Алекто ела, сидя перед окном и наблюдая, как с наступлением ночи над морем, отражавшим лунный свет, появляются тени и полутени. От надвигающейся на Раденн тьмы веяло тайной. Подсознательно Алекто чувствовала, что где-то там, в морских глубинах, кроются ответы на её вопросы. И больше всего не давало покоя существование сказочных сокровищ.

Золото, серебро, сапфиры, рубины, изумруды... шкатулки из резной слоновой кости... чаши, покрытые драгоценными камнями... короны королей и герцогов, усыпанные бриллиантами...

Алекто даже зажмурилась: воображаемый блеск золота слепил ей глаза.

То, что сокровища выглядели именно так, не оставляло бы сомнений (старожилы поговаривали о затонувших кораблях, трюмы которых были забиты золотом и драгоценностями), если бы не слова утопленницы:

«Богатство измеряется не только деньгами! Есть люди, которых лишает покоя, сводит с ума желание завладеть тем редким сокровищем, которое принадлежит тебе»...

Значит, речь шла не о золоте и драгоценностях, а о чём-то необычном, о чём-то таком, что принадлежало только ей, Алекто. А люди, которых это сокровище лишало покоя, желали его у неё отнять.

Но как можно отнять у меня то, чем я не владею? – Ещё одна головоломка, из-за которой Алекто была обречена на бессонницу.

Девушка всё ещё сидела у окна в мучительных раздумиях, когда во дворе мелькнула чья-то тень.

Обер!

Алекто бросилась к двери, но у порога остановилась и оглянулась на свою кровать с возвышавшейся на ней горкой из подушек, каждая из которых была меньше предыдущей. Девушка подбежала к кровати, вытащила одну подушку и, обернув её покрывалом, сунула под мышку. Затем бесшумно спустилась по лестнице и, открыв дверь чёрного хода для слуг, протянула руку:

- Сюда, Обер!

Менестрель ужом проскользнул в дверной проём; приложив палец к губам, тем самым призывая его молчать, Алекто повлекла юношу по узкому проходу, который вёл в подвальное помещение дома.

- Это ваша постель, - с этими словами она вручила Оберу подушку с покрывалом, а сама, поставив свечу в стенную нишу, принялась возиться с замком.

Тяжёлая дубовая дверь открылась со скрипом и впустила их в длинное помещение с низким потолком, где хранилось всякое старьё, мебель и прочие вещи, принадлежавшие семейству де Лармор. Кое-какие из этих вещей служили нескольким поколениям.

Внутри царил беспорядок. Деревянные полки, заставленные книгами в разнообразных переплётах; картины в рамах и без них, затянутые паутиной; сундуки всевозможных размеров и поверх всего плотный слой пыли.

- Устраивайтесь здесь, - тихим голосом обратилась Алекто к Оберу, который осторожно, чтобы ничего не задеть, шёл следом за ней, - а завтра я принесу вам поесть. Можете не бояться: здесь вас точно не будут искать. Кроме того, появилась надежда, что скоро местные власти будут озабочены поимкой другого беглеца. Ведь исчез Соран...

- Обвинить его в убийстве адвоката из Лютеции будет не просто, - Обер не разделял надежд Алекто, - для этого нужны доказательства. Впрочем, как и для того, чтобы считать его причастным к убийству мадам Арогасты. Или нападению на вас, мадемуазель. Соран вполне может оказаться опасным человеком, но никто не знает наверняка, способен ли он на убийство...

Менестрель умолк, споткнувшись о какой-то предмет. Это была одна из стоявших на полу картин без рам: очевидно, Алекто, проходя мимо, задела её краем юбки.

- Мадемуазель, будьте добры, посветите мне, - чуть погодя сказал Обер и поднял картину, чтобы получше рассмотреть её.

Алекто поднесла свечу. Это была небольшая картина, нарисованная на доске, по краям подточенной древесным жучком. Изображённые на ней молодые мужчина и женщина выглядели счастливыми, влюблёнными друг в друга и какими-то невероятно лёгкими, почти воздушными. Как будто кисть художника запечатлела их в момент перехода из земного мира в некий потусторонний – неявный и неразгаданный, окутанный тайнами и древними сказаниями, полный магии и первозданных чар. Лица влюблённых были прекрасными и бледными, как лунный свет. Или – как подводный сумрак, озарённый тонким и острым, ослепляющим лучом солнца.

Алекто охватил душевный трепет, а её сердце внезапно пронзила бесконечная, нестерпимая печаль.

- Вы заметили? – раздался взволнованный голос Обера. – Мадемуазель Алекто, у женщины на картине ваш браслет.

- Что?!

Алекто посмотрела на левую руку белокурой красавицы, которую она положила на грудь своего возлюбленного. И в самом деле, на тонком нежном запястье молодой женщины она увидела браслет. Точно такой же, какой носила она сама – с того дня, как его на её руку надела Радегунда!

Алекто была потрясена. У неё даже закружилась голова и пересохло в горле.

Девушка не успела прийти в себя, а её ждало ещё одно ошеломляющее открытие.

На картине, в правом нижнем углу, было аккуратно, изумрудно-зелёными чернилами выведено два имени: Алафред и... Аталия.

Алекто сидела на своей кровати, закутавшись в покрывало, и неотрывно смотрела на картину, на которой была изображена влюблённая пара. С той минуты, как она увидела её, девушка уже не могла думать ни о чём ином: все её мысли, все её чувства были поглощены таинственными образами влюблённых. И более всего – загадкой Аталии.

Как случилось, что Аталия де Лармор, утонувшая в возрасте двенадцати лет, на картине неизвестного художника была представлена молодой женщиной? Может быть, это была другая Аталия из рода де Лармор, жившая раньше той, которая приходилась сестрой Вальдульфу и Харибальду? Если всё так и было, то легко объяснялось внешнее сходство той Аталии, которую Алекто видела в своём сне, и этой, с картины...

Перед тем, как водрузить находку в углу своей комнаты, Алекто тщательно осмотрела её со всех сторон, надеясь отыскать имя художника и год, когда он написал свою картину. Но, увы, мастер кисти и красок пожелал остаться неизвестным, и теперь Алекто лишь гадала, к какому году (или столетию?) относилась его картина. Был ещё один вопрос, который волновал Алекто: не об этой ли картине упоминала перед своей смертью Мартина? Если принять утвердительный ответ, то – опять-таки! – возникал новый вопрос.Чтовдова пекаря хотела сказать Алекто?К чемупривлечь её внимание? Или:о чёмпредупредить?

Алекто яростно потёрла пальцами виски, пытаясь взбодриться и вспомнить слова Мартины.

«Онинастаивали...онихотели...ониговорили...»Кто эти таинственныеони? По словам Мартины,онихотели, чтобы Алекто узнала правду... О чём эта правда?

Об этом и многом другом размышляла Алекто всю оставшуюся ночь, созерцая картину, освещённую свечами, и чувствуя, что в ней заключено некое послание. Если бы только она могла разгадать его!..

Алекто взглянула на браслет: он странно поблескивал в полутьме комнаты. Она подумала о необыкновенных сновидениях, посещавших её с тех пор, как это дорогое украшение досталось ей в подарок. Лишь один сон – тот, в котором ей явился призрак утонувшей Агнес и который приснился до встречи с Радегундой, – можно было как-то объяснить. К примеру, пережитым испугом от увиденного на скалах или тревогой за судьбу девушки, ставшей жертвой жестокого убийцы... Остальные же... Как Алекто ни старалась, не могла разгадать ни того, что привиделось ей в башне маяка, ни того, почему образ Аталии превратился в чудовище, ни того, как она сама оказалась в колодце маркграфского замка и затем в темнице, где заточили Обера.

Загадочный браслет Радегунды словно жил своей жизнью; в нём была некая сила: он будто поддерживал своего владельца в страстном желании добиться чего-то, достичь какой-то цели. Или защищал его... Как же случилось, что на руке Аталии был такой же браслет? Был ли браслет Радегунды тем же украшением, что некогда принадлежало Аталии? Как он оказался у Радегунды и почему она отдала его Алекто?