бога я не верю. Откровенно говоря, из ученых к богу ближе всего именно физики и астрофизики, а я и тот, и другой. Вам известно, что я астрофизик. В бога я, естественно, не верю, но верю в космические порядок и закономерность, верю в силу природы, в глобальные балансы, созданные ею. Не слишком ли рьяно мы вмешиваемся в дела природы, начиная со всяких грандиозных предприятий и кончая вашей операцией? Не забываем ли, что мы сами дети природы и наша создательница не простит нам чрезмерной дерзости?

— Я не боюсь бога. Дело, представляющее собой торжество человеческого разума и идущее на благо человечества, не должно вызывать страх. Я бьюсь ради прогресса человечества, ради счастья человека. Совесть моя чиста, я уверен в своей правоте!

— Вот и хорошо! Мои вопросы исчерпаны.

— В таком случае у меня есть вопрос! — Главный врач был доволен естественным продолжением беседы.

— Слушаю вас.

— Вы согласны на пересадку мозга?

Молчание.

Врач напряженно ждал. Даже в жужжании аппаратов он отчетливо различал стук собственного сердца.

— Не спешите с ответом, если хотите, подумайте до вечера, в крайнем случае до завтрашнего утра, — время уже не терпит.

— Необходимо ли пересаживать в мою голову его парализованный мозг?

Торадзе остолбенел от изумления. Такого вопроса он не ожидал.