— Держись, карасяевец! — прошипел Сулейман.

Буран почувствовал, как ноги его оторвались от земли и, словно он вертелся на карусели, слились все лица людей. Промелькнуло в голове: «Во что бы то ни стало надо избежать броска!» Резким движением Буран уперся в грудь противника и выскользнул из его могучих объятий. Сулейман, не ожидавший этого, сумрачно оглядел соперника.

После того как в третий раз борцы забросили скрученные полотенца за спину друг другу, толпа притихла. Было слышно, как вдали завывает курай.

Лесоруб насторожился и никак не давал себя поднять. Зрители видели, что оба борца устали; движения их сделались вялыми, чаще вырывалось полотенце из рук.

— Скоро вернется твой дружок Хамит… — шепнул лесоруб. — А пока что ему передать?

Бурана подзадоривали, как мальчишку! Лесоруб был уверен в себе и потешался над ним. А ну, посмотрим!

Буран улучил минуту, когда противник чуть ослабил нажим, и, рывком подняв его на грудь, повернулся направо, один раз, два раза, и вдруг неожиданно для всех быстро начал кружить в обратную сторону, как это делал сам Сулейман. Буран ощутил, как забеспокоился лесоруб. Что, не ожидал? Получай же!

Грузное тело борца откатилось в сторону, под ноги зрителей. Но в следующее мгновенье лесоруб, вскочив, бросился на Бурана. Этого никто не ожидал. Свирепый борец сгреб карасяевца и отбросил его в сторону.

— Не по правилам! — закричали кругом.

— Не зачет!

— Харамнаша![12] — загалдели люди, и громче всех Галлям. Вперед выбежал судья и, желая успокоить толпу, поднял руку и торжественно провозгласил:

— Приз присуждается Бурану Авельбаеву!

— Правильно! Ура! Хайбат!

Судья продолжал выкрикивать:

— Победитель получает пару сапог, девять полотенец, триста яиц и часы…

Буран стоял среди односельчан, не умея скрыть растерянности и радости. Он сам не верил, что победил.

Яйца он роздал мальчишкам, полотенца бросил девушкам, сапоги протянул Давлету, а часы оставил себе.

— А почему мне сапоги? — удивился Давлет.

— Мы ведь оба боролись с ним, — засмеялся Буран.

Он знал: о его подвиге будут рассказывать все, кто был на сабантуе… Может быть, эта весть дойдет и до Камили?

Он всматривался в лица девушек и женщин, но так и не встретил ту, которую мечтал увидеть и с которой боялся встретиться.

Хайдар увел его на Девичью гору, Буран не сопротивлялся. В сердце пел соловей. Нет, не соловей, а все лесные птицы вместе — ведь соловей, как ни хорошо он поет, знает только одну песню…

В яркий и веселый майский полдень, когда все обитатели Карасяя, многочисленные гости из соседних деревень, приезжие из города и парни с гор праздновали сабантуй — праздник плуга, по узкой тропе меж зеленеющих всходов торопливо шла девушка. Она держала путь в Карасяй, с каждым шагом отдаляясь от гула празднества. На ней были короткое белое платье в синюю крапинку, голубой с кружевами фартук (такова уж здесь мода!) и остроносые сапожки на высоких каблуках.

По пыльной дороге шли и ехали карасяевцы и гости, опоздавшие на праздник. При встрече с ними девушка улыбалась, отвечая на приветствия легким кивком головы. Не было, пожалуй, человека, который не бросил бы на нее взгляда, не спросил бы о чем-нибудь. Женщины еще издали приветливо махали руками и кричали:

— Ты платок надела бы на голову, милая! Жарко, как в печке!

— Почему так рано возвращаешься, милая Зифа? Не понравился тебе праздник?

— Что-то голова разболелась, — коротко ответила Зифа, торопясь уйти, чтобы избавиться от дальнейших расспросов. Не могла же она рассказать им о том, что Буран пренебрег ею. До сих пор еще пылали щеки от стыда. Она боялась смотреть людям в глаза. Вдруг узнают, что произошло там, на празднике? И все-таки Зифа не могла ругать Бурана. Она укоряла только себя за безрассудство, за бесстыдство, за глупость, за любовь к Бурану.

Мужчины, здороваясь с девушкой, ласково шутили, все они большие охотники до шуток… Внимание красавицы каждому лестно — и совсем юному, как весенний цветок, и дряхлому, как старая мечеть. Правда, надо отдать им должное: если бы она захотела, то любой с радостью подвез бы ее до самого аула.

На развилке дорог она встретила Закира. Как занятой человек, он всегда опаздывал. Увидев Зифу, он остановил свою гнедую кобылу.

— Не ошиблась ли, девушка, направлением? — любезно спросил он.

— Нет, Закир-бабай.

— Тогда почему убежала с праздника?

Зифа смущенно пояснила:

— Нездоровится мне что-то.

— Пойди отдохни и возвращайся. Если бы я не был в седле, то подвез бы тебя до самого крыльца.

— Зачем? Я и сама дойду!

Закир ударил каблуками по бокам гнедой, и она рванулась вперед, подняв облако пыли.

— Нет, наши парни не умеют ценить красоту, — бормотал он. — Будь мне двадцать лет, разве я позволил бы ей уйти с праздника? Эх, парни, парни!

Дойдя до говорливого ручейка, Зифа опустилась на землю. Вот и сиди здесь, вместо того чтобы повеселиться! Помимо ее воли из глаз брызнули слезы.

Но в таком возрасте печаль не бывает продолжительной. Взглянув на головастые ракиты, распустившиеся над ручьем, она перестала всхлипывать. Ей вдруг показалось, что ракиты с укоризной покачивали вершинами, как будто говорили: «Слабая и смешная ты, Зифа!»

Она закинула на спину косы и подняла к небу заплаканные глаза. Тихо шелестели серебристые листья ракит, весело журчал неугомонный ручеек, вразнобой, точно желая перекричать друг друга, звенели кузнечики, а с места празднества доносился далекий и неясный гул.

Ну можно ли в такой день ей, молодой и сильной, плакать! Зифа наклонилась над холодным ручьем и осторожно, чтобы не намочить волосы, сполоснула лицо. Взглянув в маленькое круглое зеркальце, которое всегда носила в кармане фартука, она улыбнулась и встряхнула головой, точно освобождаясь от навязчивых мыслей.

Поплакала — и хватит!

Перепрыгнув через ручеек, вошла в редкий лес. И тут, на опушке, Зифа наткнулась на Камилю, сидевшую на траве у самой тропинки. Она показалась Зифе такой усталой.

— Ты ли это?

Крепко обнялись, как это бывало прежде, пристально взглянули друг на друга и улыбнулись. Зифа — доброй, радостной улыбкой, Камиля — грустной, виноватой.

— Мы ждали, что приедешь. Хадича-апай[13] говорила всем, что от тебя есть весточка. Она ведь все новости раньше других знает! Обрадовалась, конечно, так долго не виделись. Когда же ты приехала?

Камиля выронила ландыш, что держала в руке. Сделала нерешительное движение, чтобы поднять его, и раздумала.

— Ехали целый день, ночь. Сама знаешь, какие дороги в горах.

— Конечно, утомилась. Не до сабантуя?

— Устала. Так устала…

— Расскажи, как ты живешь? С тех пор как ты уехала, я не знала, что и думать…

Камиля замахала руками, отгоняя пчелу, кружившую над головой.

— Не размахивай руками, и она не тронет тебя, — посоветовала Зифа.

Пчела, пожужжав, улетела. Со стороны Девичьей горы доносился гул.

Радость от встречи с подругой сменилась жалостью к ней.

— Живу я хорошо… Хамит любит меня и боится потерять. Я как-то сказала ему шутя: «Вот так и знай — уйду от тебя. Вернешься домой, а меня уже не будет!» Он испугался и обещал исправиться… Нет, мы хорошо живем!

В душу Зифы закралось сомнение: как же так, говорит — счастлива и собирается уйти от любимого?

— А что плохого сделал Хамит, что ему надо исправляться?

Вместо ответа Камиля разрыдалась. Зифа, как и в былое время, ласково стала утешать ее:

— Если не хочешь рассказывать, не надо. Я не знала…

Вытирая слезы подруги, она подумала: «Нет, от счастья так не плачут!»

— Это я так, — оправдывалась Камиля. — После дороги я совсем не спала. Пойду домой, прилягу.

Но не ушла.

— Буран не женился еще?

Сердце Зифы заколотилось, стало трудно дышать. В душе ее родился страх. После того как Камиля обманула Бурана, он принадлежит ей, Зифе. И она никому не отдаст своего любимого! Никому в жизни не уступит! Разве она, Зифа, не достойна его любви? Разве она нехороша?