– Ги, смотри сюда! – Патрисия как бы невзначай зачерпнула ладонью разбросанные по столу украшения и шумно высыпала их обратно, невольно притягивая взгляд Доберкура. – Это даже не патовая ситуация, тебе шах и мат!

Володя уже не мог просто стоять и слушать, его тело ныло и рвалось в драку. И едва внимание противника переключилось – Пат молодец, сработала как по нотам! – он по сигналу Ашора метнулся вперед.

Все случилось за пять ударов сердца. Раз – и Ашор, схватив стоявшую перед ним кастрюлю с горячей водой, выплеснул ее в лицо Добрекуру. Два – пока вода летела широкой волной, Ги среагировал на движение, разворачиваясь и выбрасывая руку с оружием. Три – раздался выстрел, но пуля ушла в сторону, потому что француз в последний миг слегка дернулся, инстинктивно уворачиваясь от кипятка. Четыре – Грач в прыжке достал его незащищенный висок носком армейского ботинка. Пять – Вика взвизгнула (на нее тоже попали горячие капли) и засадила локтем в живот Доберкуру, а тот успел спустить курок во второй раз.

А дальше все смешалось. Громов тоже кинулся в самую кучу-малу, вытаскивая Вику. Ашор, перемахнув через стол, рухнул на теряющего равновесие Доберкура, выкручивая ему руку с пистолетом и не позволяя стрелять. Паша повалил на пол Патрисию, прикрывая собой, и сверху на них сыпались осколки керосиновой лампы, разбитой пулей. Белоконев побежал к Кириллу, Аня – к Диме, тщетно нащупывая пульс. И только Жак Дюмон с вытаращенными глазами продолжал стоять столбом, боясь пошевелиться.

Грач приземлился возле падающего Доберкура, дернул за руку Викторию, роняя ее в Юрины объятия, и помог Ашору пригвоздить француза к полу. Не удержавшись, он несколько раз впечатал кулак в породистую рожу, разбивая ее в кровь. Никто его не остановил.

Визард уже протягивал смотанный в трубочку бинт, который нашарил в шкафу, и Грач, рывком перевернув француза на живот, туго стянул тому запястья. Марля, конечно, была тонкая, но обозленный Володя намотал ее столько, что и богатырь бы не смог разорвать, тем более из такого неудобного положения.

Ашор отдал Грачу Беретту, улетевшую под стол, а сам бросился на помощь Анне, пытающейся реанимировать Ишевича.

Поставив оружие на предохранитель, Володя вскочил на ноги и оглядел комнату. Ничто не требовало его немедленного вмешательства. Пат и Паша возились на полу, поднимаясь. Жак наоборот – медленно оседал, сползая по стеночке. Кирилл уже почти не рыдал, замерев на груди у потрясенного Гены. У Громова с Викой вообще все было замечательно. А Аня, перемазанная в крови, сидела, прислонившись спиной к кровати, и в ступоре смотрела на Дмитрия, которому Ашор закрывал ладонью глаза.

– Юрка, где ключи? – гаркнул Грач.

Тот непонимающе воззрился на него, продолжая поглаживать Завадскую по спине, утешая.

– От радиорубки, говорю, ключи!

– В кают-компании, в банке из-под манки, на полке, – Громов стал подниматься, но Вика мешала, цепляясь за него обеими руками.

– Тащи их сюда живо!

Доберкур заворочался, стараясь сесть, и Грач чувствительно пнул его ногой под ребра.

– Лежи, сволочь! – а потом не удержался и пнул еще разок. Для острастки.

Схватка оказалась слишком короткой, адреналин по-прежнему заставлял кипеть кровь, и ярость требовала выхода. Володю трясло, но он не хотел сорваться, поэтому изо всех сил не думал о том, что Дима погиб, не смотрел больше на потрясенную Анну, не вслушивался в бормотание Белоконева – и только с силой сжимал кулаки. Все жуткое, безнадежное – потом, когда он вновь станет нормальным… если станет. Он не хотел превращаться в зверя на глазах у всех – слишком хорошо знал особенности своей психики и как это выглядит со стороны. Он отвечал за этих людей, они зависели от него, однако если он сорвется, то выпадет из жизни надолго, и его самого придется связывать и запирать. Проще сдержаться.

Грач помнил наставления военного психолога, что если будет дышать глубоко и размеренно, то успокоится и вновь получит возможность мыслить четко. Но тут Аня за его спиной вдруг взвыла раненой волчицей, сводя на нет его старания (кажется, до нее только сейчас дошло, насколько все непоправимо), и чтобы не сойти с ума, не скатиться в кровавую бездну, Володя зарычал, выволок француза за шкирку на улицу и со всей дури швырнул в грязь. Ему тоже хотелось орать и выть. Ему требовалось отвести душу, и он бы сделал это с огромным удовольствием, но последним усилием угасающего разума заставил себя ограничиться одним ударом. Или двумя. Нет – тремя, и все, точка!

Доберкур застонал. Этот стон полоснул по натянутым нервам, растягивая губы в чудовищно-счастливом оскале. Так хотелось повторить эту жалкую песнь побежденного врага! Пересчитать ему все зубы. Своротить нос набок. Пальцами вырвать глаза и…

– Глумиться над пленным неблагородно!

Француз, несмотря на разбитый нос и боль, хорохорился, и Грач от этого зверел еще пуще. Голос Ани доносился до него даже сквозь стены и закрытую дверь, разрывая сердце и разнося в клочья разум.

Нет, француз его не сломает! Медленно выпрямившись и прикрыв глаза, Володя отвернулся и несколько раз глубоко вздохнул, отчаянно нащупывая островок спокойствия внутри себя. Бесполезно – все его существо затопила клокочущая лава, жаждущая крови, и все же он пытался.

Громов невыносимо долго ходил за ключами, но наконец-то подбежал:

– Держи, Вова!

– Дай мне, – ключи забрал выскочивший, словно черт из табакерки, Ашор. – Юр, за нами не ходи, наведи в доме порядок, а я с Володей побуду.

– Вов, что с тобой? – Юра заметил заторможенность друга и его неестественный взгляд.

– Я себя контролирую!– прорычал Грач.

– Вот и хорошо, – рука Ашора, опустившаяся ему на плечо, жглась, как раскаленная кочерга, и первой реакцией Грача была попытка ее скинуть, сломать, вырвать с мясом из плечевого сустава. – Самоконтроль вещь замечательная, Володя, нам еще весь вечер придется это расхлебывать. Если ты с катушек слетишь, мы с Юрой не справимся.

Грач со смесью раздражения, обиды и облегчения принял помощь иллюзиониста. В присутствии Визарда было легче сохранять человеческое лицо, и когда тот сказал, что Доберкура они просто запрут и все, подчинился.

Возвращаться в барак, впрочем, сил не осталось. Отойдя от лабораторного корпуса на несколько шагов, Грач рухнул на ржавую бочку, валявшуюся на боку среди строительного мусора, и сжал руками голову. Ашор, не долго думая, опустился поодаль.

Так они и сидели какое-то время. Визард молча рассматривал угасающий небосвод. Грач его не гнал, но и душу ему изливать не торопился. Если фокусник рассчитывал на сеанс психоанализа, то ему обломилось.

Впрочем, Ашор мог и догадаться, что Володя не в состоянии нормально поддерживать разговор. Слова для него внезапно обесцветились и потеряли смысл. И только когда Юра, Паша и Гена пронесли мимо них к метеостанции завернутое в покрывало тело, Грач вспомнил, зачем нужны некоторые из них. Он громко и витиевато покрыл все, что видел матом, прошелся по родственникам Доберкура, себе, древним изобретателям «бублика», мировому правительству и поганому будущему и, наконец, вычерпав свой богатый запас нецензурщины до капли, слегка пришел в себя.

– Вот и ладно, – сказал Ашор и вытащил из нагрудного кармана сложенную вчетверо карту, – теперь самое время заняться насущным делом. Смотри, что у нас с Сережей получилось узнать. Другим пока не скажу, только тебе.

Грач потер обеими ладонями лицо и нехотя взглянул на карандашный рисунок.

– Это что, так выглядит граница пузыря? – спросил он недоверчиво.

– Да, сегодня это именно так. Завтра будет по-другому. Поле меняется.

– Это альбигойский крест? Или мне мерещится?

– Не мерещится, – Ашор заглянул Володе в лицо. – Если тебе вновь требуется выговориться, я подожду.

– Да нет, с меня хватит, – Грач взял карту в руки. – Центр креста находится в горах. Там, где пещера. Случайность?

– Думаю, нет, но в целом все очень скверно. «Черное солнце» в ненормальном режиме работает почти семьдесят лет, и это не прошло для него бесследно. Если раньше я считал, что его просто следует оставить в покое, замуровать и забыть, то сейчас убеждён: артефакт надо уничтожить.