— Мы же с вами и тогда понимали, что шли на риск. Та партия опытных труб была изготовлена нами фактически полукустарным способом, мы работали почти вслепую, с помощью примитивных временных приспособлений.

— Это верно, — согласился Водников.

— А если теперь мы своими обоснованными расчетами докажем перспективность нашего способами правительство в принципе утвердит проект, даст средства, придется в кратчайший срок полностью перестроить экспериментальный цех и фактически превратить его в филиал завода. Мы подтолкнем листопрокатчиков, откроем перспективы строительства новых трубных заводов, обеспечим первоочередные линии трубопроводов.

Водников давно знал и хорошо понимал замысел Косачева, но такой широкой перспективы до этого разговора он не представлял. Он внимательно слушал Косачева и, глядя на его лицо, следя за выразительными жестами рук, восхищался энергией и умом этого человека.

— Надо ясно понять, — сказал Косачев, наклоняясь к Водникову, — что если мы добьемся утверждения нашего проекта в правительстве, то тем самым возьмем на себя и огромную ответственность. Легкой жизни не будет. Пойдут трудные дни, бессонные ночи.

— А когда у нас не было трудных дней и бессонных ночей? — с доброй улыбкой спросил Водников.

— Верно, Кирилл Николаевич. Живем, как в старой песне поется: «И вся-то наша жизнь есть борьба».

Он смолк и, слегка наклонив голову, долго смотрел на Водникова. Ему нравился этот человек с обветренным открытым лицом, с чуть заостренным носом, слегка впалыми щеками, с выразительными карими глазами, поблескивающими в глубоких впадинах под густыми черными бровями. Он умный, красивый, в его манерах чувствуется воспитанность и интеллигентность. И одевается он элегантно, всегда свежая сорочка, модный галстук, отутюженный костим, и шляпу умеет носить как-то особенно, можно подумать, что артист. Сколько помнит Водникова Косачев, он, кажется, никогда не выходил из себя, не впадал в истерику в сложных ситуациях. Всегда держится с достоинством, умеет владеть собой и никакого пижонства не терпит. Приятный человек, настоящий мужчина.

— Устали, Кирилл Николаевич? — участливо спросил Косачев. — Задал я вам работу.

Водников улыбнулся и нечаянно уронил на пол папку.

— Извините, Сергей Тарасович, — сказал он, поднимая рассыпавшийся веер бумаг. — Тут срочные документы, нужно подписать.

— Оставьте на столе, — сказал Косачев и протянул руку, прощаясь. — Идите работать.

Но не успел Водников открыть дверь, как Косачев остановил его:

— Я вас прошу, Кирилл Николаевич, торопиться с материалами. Подключите к этому делу вашего зама и всех, всех товарищей. До моего отъезда в Москву нам придется не раз собраться на заводе, у меня в кабинете. Я сообщу, назначу время. Скажите Уломову, пусть подготовит партком.

Водников посмотрел на Косачева с плохо скрываемым удивлением: «Совещание на заводе? Не считаться с докторами?»

Опустив глаза, Водников сказал директору:

— Не беспокойтесь, Сергей Тарасович. Все подготовим, сделаем, как положено. Весь завод уже на ногах, люди знают, с каким заданием вы приехали из Москвы.

Водников покинул Косачева совсем в ином настроении, чем был несколько часов назад, направляясь в больницу.

«Нас голыми руками не возьмешь, — думал он о Косачеве, присоединяя к нему и себя, и других инженеров, и мастеров, и рабочих завода. — И эту гору свернем».

В тот же день вечером в больнице появился секретарь парткома завода Уломов. Прежде чем подняться к Косачеву, он заглянул к главному врачу. Анализы плохие. Высокое давление, сердечные перебои — словом, неприятная картина.

— Что же делать? — спросил Уломов. Главный врач спокойно ответил:

— Думаю, все обойдется. Постепенно, конечно, не сразу. Не вижу поводов для серьезной тревоги, однако, знаете, возраст и изношенность организма со счетов не сбросишь.

Расплывчатость рассуждений главного врача раздражала Уломова. Он встал со стула, прямо спросил:

— Значит, ничего опасного?

— Надеюсь, да. А впрочем, я не пророк.

— Все-таки, можно навестить Сергея Тарасовича? Я ненадолго. Его, кажется, предупредили.

— Пожалуйста. Только именно ненадолго. И не тревожьте больного вашими сложными проблемами. Я же знаю, что происходит на заводе.

Уломов пробыл у Косачева более часа. Сергей Тарасович не отпускал его, рассказывал подробности разговора с министром, развивая свои планы, о которых уже перед этим говорил Водникову.

— И прошу тебя, включайся в дело, помогай.

— Завтра соберу партком, пусть Водников доложит обстановку. Что передать товарищам?

— Личную мою просьбу, чтобы все засучивали рукава и брались за дело. Остальное сам скажу, скоро увидимся.

Прошло еще несколько дней.

Косачев чувствовал себя хорошо, был в бодром настроении и откровенно «нажимал» на лечащего врача, надеясь выписаться из больницы.

— Что вы меня здесь держите, доктор? У меня ведь железное здоровье.

Старый, опытный доктор дружески сказал Косачеву:

— Знаете, дорогой… И железо изнашивается. А в вашем возрасте, да при такой работе… Помните картину художника Верещагина «Смертельно раненный солдат»? Пуля уже пробила солдату грудь, а он еще бежит в пылу сражения…

— И прекрасно! — сказал Косачев с мальчишеским задором.

— Вот вы и есть такой солдат. Пока еще бежите, а здоровьишку вашему вот-вот конец.

— Ну что вы говорите, доктор!

— Ради вашей же пользы говорю правду. В самый раз вам теперь подлечиться, отдохнуть как следует.

Косачев усмехнулся:

— Работать надо, не отдыхать.

— Всех дел не переделаешь. Есть же предел человеческим силам. Без отдыха — нельзя.

— Что вы имеете в виду? — спросил Косачев, не скрывая досады. — Какой отдых?

— Нельзя столько лет без передышки тащить такой воз, как ваш заводище. Я же знаю вас, Сергей Тарасович, более двадцати лет, вижу, как вы работаете. На износ.

— Вон вы о чем? — засмеялся Косачев. — К смертельно раненным солдатам меня приписали? Бегу, как смертельно раненный солдат? Советуете остановиться? Не-ет, доктор. Бегу и буду бежать. Другого от меня и не ждите.

Косачев повернулся лицом к врачу и посмотрел на него так, будто собирался встать и продемонстрировать свою силу.

Врач смущенно пожал плечами:

— Я от души вам советовал. Поступайте, как знаете. До свидания.

Косачев с досадой посмотрел ему вслед, с обидой хмыкнул.

Косачев и в самом деле считал себя человеком железного здоровья, никогда не жаловался на недуги, не любил врачей, годами не показывался в поликлинике, а когда врачи сами приходили к нему, бесцеремонно выпроваживал их, напуская грубоватый тон, будто в самом деле был былинным богатырем.

«Да что они, в самом деле, не выписывают, осторожничают? — раздраженно думал Косачев. — Может, подозревают новую болезнь, темнят?»

Особенно грустно стало на душе, когда, один за другим потянулись к нему в больницу на свидание родные, друзья и товарищи. Приносили цветы, сочувственно улыбались и, уходя, подбадривающе говорили:

— Вы молодец, Сергей Тарасович. У вас такой вид, хоть в космонавты записывай.

После таких посещений он хмурился и сердился.

В отличие от других, жена Косачева Клавдия Ивановна держалась мужественно, сама не хныкала и дочерям своим не позволяла раскисать. С дочерьми и женой ему было хорошо. После их посещений он легко переходил к своим постоянным мыслям о главном деле, продолжая обдумывать план действий. Так было и сегодня. Едва закрылась за ними дверь, он мысленно снова был на заводе.

«Надо прежде всего решить вопрос о расстановке людей на будущее, — думал он. — Водникова обяжу лично заниматься проблемой листа. Поспелову поручу сварку. В этом деле он, пожалуй, соображает лучше других, толковый инженер. Правда, любит усложнять всякое дело, да я введу его в рамки, чтобы все постороннее выбросил из головы. Подберет умелых сварщиков, сколотит бригаду. Не забыть сказать ему про Николая Шкуратова. Вовремя возвратился, пускай скорее берется за дело, будет отличным бригадиром сварщиков. У него настоящий талант, надо поговорить с парнем, объяснить ситуацию».