Косачев засмеялся и с гордостью сказал Пронину:

— Видал, Иван Николаевич, какой у меня главный инженер? Если что надо, достанет из-под земли.

Прямо с платформы все трое пошли через заводской двор мимо складов, производственных корпусов, разных построек, оглядывая хозяйство придирчивым взглядом. В одном месте не горел фонарь, и Косачев, взглянув на столб, сказал Водникову:

— Непорядок. Скажи, чтобы завтра же исправили.

По пути зашли в трубоэлектросварочный цех, где работала ночная смена. Обрадовали мастеров сообщением о том, что получен лист.

Потом пили чай в кабинете Косачева. Водников расстегнул ворот, снял галстук. Его бараний тулуп и ушанка лежали рядом на стуле.

— Отогрелся, Кирилл Николаевич? — шутил Косачев. — Переломили мы красногорцев, заставили перестроиться.

— Они меня чуть в порошок не стерли, я им на все любимые мозоли наступал. Забрался в кабинет к Свиридову, директору, и прямо от него звоню в Москву, товарищу Коломенскому. Так и так, говорю, задерживают лист. Коломенский говорит: «Передай трубку Свиридову». Передаю. У Свиридова аж лицо перекосилось, так он сверкнул на меня глазами, готов был убить, но в трубку сказал со всей вежливостью: «Не беспокойтесь, товарищ Коломенский, отгрузим лист в положенный срок, пускай не паникуют». У самого аж пот по щекам разливается.

— Представляю Свиридова, — говорил сквозь смех Косачев. — Сверкает очами, как Иван Грозный. Молодец, Водников, ей-богу, молодец! Герой Советского Союза.

— Да что там! Если бы не Коломенский, — пытался объяснить Водников, — не помогла бы и Звезда.

— Хорош Свиридов, спасибо ему, — добродушно смеялся Косачев. — Дал ты им прикурить, будут знать нашего брата трубопрокатчика.

Косачев был доволен: дело идет на лад.

Посидев в тепле, выпив чаю и отогревшись после дороги, Водников почувствовал усталость. Почти трое суток не спал, отдохнуть некогда было, и весь вчерашний день до поздней ночи провел на адском холоде, продрог насквозь.

Расставшись с Косачевым и Прониным, главный инженер зашел к себе в кабинет. Было три часа ночи. Что делать? Ехать домой? А к восьми опять надо быть на заводе. Не вздремнуть ли здесь, на диване? Он потянулся, зевнул так, что чуть скулы не вывихнул. Сел на диван и почувствовал тяжесть во всем теле. Голова клонилась на грудь, веки слипались, гудели и ныли ноги. Едва пересилил себя, поднялся и подошел к телефону, позвонил домой.

В трубке тотчас откликнулся женский голос:

— Это ты, Кирюша? Наконец-то позвонил! Где ты?

— Здравствуй, героиня, — шутливо приветствовал жену Кирилл Николаевич. — Я у себя в кабинете. Только что приехал, привез лист.

— Отвоевал?!

— Целых пять вагонов. Замерз как собака, устал как черт. Дома в порядке?

— Все на своих местах. Ты голодный небось?

— Напился чаю у Косачева, не помру.

— Он тоже там, на заводе? Несчастные полуночники! По ночам не спите, а днем ползаете, как сонные мухи, и хвастаетесь энтузиазмом.

— Не бранись, героиня, береги нервные клетки. А ты, как всегда, сидишь над тетрадками? Сочинения читаешь?

— Представь, сегодня две отличные работы. Миша Кравченко — это сын вашего начальника пожарной охраны, знаешь?

— Знаю. Такой толстощекий балбес.

— Да нет, он симпатичный, умный мальчик. Так вот, он пишет в своей классной работе, что человек счастлив тогда, когда не знает, что он несчастлив.

Водников устало усмехнулся:

— Чепуха! Выходит, человек богат даже тогда, когда у него уже украли все деньги, а он еще не знает об этом.

— Не упрощай, пожалуйста, — обиделась жена. — Миша имеет в виду совсем другое. Вот послушай, что он пишет. — Она зашуршала листами тетрадки, стала читать: — «Счастье — это способность глубоко и постоянно любить жизнь, не требуя за это немедленной платы и предоставления земных благ в виде автомобиля, красивой дачи, вкусной и обильной пищи, модной одежды, выгодной должности, праздного и беззаботного существования. Тот, кто считает себя несчастным из-за того, что у него нет автомобиля или лишней пары модных ботинок, — всего лишь жалкое и ничтожное существо. Он никогда не поймет, что счастье — это великое духовное богатство человека, его способность ставить перед собой благородную цель и отдавать всего себя для ее достижения». Вот как он думает. Понял?

— Кажется, умно, хоть я и ничего не соображаю. Валюсь с ног, хочу спать, — сказал Водников, зевая. — Ты извини, дальше не читай. Я никогда не сомневался, что у такой учительницы должны быть выдающиеся ученики. Если не все подряд, то хоть один из десяти будет Циолковским, Суворовым или баснописцем Крыловым. А этот твой Миша наверняка станет председателем какого-нибудь общества.

Она засмеялась и, меняя серьезный тон на шутливый, сказала:

— Приедешь домой?

— Пожалуй, заскочу на пару часов. Хотел поспать в кабинете, да ну ее, эту кочевую жизнь! Еду.

Он вызвал дежурную машину и уехал домой.

Жена Водникова Валентина Александровна родилась в Москве в семье учителей. Ее отец и мать, дед и бабка преподавали русский язык и литературу в школе, и Валентина Александровна тоже стала педагогом, с увлечением работала в школе. Весь дом был заполнен книгами, учебниками, ученическими тетрадками и рисунками. Она всегда удивляла Водникова своей необыкновенной работоспособностью, никогда не жаловалась на усталость и недостаток времени, все успевала.

За пятнадцать лет супружеской жизни она родила трех сыновей и ни на один год не оставляла школы. Мальчики росли веселые, дружные, рано переходили на «самообслуживание», старшие помогали младшим, а малыши быстро приучались выполнять простые домашние обязанности, сами одевались, раздевались, чистили обувь, накрывали на стол, мыли посуду, ходили в булочную, учили уроки без всякого понукания. В доме всегда было шумно, весело.

Валентину Александровну за ее оптимизм, самоотверженную любовь к детям, неутомимость и жизнелюбие Кирилл Николаевич ласково называл «героиней».

Водников тихо поднялся по лестнице. Едва дотронулся до двери, как ему тотчас отворила жена. Лицо ее было свежее, гладкое, темные волосы затянуты в узел. Она не любила появляться перед мужем в халате, надела платье, накинула на плечи шаль.

Придирчиво оглядела его и рассмеялась:

— Господи, зарос-то как! Бритвы не было, что ли?

— Специально завел бороду, чтобы теплее было, — пошутил Водников. — Чистая шерсть, и бесплатно.

— Дикарь. Сейчас же сбрей. Иди в ванную.

Он разделся, пошел умываться. По пути, открыв дверь, заглянул в детскую. Мальчики крепко спали, только темнели их головы на подушках. Водников тихо спросил жену:

— Никаких чепе?

— Пьеру кошка нос поцарапала.

На завод утром Водников приехал выбритый, бодрый.

В трубоэлектросварочном цехе стоял гул. С первого взгляда вроде и не замечалось никаких перемен, а подойди к любому участку, присмотрись и послушай рабочих, сразу почувствуешь, что все трудятся в эти дни с большой собранностью и напором.

У сварочного аппарата на новом месте работал Николай Шкуратов, недавно вернувшийся в цех и по просьбе Косачева организовавший бригаду электросварщиков.

Как-то к Николаю подошел Федор Гусаров, шутливо задел товарища.

— Здорово, блудный сын! Вернулся в родной цех? Не отвык от электросварки?

— Мое же кровное дело, — улыбнулся Николай. — В любое время дня и ночи, хоть во сне спроси, все знаю.

— Много теперь вас, Шкуратовых, в одном цехе. И ты, и брат, и отец — целая династия.

— Все мы тут одной династии, — сказал Николай. — Рабочие.

У особого стана, где складывали и подгоняли полуцилиндры, усердствовали мастера, среди них Никифор Данилович. Тут же стояли Косачев, Пронин, Уломов, секретарь горкома Астахов, Водников и Поспелов. Вместе с мастерами и рабочими приглядывались к работе формовщиков и сварщиков. Дело подвигалось медленно, туго.

— Не резво бежим, братцы, — покачал головой Астахов. — Газопроводчики и нефтяники житья не дают, засыпали телеграммами, хоть караул кричи. Когда же сдвинемся?