— Вы коммунизма не касайтесь! Не вашему поганому рту произносить это святое слово! Никто вам не велел таскаться по ночам. Дороги там нет, а электричество не мы включили.

— Знай свое место, пастух. Он будет мне указывать, куда и когда мне ездить. Суд выяснит, что мне можно и что можно вам.

— Это другой разговор, — сказал Юргис. — Хотя вы и наш сосед, но постарайтесь закрыть дверь с той стороны.

Шилейка вышел. Однако подсказал нам прекрасную идею:

— Я еще выясню, что вы за птицы!

Когда горячка спала, мы начали думать:

— А почему бы и нам не выяснить, что он за птица?

— Ребята, надо проследить, куда Шилейка девал полный воз зерна?

— И электричество кто-то из казарм ворует. Подключается только ночью. Днем я проверял — не дергает.

— А почему он таится, почему по ночам ездит?

Мысль к мысли, слово к слову, и совет клуба, отложив все дела, решил понаблюдать, чем занимается Шилейка.

Впервые в жизни я руководил такой, сложной разведывательной операцией. Из двух соседних домов мы ежедневно следили за каждым шагом семьи Шилейки. Уговорили живущего напротив соседа пустить наших ребят на чердак. Я записывал все поступающие сведения. А через трое суток подвели итог. Я подчеркнул в тетради и зачитал наиболее интересные сообщения:

Другие факты — например драки Шилейки с женой — не интересовали нас. Прежде всего мы пошли к военным.

— Вот кстати! Мы давно ломаем головы, откуда наши солдаты берут водку. Вы не спускайте глаз, дайте знать, мы поможем, обязательно поможем, — пообещал начальник политотдела, и однажды вечером он и два вооруженных солдата пришли в наш клуб. Дождавшись полуночи, пошли делать обыск. Постучали.

— Кто? — тихо и очень любезно спросила жена Шилейки.

— Свои, мать, — ответил ей солдат по-русски. — За горючим…

— Вот змеи, даже по ночам ползают… — проворчала она по-литовски, а по-русски добавила: — Сейчас, голубки, сейчас.

Как только открылась дверь, мы ввалились все разом. Шилейкене в испуге выронила свечу. Присвечивая электрическими фонариками, мы спустились по винтовой лестнице в подвал. Там горело электричество. Помещение было разделено на две части: в одной стояли жернова и приводящий их в движение электромотор, а в другой было оборудовано производство самогона. Шилейка и еще какой-то незнакомый мужчина молчали, уставившись в пол.

— Говорил, не заводись, — упрекнул незнакомец.

— Черт же его знал! — ответил хозяин.

В подвале мы нашли вещи, которые Шилейкене брала у солдат за самогон. Я подошел к большому котлу, кипящему на огне. Он весь был в подтеках. От котла в бак, заменяющий охладитель, шла витая трубочка-змеевик. Из нее в пузатую десятилитровую бутыль капал еще теплый самогон. На крышке котла лежал большой камень: чтобы не вырвался пар. Этого я тогда не знал.

— Игры в детском саду окончились, — сказал я Шилейке. Держа пистолет в правой, левой толкнул камень.

Крышка подскочила, и струя горячего пара хлестнула мне в рукав. Ошалев от нечеловеческой боли, я взвизгнул и несколько раз выстрелил в котел. Потом схватил лежащий на полу топор и стал громить этот страшный аппарат. Разлившаяся брага погасила огонь. Ее удушливый запах выгнал нас из подвала. Протокол писали наверху. Впрочем, не один, а четыре: за незаконное подключение электричества, за перепродажу солдатских вещей, за варку самогона и за содержание подпольной мельницы.

— Этого я тебе, Бичюс, пока жив буду, не прощу, — попрощался со мной Шилейка, — пока жив буду…

Я молчал, сцепив зубы, — нестерпимо болела рука. Прибежав домой, стянул гимнастерку, а вместе с ней, словно чулок, снялась и обожженная кожа. Ух, глаза на лоб лезли. Через несколько дней состоялся суд. Судили Шилейку, но и о нас не забыли.

Пришлось уплатить за столбы 50 рублей.

— Ничего не попишешь, закон есть закон, — сказал прокурор. — Кроме того, вы комсомольцы, люди сознательные и должны понимать, что произойдет, если для каждой баскетбольной площадки будут срубать столбы электролинии…

— Тогда ни один спекулянт не разъезжал бы по ночам, — пошутил я, а прокурор погрозил мне пальцем и добавил:

— А за то, что спекулянта и самогонщика вывести на чистую воду помогли, спасибо.

— Не за что. Это вам спасибо. Пятьдесят рублей — не тридцать тысяч…

Та наша операция и тот суд кажутся детской игрой по сравнению с тем, в чем мы сейчас участвуем. Сейчас суд вершат автоматы… Ах, если бы можно было мирно…»

Тишина. Только Шкема бродит по двору, как душа неприкаянная. Прячет, рассовывает по углам все, что понадобилось при забое и разделке свиньи. Арунас следит за каждым его шагом и злится.

«Попрятал сало, мясо запер и воображает, что эту его крепость из гнилых бревен и приступом не возьмешь. Фу, старый пень! А замок на амбаре — даже дверь осела. Знай он, что над его богатством сидит вооруженный народный защитник, удар бы хватил старика. А то трубку посасывает, довольный. Небось уверен, что хитрее его на свете не найти».

Шкема еще раз подергал замок, повернул его скважиной к стене — чтоб вода не затекала — и замурлыкал веселую полечку, даже притопывая в такт.

«Веселится. Заливается. А ты сиди, карауль, как бы с ним чего не случилось. Сдохни, но дождись!

Вот так всевышней и направляет жизнь на земле. Знать, еще с вечера позвал Михаила-архангела и дал указания: мол, позаботься, чтобы у Гайгаласа температура до тридцати девяти градусов подскочила, а у Шкеминого борова — сало толщиной в ладонь получилось. Воля всевышнего исполнена: у меня жар подскочил до сорока, у Шкеминого борова сало ни на миллиметр не тоньше. Теперь Шкемене, идя в костел, потащит слугам господа бога свеженинки. Потекут молитвы, и вознесется хвала. Одни будут молиться о том, чтобы пятнистая свинья опоросилась, другие — возносить хвалу мудрости всевышнего…

И всю эту мешанину человек умудрился назвать судьбой! Нет, уважаемый бозенька, как называет тебя Цильцюс, не заковать тебе меня в свои латы. Не желаю! Дудки! Не сдамся! Пусть нет у меня таблеток — есть кое-что покрепче. Мое упорство, моя воля! И со ста градусами буду сидеть и ждать этих негодяев! Такова моя воля! И это решение из меня ничем не выбьешь.

Тьфу, какую галиматью я несу. Вот наворотил. И почему я такой злой? Довольно! Ведь и Шкема не такой уж плохой человек, Домицеле, к примеру, не выгнал, меня принимал как человека. Что ж в том плохого, если он забил свинью к празднику? И вершковое сало пригодится. Ксендзу тоже есть надо. Оказывается, все зависит от того, под каким углом зрения и сквозь какие очки на эту самую судьбу смотреть.

Нет, Арунас, будь терпеливым, как Бичюс, и начинай ответствовать перед собой по всей строгости. Да, я просыпал лекарство, из-под носа упустил того бандита с запаршивевшей головой, из-за которого теперь приходится сидеть, метаться от жары и трястись от холода. Если быть логичным до конца — так мне, ослу, и надо.

…Постой, какой же я тогда придумал план для проверки Томкуса и афер Даунораса? Да никакого! Провел несколько ночей без сна и решил, что это не мое дело: пусть проверяют те, кому за это платят. Сел, написал все и отправил по двум адресам. Ничего в письме не пропустил: ни махинаций Даунораса, ни приключений Томкуса, ни своих упущений. Валил на себя, чтобы никто не заподозрил меня в авторстве. А потом от самого себя глаза прятал. Работа не клеилась. Все ждал чего-то… Наконец случай отвлек меня. Я сидел в кабинете и, кажется, дремал, когда стукнула дверь. На пороге стояла то ли девушка, то ли женщина: молодая, коротко стриженная, в ватных брюках, с большим животом. В руках она держала небольшой сверток.