- Отец Готфрид знаком с текстом завещания? – выслушав дочь, спросила графиня.

- Не думаю, – Алекто мотнула головой. – Печати на свитке вскрыла я...

- Понятно... – проговорила мадам Бертрада ставшим вдруг усталым голосом.

- Матушка, – продолжила Алекто, понемногу вовлекаясь в разговор, – мне кажется, что наследник графа Вальдульфа и убийца – это один и тот же человек. Его цель – завладеть Домом папоротников, и он готов за это дорого заплатить. Быть может, даже нашими жизнями...

- Наверное, ты права – согласилась графиня. И тут же, пожав плечами, прибавила: – Но я всё равно не понимаю, зачем ему понадобилось убивать мою сестру и мэтра Хильдена? А если поверить в то, что гибель Мадобода и Мартины не была трагической случайностью, то этому и вовсе невозможно найти объяснение.

- Его поведение можно назвать непоследовательным, – несмотря на усталость, Алекто с готовностью поддержала рассуждения матери. – Он делает всё, чтобы быть неуловимым, и в то же время старается оставить свой след. Хотя... Скорее всего, дело не в том, что его мозги уж слишком закрученные, а в том, что речь может идти... о сообщнике...

Едва Алекто вслух произнесла версию, которая зародилась у неё после того, как она узнала настоящее имя мажордома, все произошедшие загадочные события начали обретать некий смысл. Только ли Соран-Эсташ де Бо был виновником всех смертей? Только ли он один обагрил свои руки кровью? Ведь в то время, как погибли Агнес и Мадобод, его ещё не было на острове... А если принять во внимание то, что он мог действовать в интересах наследника графа Вальдульфа, значит, жертвы выбирал сам наследник: тот, чьё имя было Дагоберт де Лармор. Дагоберт!

«С любовью, вечно твой Д.»...

Почему Агнес так и не назвала брату имя своего жениха? Потому что он так велел? Потому что ему было что скрывать даже от девушки, которую он любил?..

- Сообщник? Гм-м... А почему бы и нет?.. – Мадам Бертрада устало потёрла глаза. – Очень хочется спать, Алекто... Право, не знаю уж, что и думать...

- Вы правы, матушка, нам обеим нужно поспать, – согласилась Алекто, которой сейчас хотелось остаться наедине со своими мыслями.

Пожелав ей доброй ночи, графиня поднялась к себе в комнату. Алекто же, усевшись в кресле, подтянула колени к груди, опустила на них подбородок и погрузилась в размышления. Странное дело, она больше не чувствовала себя опустошённой: у неё словно открылось второе дыхание – и усталость как рукой сняло.

Кто ещё, кроме бывшего викария, мог знать о том, что завещание графа Вальдульфа хранилось в церковном архиве? Кто приказал Сорану-Эсташу де Бо следить за Преподобным Готфридом? Кто догадался, что ценный документ спрятан в тайнике за картиной?

Единственный намёк, да и то весьма эфемерный – упоминание Мартиной какой-то картины... Её слова не давали покоя Алекто. «Скажи ей!» – так, кажется, велели Мартине призраки, которых она видела. Подруга Аталии де Лармор определённо знала тайну картины, но, к сожалению, не успела раскрыть её Алекто.

Картина... Картина? Кто-то из слуг говорил о картинах... Ах, да, это была Катрин, когда жаловалась ей на странное поведение мажордома:

«Вы с мадам графиней ушли в церковь, а Соран бросился снимать все картины, которые висят над лестницей. Я наблюдала за ним отсюда, из тени, и он меня не видел. Зато я видела, как он разглядывал каждую картину со всех сторон и даже прощупывал их, как будто что-то искал»...

Катрин называла картинами портреты, висевшие над лестницей; может, и Мартина, произнеся слово «картина», имела в виду портрет Аталии и её возлюбленного? Хотела ли она привлечь внимание Алекто к портрету влюблённых или всё-таки к картине в церковном архиве?

А Соран-Эсташ де Бо? Зачем он снимал портреты? Сам догадался, что завещание спрятано за одной из картин? Или ему подсказали,гдеследует искать?..

Алекто вскочила на ноги и, точно подхваченная сильным ветром, взлетела по лестнице. Вбежав в комнату матери, которая готовилась отойти ко сну, она остановилась у её кровати и торжественно возгласила:

- Завтра мы с вами пойдём к маркграфу, не так ли? Так вот, я готова сказать ему, что теперь знаю, кто убийца!

Эта ночь показалась Алекто мучительно долгой, как будто утро никак не хотело наступать. Девушка ворочалась в постели, не в силах уснуть от переполнявших её чувств и нетерпения. Ей хотелось как можно скорее убедиться в том, что её догадки оправдались, что она, несмотря на некоторые сомнения, которые делали картину всех преступлений незавершённой, пришла к верному умозаключению. Но знать имя убийцы ещё не значит обезвредить его и помешать ему убивать и дальше. Необходимо было поймать его и отдать в руки правосудия. Алекто рассчитывала, что власти после разговора с ней немедленно наведаются в жилище преступника, и надеялась, что до этого времени птичка не вылетит из гнезда.

Едва сквозь щель между ставнями в комнату Алекто проникли первые робкие лучи солнца, девушка вскочила, быстро умылась, привела себя в порядок и помчалась вниз по лестнице, перепрыгивая через ступеньку.

Гостиная была наполнена светом: слуги уже сняли с окон внутренние ставни и бросили растопку в угли – в камине трещал огонь. На кухне, у очага, от которого также шло приятное тепло, хлопотала кухарка, ей помогала Катрин.

Алекто велела Катрин идти будить графиню, а сама, в ожидании матери, приступила к раннему завтраку.

Служанка повернулась, но, вдруг вспомнив что-то, снова вошла на кухню.

- Вчера был такой суматошный день! – пожаловалась Катрин. И, вытащив из-под передника небольшой конверт, перевязанный тесёмкой и скреплённый сургучной печатью, с виноватым видом протянула его Алекто: – Это привёз посыльный из порта, просил передать вам лично в руки. Но я так разволновалась из-за того, что пропал ваш жених, мессир Данафрид, что совсем забыла про это письмо! Забыла отдать его вам, мадемуазель! Простите!

- А кто отправил посыльного? – спросила Алекто, с любопытством разглядывая конверт: оттиск на печати был слабый, и, лишь внимательно приглядевшись к нему, она сумела разобрать две маленькие и две большие буквы, украшенные завитками, –O.deM.

- Какая-то дама, – ответила Катрин, пожав плечами. – На словах она велела передать, что будет ждать вас в портовой таверне. И чтобы вы, когда будете идти на встречу, тщательно проверили, не увязался ли за вами кто-нибудь подозрительный.

Даже так! – с удивлением воскликнула про себя Алекто. – Похоже, из-за всех этих происшествий на Раденне люди совсем перестали доверять друг другу!

Она поискала глазами нож, намереваясь вскрыть письмо, но тут появилась мадам Бертрада – и Алекто спрятала конверт в широком кармане плаща, который лежал на скамье.

- Как вам спалось, матушка?

- Ох, я почти не спала: полночи мучили кошмары. – Графиня и впрямь выглядела утомлённой. – Твои слова всё не выходили у меня из головы. Если не хочешь, можешь не называть сейчас имя убийцы – я на этом не настаиваю. Но я прошу тебя, Алекто, об одном. Кем бы ни оказался подозреваемый тобой человек, прежде чем обвинить его в убийстве, убедись, что ты не ошибаешься. Ты защищаешь Обера Видаля от виселицы, утверждая, что он непричастен к убийствам. Тогда ты должна помнить, что в любом другом случае у тебя также нет права на ошибку, ибо её ценой станет жизнь невиновного.

- Конечно, я помню об этом, – твёрдо ответила матери Алекто. И прибавила: – Доверьтесь мне, матушка. Потом вы и сами поймёте, что я не ошиблась, защищая Обера...

Когда они вошли в маркграфский замок, первой им навстречу вышла жена Эда де Туар, мадам Розали. У неё было очень усталое лицо, красные заплаканные глаза, но она всё же попыталась улыбнуться. Стоит ли говорить, что эта вымученная улыбка вызывала лишь жалость и сочувствие к бедной женщине?

- Мадам Бертрада? – пробормотала мадам Розали. – Как же давно мы с вами не виделись! Алекто, как вам спалось? Вы сегодня ранние пташки...