Сильный испуг от всего пережитого и увиденного наконец прошёл, и теперь Алекто ощутила слабость в ногах. Она добралась до кровати, присела на её краешек и какое-то время не двигалась, уставясь взглядом в одну точку на стене. Затем, вспомнив о свитке, который по-прежнему судорожно прижимала к груди, заставила себя подняться и подойти к окну.
Над островом начинали сгущаться сумерки, но прощальные лучи по-осеннему скупого солнца ещё просвечивали сквозь скучившиеся облака. В этом, хотя и блеклом, свете Алекто собиралась ознакомиться с бумагами, из-за которых её едва не убили. Она искренне недоумевала: ведь ни эти бумаги, какими бы ценными они ни были, ни сокровище, если оно в самом деле существовало, не стоили её жизни. На целом свете нет ничего, равноценного жизни!
И всё-таки, для чего Соран хотел во что бы то ни стало завладеть бумагами, которые столько лет хранились в церковном тайнике? – спрашивала у себя Алекто, уже догадавшись, что мажордом следил не только за нею, но и за викарием.
Она взглянула на свиток: он был перевязан поблекшей розовой тесьмой, скреплённой в нескольких местах сургучными печатями. На печатях Алекто рассмотрела изображение двух скрещивающихся листьев папоротника – герба раденнской ветви рода де Лармор. Снаружи на пожелтевшей бумаге виднелись какие-то буквы, написанные чернилами, но Алекто не смогла сразу разобрать их. Ей пришлось вернуться к комоду и взять ножницы из корзины с принадлежностями для рукоделия. Затем она осторожно начала перерезать тесьму, чтобы раскрыть свиток. И очень удивилась, обнаружив текст завещания, написанный неровным почерком.
«Я, Вальдульф, граф де Лармор, старший сын графа Дагоберта де Лармор, владелец аллода Бруиден да Ре, чувствуя, что силы мои иссякают и я скоро отдам душу Господу, сим документом подтверждаю. Внебрачный сын мадам Изольды, урождённой дамы де Бо, названный Дагобертом в честь главы рода де Лармор, является моим единокровным отпрыском и наследником всего принадлежащего мне имущества. Согласно эдикта короля Хильперика, родовое поместье графов де Лармор, известное как Дом папоротников, переходит во владение моего сына по достижении оного дня своего совершеннолетия».
Дочитав и затем ещё раз внимательно перечитав рукопись, Алекто дрожащей рукой положила её на комод. Девушку охватил внезапный озноб; мысли стремительным вихрем закружились в голове, перепутываясь, как нити, и было невозможно ухватиться хотя бы за одну из них, чтобы распутать этот вновь создавшийся клубок.
Итак, у Вальдульфа де Лармор был сын, и, судя по имени матери этого ребёнка, он мог принадлежать к тому же роду, что и Соран. Преподобный назвал мажордома Эсташем де Бо: простое совпадение? Или же человек, которого, со слов мэтра Хильдена, все знали как Сорана, скрывал своё настоящее имя, потому что преследовал преступные цели?
Алекто желала докопаться до правды и вместе с тем боялась её.
В том, что Соран-Эсташ де Бо охотился за завещанием Вальдульфа, сомнений не было. Теперь нашлось и объяснение вызывающему, а порой даже наглому поведению мажордома. По крови он был дворянином, одного круга с мадам Бертрадой и её дочерью, поэтому, хотя и старался тщательно скрывать своё благородное происхождение, со своим подчинённым положением смириться так и не смог. Ему было необходимо попасть в Бруиден да Ре, чтобы получить возможность следить за жизнью хозяек имения, но более всего: чтобы найти завещание. Вот почему Соран-Эсташ рылся в вещах Алекто, когда она застала его в своей комнате в день маскарада. А его слова, которые он бросил Оберу во время их ссоры: «В этом доме я с любым буду говорить так, как посчитаю нужным», теперь обрели истинный смысл. Соран считал Дом папоротников своей собственностью! Но доказать это законным способом он мог, лишь овладев бумагами графа Вальдульфа...
Нет, – не согласилась со своими рассуждениями Алекто, – что-то здесь не так! Соран не может быть сыном Вальдульфа по той простой причине, что они были примерно одного возраста. Зато он мог приходиться родственником наследнику графа...
И вот от этой мысли Алекто становилось по-настоящему страшно. Ведь, если её догадки были справедливы, то выходило, что наследник графа Вальдульфа всегда прятался за спиной Сорана. Возможно, всё это время он находился где-то поблизости, хотя и в тени.
Сколько же ему должно быть лет? – терялась в догадках Алекто. – Может, он мой ровесник? А может, немногим старше? Или младше?..
Она снова взяла свиток в руки и, перечитав текст завещания, в самом углу увидела дату. От удивления брови Алекто поползли на лоб. Оказалось, Вальдульф составил своё последнее волеизъявление в тот же год, когда она появилась на свет. Всё это казалось настолько необычным, что Алекто решила поговорить о завещании с матерью.
Знала ли мадам Бертрада о том, что у её возлюбленного была другая женщина, которая, к тому же, стала матерью его ребёнка? И что если не преждевременная смерть, а неверность Вальдульфа вынудила Бертраду выйти замуж за Харибальда? Почему, рассказывая Алекто историю своей трагической любви, графиня утаила от неё существование соперницы?
Алекто свернула завещание графа Вальдульфа де Лармор в свиток и, засунув его за отворот блио, с решительным видом вышла из комнаты. Она была уже на середине лестнице, когда услышала громкие взволнованные голоса, которые доносились из гостиной. Говорили трое: мадам Бертрада, Дуан Бальд и Эд де Туар. Присутствие маркграфа насторожило Алекто: ведь в это время он должен был находиться в своём замке и встречать герцога Ортенау. Все видели, как Эд де Туар торопливо покинул церковь до окончания заупокойной мессы. Так почему же он вдруг появился в Бруиден да Ре?
- Мадам, я вам ещё раз повторяю: подобный поступок ни в коей мере не соответствует поведению Данафрида, – говорил маркграф, который, судя по раздражительным ноткам в голосе, с трудом сдерживал злость. – Мой сын никогда бы не остался ночевать у девиц лёгкого поведения! Во-первых, потому, что по своей природе он чрезвычайно брезглив. А во-вторых, Данафриду известно, что я, мягко говоря, не одобряю тех, кто ходит в гости к безнравственным женщинам.
- Тогда я не знаю, что вам ещё сказать, чтобы развеять вашу тревогу, мессир, – отозвалась графиня, подавив вздох.
Заметив Алекто, спускавшуюся по лестнице, она сразу оживилась и едва не бросилась ей навстречу.
- Алекто, милая, скажи мессиру маркграфу, когда ты видела Данафрида в последний раз? – обратилась Бертрада к девушке, и взоры гостей тут же уставились на неё в нетерпеливом ожидании.
- Вчера вечером, когда Данафрид провожал меня домой, – ответила Алекто и вдруг подумала о том, что сегодня, когда шла заупокойная месса, её жениха не было в церкви.
Смутное беспокойство, от которого она пыталась избавиться после того, как прочла завещание Вальдульфа, снова зашевелилось в сердце девушки.
- А что случилось? – спросила она, переведя взгляд с матери на маркграфа.
Тот был бледным как полотно и выглядел непривычно растерянным и каким-то взъерошенным.
- Данафрид не ночевал дома, – сквозь зубы ответил Эд де Туар, встретив взгляд Алекто с ощутимой враждебностью.
- После того, как ушёл к маяку искать вас, он уже не вернулся, – вставил центенарий язвительным голосом.
Алекто бросила на него быстрый, как молния, взгляд.
- Откуда вы знаете, что я была на скалах у маяка? Вы следили за мной?
- Вместо того, чтобы обвинять мессира центенария в слежке, – резко прервал её маркграф, – лучше расскажите нам, где скрывается Обер Видаль. Ведь вы не только встречались с ним после того, как он сбежал из темницы, но и помогли ему уйти от правосудия. Так где же он теперь, а, мадемуазель Алекто? Где вы его спрятали?
«Они следили за мной!» – подозрения Алекто оправдались. Но тогда это означало, что маркграф и центенарий могли знать, где сейчас прячется сбежавший менестрель.
- Я не понимаю, о чём вы говорите, – пробормотала Алекто, изо всех сил стараясь не растерять остатки невозмутимости. Но как далеко ей было до мадам Бертрады, на лице которой застыла маска непоколебимого спокойствия!
