— Тиша, не отвлекайся, внимание на связь.
— У меня, наверное, часы сломались, — смущенно шепчу в ответ, соображая остатками совести, что моя поломка не важнее первого отчета. Однако Ветер, вздохнув, протягивает руку:
— Дай посмотрю.
Холодом ремешок скользит по моему предплечью и ложится наставнику в ладонь. Поднеся его к единственному источнику света, Ветер хмурится, и я тревожно всматриваюсь то в его задумчивое лицо, то в молчащий связной дисплей: что-то мальчишки не торопятся с отчетом. Сойка тоже напряжена, как струна: понятное дело, волнуется за нашего рыжего.
— Тиша, они не сломались. Но я не уверен, могу ли сказать, что происходит, — Ветер садится ближе и показывает погасший циферблат. На нем все цифры поблекли, только двойка горит ровным белым светом. И тут я вспоминаю, что во время и — недолго — после химической атаки точно так же горела единица. Стрелки точно так же останавливались, циферблат темнел и тускнел, и отображалась только одна цифра. А теперь — следующая.
Делюсь своим наблюдением с наставником и Сойкой.
— Ты в курсе, что часы с бионическим механизмом? Они были когда-нибудь настроены на тебя? — Ветер задумчиво скребет заросший щетиной подбородок. — Может быть, кто-то когда-то их настраивал?
— Вообще-то они принадлежали моему дедушке, — снова сглатываю горький комок в горле. Когда-нибудь я смогу вспоминать о прошлом без слез, но точно не в ближайшее время. — Он был инженером, работал с химическими технологиями. Дома все было настроено под нас, — слезы так и напрашиваются, но я выдавливаю из себя улыбку. — Часы он подарил мне на день рождения десять лет назад. А потом его не стало, и больше с биотехнологиями я не сталкивалась. Кроме как в больнице.
— Они явно что-то отсчитывают. Только пока не могу понять, что именно…
Мы с Сойкой зябко кутаемся в штормовки. Мелкая противная морось усиливается, в лесу холодно, неуютно и по-настоящему тревожно: в кромешной темноте мы едва можем различить лица друг друга, но в чужом, незнакомом месте никогда не знаешь, что или кто стоит у тебя за спиной. И я понимаю: наставник прав, прав как всегда. Присутствие опытного человека — далеко не всегда залог успешной операции, в любой момент все может пойти по непредсказуемому сценарию, и нет людей с идеальным знанием — все могут ошибаться. И наставники тоже.
А еще мне не дает покоя мысль о том, что у Ветра была четвертая ступень доступа. Была раньше, но потом почему-то он ее лишился: вряд ли отказался сам. Закрадывается подозрение, что в его предыдущем отряде тоже кто-то погиб. И хотя это далеко не единственное серьезное событие, за которое могут разжаловать, мне заранее не по себе: все-таки он и правда не всемогущий. Или это было давно, и теперь у него гораздо больше опыта?.. Отставить бояться! Страх — залог поражения.
Но бояться больше некогда: дисплей связного браслета вдруг оживает, тихо пиликает, как рация, и в голубоватом отсвете голограммы появляются перепуганные глаза Севера:
— Ветер, прием! У нас ЧП!
Ветер мгновенно собирается. Термокружка и девайс подогрева молниеносно куда-то исчезают, его штормовка как-то сама собой застегивается, мы все вместе быстро встаем на ноги.
— Координаты? — сурово спрашивает наставник. Север на грани истерики выдает ему длинный набор цифр, и связь прерывается.
— Не отставать! — коротко приказывает Ветер, и мы бежим куда-то в полной темноте, спотыкаемся, ноги разъезжаются в грязи и ворохе мокрых листьев, снег с дождем хлещет как из пневматического душа. В какой-то момент я поскальзываюсь на листве и лечу носом в услужливо торчащий пень, но Сойка ловит меня за куртку. Не сговариваясь, мы беремся за руки и дальше бежим уже вдвоем. Вместе гораздо легче.
Не представляю, сколько времени проходит, а на часы боюсь даже смотреть: и циферблат, и ремешок так больно жгут запястье, что, боюсь, на их месте останутся следы ожога. Цифра 2 горит так ярко, что приглушить ее нет никакой возможности — она мощнее всяких фонарей.
За одним из поворотов нам навстречу вылетает высокая черная фигура, едва не пересчитав ближайшие деревья. Мы с Сойкой выдаем синхронный ультразвук, а Ветер, морщась, одним жестом заставляет все это прекратить: перед нами стоит Варяг, все такой же молчаливый, но донельзя встревоженный и даже напуганный. Наверное, впервые на его холодном и замкнутом лице читаются эмоции: страх, сомнение, надежда.
— Что произошло? — Ветер включает на браслете режим карманного фонарика и быстро выхватывает из темноты отдельные части леса, которые никак не складываются в общую картину. Мы совершенно дезориентированы в пространстве.
— Часовщик коснулся Грани, — тихо отвечает Варяг. — Перчатки снял… Они там, — машет куда-то в сторону, — Север с ним…
Наставник молча кивает, не слушая больше, и мы все вместе подходим ближе. Зрелище не для слабонервных: Часовщик на холодной земле, почти раздетый, но он даже не лежит спокойно: его трясет, как будто выворачивает, он весь дрожит, цепляясь ногтями за мокрые листья и ближайшие корни, и не может сам это остановить. Его куртка и свитер превратились в обгорелое тряпье, гарью тянет сквозь тяжелый запах лесной сырости. В темноте и нашем общем молчании его лихорадка выглядит жутко: он не пытается ни кричать, ни звать на помощь, только сильно вздрагивает и глухо стонет от судорог. Насмерть перепуганный Север сидит на коленях рядом и держит его за плечи, но иногда и его сил не хватает, чтобы унять особенно крупную дрожь.
— Варяг, под колени возьми, — Ветер заходит с другой стороны, легко поднимает дрожащего парнишку, и они вдвоем переносят его дальше от Грани. Краем глаза я успеваю заметить, что неподалеку по прозрачной стене ползет длинная золотистая трещина, и по ней бесшумно ездят карманные роботы-герметизаторы. Интересно, чем они тут занимались…
Тем временем Ветер и Варяг укладывают Часовщика на землю, наставник подстилает свою штормовку. Мальчишку по-прежнему трясет, но он уже не в силах стонать, только мечется на распахнутой куртке, кусая и без того окровавленные губы. Сойка беззвучно всхлипывает, сцепив руки под подбородком — я не то что вижу, я всей кожей чувствую, как ей страшно. Грань вспыхивает и светится все ярче, роботы едва справляются с герметизацией, трещина уже горит изломанной золотой линией.
— Тиша, дексаметазу давай, — командует Ветер. В полной темноте найти в несессере крошечную ампулу и шприц сродни чуду, но трещина мне слегка подсвечивает. — Север, внимательно, у нас каждая минута на счету.
Но Север трясется не хуже пострадавшего. Я не рискую отдавать ему ампулу, потому что у него дрожат руки, а по бледному лицу катятся слезы. Испуганный, заплаканный, перепачканный какой-то грязью, он выглядит жалко.
— Не могу… не могу… — повторяет шепотом, отшатнувшись и стараясь не смотреть на товарища. Ветер рывком хватает его за куртку и бьет перчаткой по щекам:
— Соберись! Отставить реветь!
Ошарашенный Север тихо хлюпает носом, но и правда успокаивается. Я отдаю ему ампулу и шприц с длинной тонкой иглой, Ветер с силой прижимает Часовщика к земле и распрямляет его правую руку, хотя она еле двигается от судорог.
— Внутривенно. Медленно. Давай.
Север, закусив губу и смахнув упавшую на глаза челку, наклоняется и осторожно, но вполне точно вводит иглу в вену на сгибе локтя. Мы все светим ему индикаторами на браслетах, сзади активно помогает лопающаяся по швам Грань, а Часовщик вдруг вскрикивает, дергается в последний раз и замирает расслабленно, обмякнув и уронив голову на бок. Мы все дружно облегченно вздыхаем, Север робко улыбается и смахивает со лба капельки испарины. Сойка бросается к измученным мальчишкам, вспоминает про карманный аппарат жизнеподдержания, пытается прицепить его парню на руку, но наставник молча качает головой: уже не нужно. И тогда она несмело обнимает Часовщика, гладит его плечи, усыпанные веснушками, мокрые рыжие волосы. А я, случайно бросив взгляд на часы, замечаю, что циферблат снова посветлел и все цифры стали видны одинаково.
