Ближу вызвали в комитет партии, пропесочили.

— Даем два дня, — сказал второй секретарь Дубов. — Только два дня. О результатах доложить лично!

Ближа в свою очередь вызвал меня и приказал:

— Завтра утром план операции должен быть у меня на столе!

Пришлось сидеть всю ночь. Курил, ходил, совал голову под кран и сочинял. В первом варианте предлагал установить постоянное дежурство комсомольцев, с тем чтобы никто не мог незамеченным пройти в зону «Соломенной крепости». В другом варианте наметил вызвать пожарников и водой выгнать из скирд беспризорников. Третий вариант не получался. Я написал заголовок и уснул. Разбудила меня Рая, еще затемно пришедшая перепечатывать мое творчество.

— Доброе утро. Что писать?

— «План Барбаросса».

— А что это значит?

— Объявляю планомерную войну твоей любви. Будем воевать с Альгисом по всем правилам военного искусства. Он или я.

И Рая поверила. Придумывая варианты взятия «Соломенной крепости», я изрисовал лист закорючками, всякими значками и разными шрифтами написал: «План Барбаросса», «Бичюс «негодяй», «Подлец Бичюс», «Бичюс обер-мерзавец». Когда стукнула входная дверь, до меня дошло, что Рая прочла мою мазню. Погнался за нею на улицу. Но она ни в какую.

— Я вам не помощница в ваших мерзостях… — вот и все, чего я добился от нее.

Смеясь и обозвав ее в душе последней дурой, я пошел к «Соломенной крепости». Беспризорные, видимо, спали.

— Надо бы помочь сиротам, — сказал подошедший пожилой солдат.

— Это да, — согласился я. — Только как их отсюда выкурить?

— Проще пареной репы: переложите сено, и вся недолга.

На ходу бросив «до свидания», я помчался в комитет. Ближа нервничал:

— Что ты тут намахал? Никак не разберу…

— Товарищ секретарь, надо переложить сено на несколько метров в сторону, и вся недолга…

— Молодец! Оказывается, при писании бумажек тоже иногда хорошие мысли рождаются. Это действительно очень просто.

Штурм «Соломенной крепости» начался в тот же день. В атаку пошел весь городской актив — все до единого. Уже к вечеру у нас в плену оказались 34 беспризорника. Портфель председателя комиссии тоже нашелся. В нем зияли две большие дыры — воришка вырезал ровно столько кожи, сколько понадобилось на ремонт изодранных ботинок. Каждый мальчишка, которого вытаскивали из сена, плевался, бушевал, не давался.

Когда разрушали вторую скирду, кто-то из наших вытащил за ногу вожака беспризорников. В руках у него был нож. Комсомолец отскочил. Тогда вперед пошел Ближа. Выхватив пистолет, он выпалил в воздух. Беспризорник, довольно красиво сложенный паренек, повернулся на выстрел.

— Стреляй, ну стреляй! Чего испугался, чего остановился? — Парень приближался, держа нож наготове, а Ближа не решался нажать на курок и медленно пятился, озирался в поисках помощи.

Вдруг беспризорник кинулся вперед. Мы ахнуть не успели, как пистолет каким-то таинственным образом очутился в руках паренька. Он несколько раз нажал на курок. Наши все попадали на землю. Парнишка попытался было в этот момент удрать, но наперерез ему бросился Бичюс.

— Ну, прочь! — И пистолет уставился в сторону Альгиса.

А тот словно с ума сошел — стал у парня на дороге и миролюбиво так говорит:

— Брось дурака валять. Все равно не уйдешь.

— Руки вверх! — беспризорник поднял пистолет.

Мы обмерли. Патроны в обойме еще были… А этот мерзавец, прищурившись, целился Альгису прямо в лицо.

— Пожалуйста, мне не трудно. Но у тебя все равно ничего не выйдет, — спокойно ответил Бичюс и, подняв руки, пошел в сторону беспризорного.

— Еще шаг, и я буду стрелять! — теперь отступал уже тот.

Вдруг Бичюс сорвал с головы шапку, швырнул в лицо пареньку, и в следующее мгновенье атаман уже извивался на земле. Его рука с пистолетом была заломлена за спину. Полтораста грудей вздохнули с облегчением. Я видел, как Рая вытирала пот с лица Альгиса, как Ближа пожимал ему руку, как несколько человек одновременно свернули ему по великолепной козьей ножке. Но меня словно черт дернул:

— Выскочка. Из-за его глупого риска могли погибнуть невинные люди.

Стоявшие рядом посмотрели на меня. Во взглядах светилось презрение. Я ощущал его каждой жилкой до самого конца работы. Эти взгляды пронизывали меня и по дороге домой. Но я уже был не в силах отступать. Пока Рая была рядом с ним, я просто не мог иначе.

«Еще не ясно, кто кого. И мне может подвернуться подобный случай, — думал я, хотя в душе чувствовал, что после этой истории мне уже не сравниться с Бичюсом не только в глазах Раи, но и в глазах каждого комсомольца, видевшего штурм «Соломенной крепости». Для них он был героем, а я — всего лишь жалким завистником. Как это бесило меня!

Потом я узнал, что Бичюс записался в добромил и каждую пятницу ходит учиться искусству самообороны к опытному чекисту, мастеру спорта, руководителю кружка самбистов.

— Вот почему он такой храбрый! — сказал я Рае. — Для него это была очередная тренировка, а ты уже готова была в обморок, как воспитанница института благородных девиц.

— Тренируйся тоже, — посоветовала она равнодушно. — Он не виноват, что ты у скирд плюхнулся…

В тот же день я подал заявление в добромил и купил для тренировок прорезиненные тапочки…»

Морозец забирал все круче и, к несчастью парней, грозил превратиться в настоящую стужу.

Альгис продрог, стоя у оконца. Он осторожно вернулся в свой угол, перемотал мокрые еще со вчерашнего вечера портянки. Нашел в вещевом мешке шерстяные перчатки, надел, поверх натянул рукавицы и, скорчившись в тайнике, собрался позавтракать. Вдруг во дворе раздался чужой голос. Бросив все, Бичюс припал к щели. Спиной к нему стоял одетый в овчинный тулупчик человек и говорил:

— Приконцил, знацит, беднязку? Ну и махина! Как зверь! Ты б меня позвал… Цто-цто, а свиней резать я мастер.

— О тебе, Цильцюс, я и не подумал. Дел невпроворот да три бабы в доме. За день голова распухает.

— Цто ты меня так зовес? Ведь знаес, цто я не Цильцюс, а Цильцюс.

Сосед Шкемы, шепелявый Шильчюс, страшно обижался, когда кто-нибудь в глаза называл его Цильцюсом, сразу же начинал поправлять, и выходило еще смешнее. У этого шепелявого Шильчюса, которого в округе все звали не иначе как Цильцюс, было шесть дочерей, и он очень гордился этим:

— Я юбками своих девок от любой власти заслонюсь. Мне ни армия, ни фронт не страсны. Немцы стояли — все моим девкам тасцили. Стояли русские — тозе не с пустыми руками приходили. А мне цто? Набьес брюхо всякой заграницной невидалью, так цто и на пець не влезес.

Дочери у него, и верно, неплохие. Только с добра, что солдаты носили, не разжирел он, а сватов и в помине нет. Говорят, что от этих забот Цильцюс еще больше пришепетывать стал.

Его дом стоит у самой опушки, поэтому во время войны здесь базировались и фашисты, и наши. Место удобное, недалеко дорога, защищенная двумя небольшими холмами и густым лесом. Случилось так, что солдаты наградили старших дочерей Цильцюса сыновьями: один — рыжий, веснушчатый, другой — черный как смоль и раскосый. Так-то вот… А потом старик качал обоих внуков в одной колыбели и все дивился:

— Придумает зе господь бог, цтоб тебе пусто было: ни немцик, ни монгольцик мезду собой не дерутся, а оба мне в руки смотрят.

Бывая у них, Альгис не раз подшучивал над стариком, но тот был неуязвим:

— Цто кому назнацено, такой крест и приходится нести. Молитвами судьбу не изменис.

Старшие дочери Цильцюса — рослые, крупные, крепконогие, с косами, несколько раз обвитыми вокруг головы. Они и пахали, и сеяли, и жали. Отец занимался лишь починкой утвари и инвентаря, а младшие за скотиной ходили, за огородом смотрели. И только самая меньшая училась в гимназии. По словам отца, «на докторсу».

Вспоминая, Альгис глядел, как шепелявый Шильчюс, таинственно оглядываясь, выспрашивает у Шкемы:

— Никто есце не приходил?

— Торопятся, — буркнул председатель апилинки.