— Они уже вон где, а мы? Куда нам!

Приток новой информации, неожиданные толкования учеными и специалистами давно известных и, казалось, вполне понятных ранее проблем не вооружали Поспелова силой нового знания, а, наоборот, обезоруживали, вызывали некую растерянность. Ему казалось, что он сам безнадежно отстает, а бежать было страшно: вдруг выберешь неверное направление?

Как-то раз, передавая Поспелову очередной бюллетень новостей науки и техники, заведующая отделом технической информации инженер Нонна Столбова сказала:

— Тяжело на вас смотреть, Вячеслав Иванович.

— Почему?

— Удивляюсь, как может одна голова вместить такое количество информации. Когда вы перестанете собирать и начнете отдавать? Вы не человек, а горе от ума.

Поспелов нимало не обиделся на Нонну. Она ведь не понимает, что знания нужно копить, как электрический заряд, только в таком случае можно рассчитывать на мощный разряд и яркую вспышку.

Но стоило нерешительного Поспелова подхлестнуть, «захомутать», как он энергично брался за дело, выполнял его со знанием и толком. Косачеву нравились молодые, как он говорил, «необъезженные скакуны», он с удовольствием вовлекал их в круг настоящих больших дел и терпеливо «объезжал», гоняя до седьмого пота. Испытывая личную неприязнь к Поспелову, он все-таки считал его человеком способным, в известной степени оригинальным.

Поспелов был убежденный технократ, свято верил в непогрешимость электронно-вычислительных машин, а их умение быстро считать и прогнозировать ставил выше мыслительных способностей человека.

— Человек ненадежен, — рассуждал Поспелов, — быстро устает, хрупкая психика делает его переменчивым, капризным. Будущее, несомненно, принадлежит компьютерам, пора всем понять, что машины призваны сыграть решающую роль в научно-техническом прогрессе, в развитии производства.

Увлекаясь машинами и кибернетикой, он и в самом деле недооценивал роль человека в развитии общественных производительных сил.

Косачев стал испытывать неприязнь к Поспелову с тех пор, как узнал, что Поспелов женился на девушке, которая была невестой Николая Шкуратова. Косачеву было неприятно, что на заводе нашелся человек, который прямо или косвенно пошел против Шкуратовых. И надо же было такому случиться! Очень обидно ему стало за Николая, которому Сергей Тарасович всегда симпатизировал, следил, как парень растет, чем интересуется, как учится.

…Машина наконец остановилась перед заводскими воротами. Косачев через смотровое стекло увидел знакомые серые корпуса.

— Уже? Приехали? — спросил он Семена Герасимовича, с волнением наблюдая за потоком людей, устремившихся к проходной и оживленно разговаривающих.

— Она и есть, центральная проходная.

— С приездом, Сергей Тарасович! А мы-то переполошились, — слышался рядом громкий голос вахтера, открывавшего ворота и пропускавшего директорскую машину. Старый усатый вахтер в черном полушубке улыбнулся директору, даже снял шапку и помахал ею в воздухе. — Желаю здравствовать!

— Спасибо! — ответил ему Косачев и улыбнулся вахтеру, которого он лично знал лет двадцать пять.

Директор всегда въезжал на завод через главные ворота, откуда его сверкающая черная машина плавно катилась вдоль аллеи Героев труда к парадному подъезду заводоуправления. Шофер знал, что директор любит ездить по этой дорожке медленно, и всегда сбавлял скорость. Было приятно смотреть на заснеженные ветки берез, на белые стволы, смирно стоящие в сугробах, как солдатская шеренга. Вдоль расчищенной дорожки слева и справа на больших дюралевых щитах висели портреты передовиков производства, ударников, лучших людей завода. Директор знал в лицо каждого человека.

В середине аллеи Сергей Тарасович увидел двух рабочих, которые снимали со щита чей-то портрет.

— Останови, — приказал он шоферу.

Когда машина прижалась к кромке, вышел на дорожку.

Два парня в спецовках снимали портрет старого котельщика Петра Максимовича Воронкова.

Увидев директора, рабочие поздоровались с ним.

— В чем дело? — спросил Косачев. — Почему снимаете?

Младший рабочий бросил папиросу на снег, наступил ногой. А старший пожал плечами, спокойно ответил:

— Из отдела кадров распорядились. Старик уже не работает.

— Как это не работает? Куда же он делся?

— А кто его знает! Говорят, уволился.

Косачев чуть было не взорвался от злости, но сдержал себя, не повысил голоса.

— Поставьте портрет на место. Я отменяю распоряжение отдела кадров, — строго приказал он рабочим.

— Да мы-то при чем? — пожал плечами младший, парень в серой заячьей ушанке. — Нам приказали.

— Делай, как я сказал. — Косачев сердито хлопнул дверцей машины.

Ребята вставили портрет Воронцова на прежнее место, закурили, принялись собирать инструмент в деревянный сундучок.

Эта история озадачила и расстроила Косачева. Войдя в кабинет, он тут же снял трубку внутреннего телефона, соединился с начальником отдела кадров Москалевым.

— Алексей Петрович, это ты распорядился снять портрет котельщика Воронкова?

— Я, Сергей Тарасович, — простодушно признался Москалев. — Он уже уволился, приказ подписан.

— Кто подписал?

— Главный инженер. По собственному желанию.

— Возьми дело Воронкова и немедленно зайди ко мне вместе с главным инженером.

Через десять минут все трое сидели над папкой с делом Воронкова. Косачев прочел заявление рабочего: «Прошу освободить меня от работы по собственному желанию».

— Да, коротко и неясно. Вы беседовали с ним? — спросил Косачев Водникова.

— А что беседовать? — пожал плечами главный инженер. — Человек просит освободить от работы по собственному желанию. Что тут особенного? Не вижу основания задерживать, тем более, что мы можем заменить его молодым котельщиком.

— И ты не говорил с Воронковым? — глянул Косачев на начальника отдела кадров, крепкого, здорового мужчину, который был раза в два моложе директора.

— Да нет, Сергей Тарасович, не говорил.

Косачев укоризненно посмотрел на Водникова, потом на Москалева, развел руками:

— Удивительный народ! Не говорили, не интересовались. Не смели задерживать! Да как это могло случиться? Старый рабочий, тридцать семь лет трудового стажа, фундамент завода закладывал, тридцать два года в партии, знатный человек, и вдруг уходит по собственному желанию? Подумали вы оба, откуда у него такое желание появилось и почему? Ни персональной пенсии не попросил — а она ему положена по закону! — ни с коллективом не попрощался, а так себе, просто подал заявление, вы и подмахнули. Ничего не спросили и даже спасибо ему за его труд не сказали! А он, видать, в обиде на нас, а то почему бы ушел таким образом?

— Да он всегда недовольство высказывал, — заметил Алексей Петрович. — По всякому поводу, сколько я помню.

— Ершистый человек, — подтвердил главный инженер. — Всем же известно.

— А может, и были причины для недовольства? — горячился Косачев. — Мы с ним начали работать, когда ты, Алексей Петрович, еще под стол пешком ходил. Недовольство высказывал! Вот и надо было внимательно выслушать, чем недоволен. Ему наш завод и все наше дело дорого не менее, чем нам с вами. Всю жизнь заводу отдал, и вдруг: «Увольте по собственному желанию». И никому в голову не пришло спросить, что же случилось? Ну и ну!

— Очень уж вы к сердцу принимаете, Сергей Тарасович, — сказал Москалев. — Я и не думал. Учтем на будущее.

— Детский сад! — с досадой оборвал его Косачев. — Наломал дров и ничего не понял. Это же чепе в городском масштабе.

— Это, конечно, ошибка, Сергей Тарасович, — не переча директору, признался Водников, — и в первую очередь моя. Я подписал приказ. Не придал значения, не думал, что тут какая-то подоплека.

— Да никакой особой подоплеки нет, — сердился Косачев, — человек погорячился. Это же ясно, а вы…

— Мы, конечно, ошиблись, надо признать, — закивал головой Москалев.

— Ошибки надо исправлять, а не только признавать, — сказал Косачев. — Здесь правильно указан его домашний адрес?