Я стоял наготове у противоположной стены дома. Момент был подходящий. Я вспрыгнул на камень, прислоненный к стене, и вцепился снаружи в подоконник. Створки окна открылись бесшумно. Помня про наказ Мкртича, я быстро сунул за пазуху краюху хлеба, лежавшую на столе. Это на случай, если накроют. Папку в черном переплете я нашел сразу. Хмбапет вдруг громко кашлянул.

Я замер, сжался в комок, явственно представил черное дуло маузера, направленное на меня.

Кашель повторился с присвистом, и я догадался, что это во сне. Но что это? Руки совсем не слушаются меня. Я еле выдрал первые три бумаги из папки. Когда я вылез из окна, драка на улице еще продолжалась. На крик и шум драчунов со всех сторон сбежались люди. Я нырнул в толпу.

Впоследствии я, признаться, долго не мог понять, в чем ценность утащенных у хмбапета бумаг, за что меня так хвалил Шаэн. Перед тем как отдать дяде Мкртичу, я заглянул в них одним глазом. В одной бумаге вообще ничего не было написано, стояли только какие-то черточки, цифры, знаки. Зато две другие были полностью исписаны.

Важный начальник, видно главный среди дашнаков, приказывал нашему хмбапету взять на учет всех коней одной масти. В бумаге приводились приметы. Они каким-то образом совпадали с приметами тонконогого скакуна Баграта, всем известного Урика. В конце была приписка: «Сведения нужны для английского командования». Какой-то Гаскель интересовался конем Баграта.

Никогда дед не был так благосклонен ко мне, как в те дни. Вероятно, он тоже знал о беде, нависшей над Уриком. Откуда ему это известно? Из села не отлучается, к нам никто не приходит от Шаэна. Сыплет себе дед по-прежнему пословицы, будто ничего не случилось, а знает все.

Вот уж поистине, когда человеку везет, у него и мул родит.

Дела братства шли как нельзя лучше. Заказов посыпалось так много, что дед и в самом деле не знал, как с ними справиться.

И заказчики пошли все именитые. Что там какие-то бахкалы и духанщики, когда «Братство гончаров» стало пользоваться вниманием даже таких людей, как сам господин акцизный или известный торговец Алиханян.

Дед теперь с именитыми покупателями держится так, будто он делает им одолжение. В самом деле, зачем ему унижаться перед ними? Наш товар не залежится. Был бы он плох, чего ради такие важные заказчики тащились бы сюда из Шуши?

Слов нет, изделия наши хороши. Но почему раньше, до организации братства, когда каждый гончар был волен продавать свои кувшины и готов был отдавать их за полцены, никто не хотел их брать?

Мы не знали всех тайн, обеспечивших успех братства. Мы видели только, что сыплются на нас заказы как из рога изобилия, а вместе с ними растут доходы братства. Дед уже давно потерял счет керенкам. Редкий из заказчиков соглашался платить пшеницей или другими какими-нибудь продуктами, каждый норовил всучить деду побольше керенок. Вечерами дед возвращался домой с полным хурджином этого добра.

Керенками были уже забиты все углы. А что с ними делать, если даже нищие стали ходить в миллионерах?

Дед, как видно, смекнул, в чем дело. Мы заметили, что он стал иначе разговаривать с заказчиками, которые норовили завалить нас бумажками.

Положение было не из легких: никто не имел права отказываться принимать эти деньги. Но дед на то и выбранный голова, чтобы уметь находить выход из самых затруднительных переделок. Что же придумал он, чтобы работа гончаров не проходила впустую?

А придумал он очень простую штуку: заказы принимал, но не выполнял их. Кто не знает излюбленного словечка «завтра», которое приобретает иногда смысл неопределенного обещания «после дождичка в четверг»?

А тем временем изделия наши уплывали на ослах, и взамен их текли к нам соль, лоби, мука…

Однажды, когда гончары привезли шесть мер чистой пшеницы, дед, которого уже ничем нельзя было удивить, спокойно заметил:

— Все идет пока так, как следует. Не я ли говорил, что когда проходишь через пропасть, надо смотреть вперед…

На этом свете уж всегда так бывает: когда людям хорошо, жизнь вдруг возьмет и подложит им свинью. Свинья эта явилась к нам в образе кизира [84], неожиданно выросшего вдруг у ертика. Посланец хмбапета требовал деда к себе.

Да будет проклят час, когда ты появился у нашего ертика, кизир!

Никто не ожидал ничего хорошего от такого свидания. Не к добру это. В самом деле, чего можно ждать от человека, которому в каждом гончаре мерещится красный партизан! Говорят, что Шаэн пообещал нашему хмбапету перекладину, а пока донимал его тумаками и пинками. После уничтожения карательного отряда на допросах у нашего хмбапета перебывали десятки людей, и все мы хорошо знали, чем там угощают. А тут еще, как на грех, исчезли важные бумаги. Хмбапет, говорят, был вне себя от ярости. Он грозил перестрелять всю стражу, если пропажа не найдется. Вот почему, прежде чем выйти за порог, дед дважды перекрестился, став лицом к тлеющему очагу, вечному хранителю нашего дома, а мать, ударив по бедрам, запричитала.

Мы с Аво увязались за дедом.

Если бы не Самсон, с винтовкой в руках стоящий у ворот, если бы как-нибудь нам удалось проскочить хотя бы во двор хмбапета, то мы бы услышали такой разговор:

— Это ты, уста Оан?

— Да, парон хмбапет. Это я, уста Оан.

— И выбранный голова?

— Да, парон хмбапет.

— И мусье Фурье?

— Если тебе так угодно, парон хмбапет.

— Так подойди поближе, дружок, я что-то тебя не разгляжу.

Дед подходит ближе.

— Ты в самом деле тот самый Фурье, над которым люди надрывают животы?

— Пускай смеются. Я рад, что чем-нибудь могу доставить людям удовольствие.

Хмбапет исподлобья разглядывает деда. Дед добродушно улыбается.

— Но ты же не скоморох, старина, а побрякушки твои меня не смешат…

— Я тебя не понимаю, парон.

— Твой скоморошный наряд меня не обманет, говорю. Ты большевик, коммунист!

Дед подпрыгивает с места как ужаленный. Он хорошо знает, куда деваются люди с такой кличкой. Взять хотя бы Сако. И дед кривит душой:

— Побойся бога, парон! Зачем обижать старика? Я таких слов отродясь не слышал!

— Хорошо, давай разберемся, может быть, действительно я ошибаюсь.

— Разберись, разберись, сынок, обязательно ошибаешься.

Хмбапет говорит с усмешкой:

— Я тебя назвал коммунистом. А почему я тебя так назвал? Сам придумал? Нет. Ты создал «Братство гончаров», то есть общину, то есть такую братчину, где все общее. А что такое коммунизм? Это не наше слово. По-нашему означает — общее. Вот и выходит, что ты коммунист.

— Богом клянусь, парон, я не коммунист! Сжалься над моей сединой!

Хмбапет встает, принимает важный вид.

— Я допускаю, уста, что ты этого мог не знать. Этим и объясняется, что до сих пор твоя голова утруждает плечи. Иди!

Дед, спотыкаясь, выходит.

Этот разговор, происходивший между хмбапетом и нашим дедом с глазу на глаз, мог быть, конечно, и другим. Может быть, хмбапет, предпочитавший язык камчи своему собственному, угощал деда красноречием иного толка. А может быть, он действительно пожалел деда, постеснялся его седин. Этот разговор мы сочинили сами. Но как бы там ни было, не разделить же трапезу вызывал к себе хмбапет нашего деда!

Дед вернулся домой сам не свой. Споткнувшись о порог, он крепко выругался. Мать, вопреки обычаю, сунулась к нему с расспросами, но он не удостоил ее ответом. Не хватает еще того, чтобы женщины путались в такое дело! К чашке чая он не притронулся и лег спать, но поднялся, когда все еще спали, и, не разбудив ни меня, ни Аво, отправился в гончарную.

Когда мы прибежали в гончарную, там уже собралось все братство.

Доска с надписью, что висела над входом, лежала на земле, около нее толпились гончары. Хосров и Апет посреди гончарной копали яму. Дед, поминутно заглядывая в нее, твердил:

— Рой, рой глубже.

Стучали лопаты. Хосров и Апет копали.