— Ах, зас… сус… зец… — путалось у него во рту слово. — Сустрый, стервец! — наконец сообщил он свое мнение, поднял дрожащей рукой стакан и будто нечаянно выронил.

Шесть пар глаз уже улыбались, смеялись, а шесть голов все еще чего-то опасались, чего-то растерянно ждали, хотя все время мечтали о такой минуте, к этому готовились. А теперь вот никак не могли уразуметь смысла.

Йонас расхохотался, обнял Розу за плечи, поцеловал при всех и подбодрил:

— Посуда бьется — к счастью.

Стараясь опередить друг друга, сестры кинулись подбирать осколки, а отец погрозил пальцем и только для пущей важности ворчал:

— Ох и надо зе вас жа эти ошколки вждуть.

— Дуй, свекор, ветер — не беда, не унесет в горе. Ну, а вы, свояченицы, чего ждете, чего на коленях ползаете? Тащите стаканы! — И деловито стал разливать водку.

Все вдруг чудесно переменилось. Сестры кинулись целовать Розу. И если пускали слезу, то только по обычаю. К Йонасу подходить стеснялись. Но взглядами его, словно щетками, скребли.

Новоиспеченный зять-примак чокнулся со всеми, схватил с печки мальчишку и, осторожно стукнув его стаканом по лбу, торжественно заявил:

— Будем здоровы, парень! С сегодняшнего дня ты больше никакой не Фрицялис, а мой сын — Пранас Скельтис. И скажи: «Ну, ну, ну!» — этому старому хрычу.

Пальцами погрозили оба, водку выпил пока что один.

— Цюв-цювствовало мое сердце. Доздался-таки…

— И у меня сын Гинтаутас — что твой дубок! — с гордостью сказал Йонас. — Обожрем Шильчюсов?

Йонас был счастлив. Уже давно он так не смеялся и не шутил. Роза бегала по дому, тащила на стол все, что было, и, улучив минутку, подсаживалась к Йонасу, брала под руку, прикладывала голову к его плечу.

Вдруг громыхнул выстрел. Все смолкли и застыли, прислушиваясь. Через минуту — второй.

— Это у Цкемы, — определил Цильцюс.

Какое-то время все ждали в том положении, как застал их выстрел: держа в руках хлеб, на вилках — блины, с непроглоченным куском во рту. Выстрелов больше не было.

— Пойду посмотрю, — вдруг рванулся Йонас.

— Нет, зятек, я сам. Не дай бог, цто слуцица. — Цильцюс оделся и поспешил по тропинке в горку, к Шкеме.

— Очень уж в неудобном месте усадьба стоит: как в колодце, ничего не видно, — сокрушался Йонас. Он принялся действовать — послал младшую в другую сторону, велел посмотреть и скорей возвращаться.

Прошел добрый час. Наконец Цильцюс вернулся, издали махая шапкой.

— Цкема, цтоб ему сцеку раздуло на праздник, во-от такого кабана улозыл из рузья. Его власть — вот и палит. Ты, Роза, сходи подсоби. Мозет, свезенинки подбросит. К празднику нам куда как сгодилась бы.

Можно было послать к Шкемам кого-нибудь из сестер, но Йонас не стал спорить. Без них домашние быстрее свыкнутся с новостью. Потом самим легче будет. Видно, Роза думала так же. Она набросила старенькую вязаную кофточку и выскочила. Выходя вслед за ней, Йонас взял с пола топор. Подумал: «Не простудилась бы, коза!»

Постоял-постоял, посмотрел вслед. Потом замахал топором. До самого вечера колол дрова — ветвистые, суковатые, узловатые. Наконец не осталось ни одной колоды, Йонас разогнулся, воткнул в поленницу топор и сел покурить.

Когда поднял голову — прямо к нему шли двое. Оба с оружием. Бежать было поздно. Он осторожно сунул руку в карман и окаменел: пистолет остался под подушкой.

— Встань! — скомандовали гости. — Руки из карманов! Выше, выше. Это тебе не еврейская молитва! — один наставил автомат, другой стал прощупывать каждый шов одежды.

— Веди в дом.

— А как же руки? — сквозь сжатые зубы спросил Йонас.

— Почешись, раз уже невтерпеж…

Наступила самая длинная ночь в году.

Ветер утих. Все застыло в ледяном покое. Нигде ни шороха. Только тишина звенит в ушах. Изредка охнет скованная холодом земля. Не выдержав стужи, с хлопающим звуком треснет бревно. Умирая, жалобно скрипнет ветка дерева.

И снова тишина.

Сочельник. Во дворе хозяйничает мороз. А в домах, занавесив окна и докрасна натопив печи, деревенские садятся за традиционный праздничный ужин.

Альгис хлопает крест-накрест по плечам ноющими руками. Отломив свисающую с конька крыши сосульку, медленно сосет. Вода кончилась. Терпение — тоже. Он переминается, стоя на постланных под оконцем мешках, и оглядывает пустые поля Пуренпевяй.

Собака, не выдержав стужи, вылезает из конуры и, звякая цепью, убегает к сметанному поблизости стожку соломы. Яростно разгребает солому, зарывается вглубь, сколько позволяет цепь, и еще долго скулит, отогреваясь.

Мороз выжимает слезы из глаз. Альгис тоже скулил бы, да боится выдать себя. И все хлопает, машет руками, широко разводит их, словно силится подняться и полететь туда, где поля освещены летним солнцем. Воспоминанья о лете, конечно, не нагретая лежанка, но и от них становится немного теплее.

«Как приятно летом сунуть ноги в родниковую воду. Дух захватывает и слезы текут от удовольствия…

А как хорошо после купанья повалиться на горячий песок и бездумно лежать, подставляя солнцу то спину, то бок. Лежишь, греешься, и никаких забот. Замечательно! Хотя и не часто выпадало мне в жизни такое. Постой-ка, да было ли хоть одно лето, чтобы я ничего не делал, ни о чем не заботился и только валялся на песке?

Было все же одно.

Сразу после экзаменов совет клуба решил организовать «лагерь по восстановлению потерянного во время учебы здоровья». Программа лагеря была несложной. Мы изложили ее в объявлении:

После этого к нам присоединились даже те зареченские, кто не был членом клуба, «дикари», как мы их прозвали. Тогда-то Гайгалас и застал меня на речке — я учил «дикарей» плавать. Он тоже искупался: влез в воду белый, как сыр, похожий на эскимоса среди индейцев. Поплескавшись немного, оделся и отозвал меня в сторону:

— Тревога. Всем комсомольцам в шесть часов к Ближе. — Прошел немного, держа велосипед за «рога», и умчался.

Задолго до шести в комитете собрался весь актив. Гадали, спорили, но твердо никто не знал причины такого срочного вызова. Наконец появился Ближа. С ним были полковник Светляков и представитель райкома партии.

— Снова, наверное, патрулирование по ночам, — сказал мне Йотаутас. — Даже летом не удается выспаться как следует.

Встал Светляков:

— Поскольку здесь чужих нет, будем говорить начистоту. Многие из вас молоды, неопытны, не имеют больших знаний. Однако по сравнению с сельской молодежью вы — профессора, знатоки комсомольской работы, образованные, начитанные и так далее и тому подобное. Словом, вы своеобразная комсомольская интеллигенция…

— Начал с похвал, — что-то будет, — предположил Йотаутас.

— Погодите, — попросил Светляков. — Пошумите, когда окончу. Словом, ваш опыт организаторской работы и знания очень нужны на селе. Там живет много замечательной, преданной советскому строю молодежи. Они ведут активную борьбу с врагами народа. Большинство молодых людей хотят быть комсомольцами, но не имеют об этой организации ни малейшего понятия. Вот мы и думаем направить им в помощь лучших комсомольцев города. Народных защитников…

Последние слова заставили всех примолкнуть.

— А что это за народные защитники? — раздался чей-то голос в тишине. — В газетах о них ничего не писали…