— Бросай! Бросай! — крикнул над ухом машинист. — Живее!

Николаю послышалась в этом голосе не то насмешка, не то вызов: «Ну что, брат, тонка кишка? Попробовал нашей работы?»

Частыми сильными взмахами он бросал и бросал уголь в топку. Некогда было вытереть пот с лица. Соленые влажные струйки текли по губам, капали с носа, застилали глаза.

Жарко! Душно!

Рванул куртку, открыл грудь. Оторванная пуговица полетела в топку вместе с углем.

И снова перед его глазами возникла воображаемая картина. Он увидел то, что может произойти завтра. Это будет в доме машиниста, за столом во время обеда. Они сидят все четверо, машинист со смехом рассказывает, как практикант не выдержал экзамена, спасовал, в жена машиниста и Алька смеются до слез и с укором поглядывают на Николая: «Вот вы какие! Простого человеческого дела не умеете делать».

Николаю стало тошно. Жар от топки заливал лицо. Адская духота, можно упасть и не подняться. Над головой вдруг что-то хлопнуло, сильно, как выстрел. В стенку ударила горячая струя, все стало обволакиваться клубами пара.

— Берегись! — закричал Тихон Кузьмич. — Водомерная труба лопнула. Сваришься, сторонись!

Николай хотел было кинуться к машинисту, но путь ему преградила горячая струя. Он отшатнулся. Паровозная будка наполнилась паром. Лицу, глазам и всему телу стало горячо, нестерпимо больно. Дышать было нечем, застучало в висках, кровь хлынула к голове.

— Прижимайся к полу! — кричал откуда-то машинист глухим голосом. — Ложись!

Но Николай уже ничего не слышал. Стараясь удержаться на ногах, он подошел к дверце, нащупал поручни, толкнул ногой дверь. Сильный порыв ветра ударил в лицо. Николай глотнул воздух, открыл глаза. На секунду увидел плывущую назад землю, мелькавшие черные концы шпал. Не зная, что делать, как быть, он повис на ослабевших руках, готовый в любую минуту сорваться. Горячий клубок пара снова опалил ему затылок. Он последним усилием оттолкнулся от ступеньки, разжал руки, полетел вниз. Шлепнулся спиной на песчаный откос, кубарем покатился в кювет и, пока падал, глотнул несколько раз воздуха, ожил. Он лежал неподвижно и слышал, как совсем близко, где-то над ним, тяжело стучали вагоны, медленно удалялись. «Значит, прошло, прошло! — радовался он. — Теперь за перевалом будет уклон, и все в порядке. А, черт! Что я наделал!»

Он резким рывком оторвал свое тело от земли, вскочил на ноги и побежал за поездом. Вагоны удалялись от него, а там впереди уже был поворот, и он видел, как паровоз стал набирать скорость. На миг мелькнула фигура старого машиниста: он пробежал вокруг котла, видно, бросился с ключом перекрывать воду, поступающую в водомерную трубу. Николай выбивался из сил, но почувствовал, что безнадежно отстал от последнего вагона, понял, что ему ни за что не догнать поезда. В отчаянии схватился за голову, упал, покатился под откос на чахлую, пожелтевшую траву.

Уткнулся лицом в землю, долго лежал неподвижно. Невыносимая боль стыда жгла все его тело. «Дурак! Идиот! — ругал себя Николай. — Куда теперь, а? Что делать? Дождаться первого поезда, доползти к полотну и положить голову на рельсы.

Вот посмеются товарищи, когда узнают о моем «подвиге»! По всему городу будут рассказывать, как забавный анекдот. А отец что скажет? Неужто ты не Шкуратов, Колька? А старший брат Андрюха как посмеется? Это же полный кошмар, хоть не возвращайся домой. Всему городу на насмешку выставиться? Да и к Тихону Кузьмичу как вернуться? Он-то все видел! Веселую историю расскажет своей жене и дочери Альке. Какая-то непонятная для меня девчонка, эта Алька. Так бывает с человеком, когда впервые увидишь море, или грозу, или восход солнца. Так и со мной вчера было. Увидел Альку, и что-то переменилось в душе. Вот еще одна тайна на земле, которую мне уже не отгадать. Вчера задела рукой за плечо, а до сих пор не могу опомниться. И зачем она мне нужна, эта Алька? Таких у нас в городе своих сколько хочешь, да еще получше. Какой же я трус! Растерялся!»

Лежа на земле, ругая себя почем зря, он услышал отдаленный глухой стук. Приподнял голову, прислушался. Можно было различить стон рельсов и шум поезда. Вот он надвигается и уже летит мимо, проносится почти над самой головой Николая. А незадачливый практикант лежит неподвижно, и ему не хочется ползти к рельсам и подкладывать свою голову под колеса. «Нет, дудки! Это не шибко умная штука, пусть поищут других дураков!»

Он лежал и думал о том, как жить дальше. И вспомнил случай из своего детства. Было ему тогда лет пять. Как-то летом отец взял его на рыбалку на озеро, где отдыхали заводские. Отец поставил Николая у воды, говорит: иди купайся, учись плавать. Николай не умел плавать, боялся воды, расплакался. Тогда к ним приблизился на лодке Косачев, взял Николая на руки, отвез от берега и бросил в воду.

— Плыви, Колька, плыви! Будешь бояться воды, век просидишь на берегу, не научишься плавать.

Все всполошились, и мать испугалась, а Колька начал барахтаться, нахлебался воды, закашлялся и все же проплыл метра два. И когда Косачев поднял его обратно в лодку, мальчуган расхрабрился, снова потянулся к воде. С тех пор Николай перестал бояться воды, научился плавать.

Он повернулся на спину, увидел над собой синее небо, перечеркнутое телеграфными проводами. На проводах сидели воробьи, с веселым чириканьем поглядывали на практиканта. Он вскочил на ноги, схватил камень и запустил в воробьиную стаю. Птицы улетели в сторону леса, а Николай осмотрелся вокруг, постоял, подумал и зашагал по шпалам в ту сторону, откуда приехал на паровозе.

Он шел торопливо, с озабоченным видом, как ходят люди, занятые срочным делом. Никакие посторонние мысли больше не отвлекали его, он шагал так, будто принял важное решение, знал, что делает.

Часа через два добрался до небольшого разъезда. Как только увидел будку, торопливо направился к дежурному, попросил, чтобы тот позвонил на узловую станцию и узнал, все ли в порядке с девяносто вторым составом.

Отхлебывая кипяток из алюминиевой кружки, дежурный осмотрел парня с ног до головы, взял со стола кусочек сахару, разломил его пальцами, бросил в рот маленький осколок.

— А что ему сделается? У нас завсегда все в порядке. По линии передали, будто трубу прорвало. Да машинист не растерялся, на ходу перекрыл воду.

— А сам здоров? — спросил Николай с тревогой.

Дежурный засмеялся, разгладил ладонью усы.

— Машинист-то? Здоров. Только вот чего-то про помощника говорили, не понял я точно. Будто поскользнулся помощник или ошпарило его водой, он и свалился с паровоза. Беспокоятся о нем, а машинист говорит, что видел его живого, с земли соскочил и за поездом бежал. Не ты ли будешь помощником? — Дежурный начал подозрительно и придирчиво разглядывать парня. Руки замазаны, штаны порваны, кровь на щеке. — Небось больно упал?

Николай ничего не ответил, повернулся и вновь зашагал по шпалам. На душе у него теперь стало легко. Значит, машинист жив-здоров, состав доставлен на место, все в порядке. Идти было далеко, но ему не хотелось ждать попутного поезда. Да и спешить незачем. Все равно Тихон Кузьмич вернется домой только к утру, а заявляться на станцию одному Николаю нельзя. «Утром явлюсь в дом машиниста, — думал он, — расскажу все, как есть. Струсил, мол, извините, пожалуйста. Не гожусь к такому делу».

Вдали показалась деревня. За березовым перелеском виднелось несколько крыш под красной черепицей и одна — под зеленым железом. Практикант повернул в сторону, пошел по узкой проселочной дороге. На западе за дальними холмами заходило солнце. Парень подошел к крайнему дому, попросился переночевать. Пустила старушка, верткая, подслеповатая и седая. В доме кроме старушки было два мальчика: один лет двенадцати, другой — лет восьми. Ребятишкам хотелось поговорить с незнакомым человеком, но старушка прогнала их в другую комнату.

— Угомонитесь, бездельники, спать пора, — ворчала она на внуков. — А то вот вернутся из города мать с отцом и меня же ругать будут, что разбаловала вас. Марш отсюда.