Так, Келли предположил, что, пытаясь понять, почему человек ведет себя именно так, а не иначе, мы извлекаем из памяти наши знания или предположения о том, каким образом вел себя тот же самый человек в других ситуациях (данные о различимости), как он вел себя в такой же точно ситуации в прошлом (данные о согласованности) и каким образом вели себя в аналогичной ситуации другие люди (данные о единодушии). Причина поведения приписывается тогда тем факторам, с которыми результат, как нам кажется, будет ковариировать.

Например, пытаясь решить, почему Джону понравился новый боевик, идущий в кинотеатре «Вижу» (т.е. определиться на счет того, действительно ли стоит смотреть этот фильм или реакция Джона отражает лишь его собственный вкус), мы будем учитывать то, как Джон и другие люди, видевшие этот фильм раньше, реагировали конкретно на него и на множество других фильмов. Затем мы обратим внимание на то, с чем связано больше положительных отзывов: с самим Джоном или с фильмом, который он посмотрел. Если мы выясним, что Джон приходит в восторг от всех фильмов или по крайней мере от любого «боевика», либо если все остальные люди, посмотревшие этот фильм, не проявили по его поводу особого энтузиазма, то мы уже не будем склонны считать, что восторженность Джона свидетельствует о качестве фильма. В то же время, если Джон редко отзывается о фильмах (в особенности о боевиках, демонстрируемых в кинотеатрах, вроде Бижу) с восторгом или если все остальные видевшие фильм люди разделяют энтузиазм Джона по поводу фильма, то тогда мы начнем всерьез планировать поход в «Бижу» на ближайшую субботу.

В дополнение к данному правилу ковариации Келли (Kelley, 1972) выдвинул второй принцип атрибуции, который может быть использован в случае, когда человек не обладает никакой информацией о реакциях субъекта на другие аналогичные стимулы или о реакциях других субъектов именно на тот стимул, о котором идет речь. Данный принцип предполагает снижение («дисконтирование», уценку) значения той или иной причины или объяснения на величину реального или возможного влияния других потенциальных причин.

Так, если Джон говорит нам, что ему понравился фильм, виденный им в «Бижу», то мы «уцениваем» роль качества самого фильма как возможной причины подобного положительного отзыва ровно настолько, насколько мы знаем о других возможных причинах его высказывания. (Джон, например, может получать процент от каждого проданного билета либо хочет, чтобы мы поехали в «Бижу» в следующую субботу, поскольку при этом мы сможем подвезти его домой с работы и пообедать в находящемся поблизости ресторане быстрого питания, и т.п.)

Не удивительно, что исследователям (например, McArthur, 1972; Orvis, Cunningham & Kelley, 1975) не стоило особого труда показать, что люди действительно часто пользуются информацией о ковариациях причин и следствий и о конкурирующих «кандидатурах» на роль причины во многом именно так, как предсказывал Келли. Однако затем у точных или по крайней мере нормативно обоснованных практик атрибуции, применяемых обычными людьми, обнаружились исключения, привлекшие к себе наибольшее внимание и породившие наибольшие споры в ходе дальнейших исследований.

Существует особенно важная совокупность свойственных людям тенденциозностей, в которых проявляется фундаментальная ошибка атрибуции. Последняя представляет собой склонность людей игнорировать ситуационные причины действий и их результатов в пользу диспозиционных. Мы рассмотрим эти тенденции (Nisbett & Ross, 1980; Ross, 1977) далее по ходу данной главы, а затем гораздо более подробно — в главе 5.

Однако сначала мы должны будем обсудить несколько важных исследований и теорий, предполагающих, что сходные процессы атрибуции и свойственные им тенденциозности могут иметь место и тогда, когда индивид, чьи действия подлежат интерпретации, и индивид, интерпретирующий эти действия, — это одно и то же лицо.

Атрибуции собственных действий и переживаний

Утверждение, что люди стремятся понять причины происходящих вокруг них событий, используя при этом лучшие из имеющихся в их распоряжении когнитивные инструменты, вряд ли можно оспорить. Гораздо более спорным и более неожиданным было бы предположить, что люди используют те же самые инструменты и бывают подвержены тем же самым тенденциозностям и ошибкам, когда пытаются понять свои собственные переживания и действия. В 60-е годы два развивавшихся до этого параллельно направления исследований слились воедино именно на этой важнейшей идее о восприятии и атрибуции человеком собственных действий и переживаний.

«Атрибутивная» теория эмоций Шехтера и Сингера. В 1962 г. Стэнли Шехтер и Джером Сингер опубликовали знаменитую статью, в которой была изложена ошеломляющая своей новизной теория эмоций. Исследователи утверждали, что субъективный эмоциональный опыт людей (т.е. то, как люди называют свои чувства и каким образом реагируют на эмоциогенные стимулы) может не находиться в жесткой зависимости от их внутреннего физиологического состояния. Шехтер и Сингер утверждали, что отражения этих физиологических состояний обычно бывают слишком диффузными и неспецифическими для того, чтобы пробудить в нас разнообразные эмоциональные переживания. Напротив, наши эмоциональные переживания и наше поведение зависят от умозаключений, которые мы формируем по поводу причин своего физиологического возбуждения.

Если наиболее правдоподобным источником нашего возбуждения является дешевая комедия с мордобоем, которую мы в данный момент смотрим, мы ощущаем себя веселыми или счастливыми и смеемся. Если же наиболее приемлемым объяснением нашего возбуждения является бегущий прямо на нас рычащий доберман-пинчер либо оскорбительное замечание о наших предках, мы чувствуем себя соответственно напуганными или разгневанными, в соответствии с чем и поступаем. Если же источником тех же симптомов (влажных ладоней, учащенного пульса, ускоренного поверхностного дыхания) является привлекательный представитель противоположного пола, мы ощущаем сексуальное влечение. Однако если наиболее приемлемое объяснение этих психосоматических симптомов дает врач, предупреждающий нас, что все они представляют собой обычный побочный эффект только что сделанного нам впрыскивания адреналина, мы не испытываем никаких реальных эмоций и не выказываем намерения действовать, повинуясь эмоциональному порыву.

Несмотря на то что многие современные теоретики могли бы покритиковать идеи Шехтера и Сингера о недостаточной физиологической специфичности различных эмоциональных состояний, немногие из них стали бы отрицать, что нас можно подтолкнуть к неправильному обозначению своих чувств и к ошибочным заключениям относительно их источников. Существует также достаточно данных, говорящих о том, что люди, испытывающие переживания, провоцирующие их на проявление эмоций, могут чувствовать и действовать менее эмоционально, если побудить их к приписыванию своих телесных симптомов причинам неэмоционального свойства. Так, испытуемые, которые, прежде чем испытать на себе серию электрических разрядов возрастающей интенсивности, получали «препарат» (в действительности — плацебо в виде сахарной пилюли), по их мнению, вызывающий возбуждение, находили эти разряды менее болезненными, чем испытуемые из контрольной группы. Более того, участники экспериментальной группы умудрялись вытерпеть в четыре раза более сильный разряд, прежде чем заявляли о том, что им стало больно (Nisbett & Schachter, 1966). Аналогично, испытуемые, принимавшие таблетку, которая должна была, по их мнению, вызвать возбуждение, оказывались более склонными к мошенничеству на экзаменах (предположительно потому, что ошибочно относили свое эмоциональное возбуждение, вызванное предстоящим жульничеством или перспективой быть пойманными, на счет препарата) (Dienstbier & Munter, 1971).

«Атрибутивная» теория Бема об аттитюдах как самоотчетах. Примерно в то же время, когда Шехтер и Сингер утверждали, что люди дают названия своим эмоциям, основываясь на правдоподобных каузальных атрибуциях, молодой социальный психолог по имени Дерил Бем (D. Bem) выступал, по сути, с похожим тезисом, говоря о том, каким образом люди дают названия собственным аттитюдам и убеждениям.