Не то случилось с Акопом. К какому только делу не старались нгерцы приохотить его! Кто только не заманивал его к себе: уста Савад, кузнец Кара Герасим, даже Айказ, сын Сако, уже научившийся отлично ворочать кузнечным молотом. Не говорю уже о гончарах, которые наперебой звали его к себе.

Все впустую — от всего нос воротил наш гахтакан.

И хотя нгерцы были крайне недовольны упрямством Акопа, втайне поругивали его, обзывая всякими словами, но жалели несчастного спесивца и кто как мог помогали ему. Жалели Акопа и в нашем доме. Всегда он мог найти у нас кусок хлеба, пару-другую полен для очага, но все же дед относился к нему не так, как относился к другим гахтаканам.

Однажды, когда, по своему обыкновению, Акоп зашел к матери занять пару полен, дед задержал его, напоил чаем, накормил и только после этого, вытерев руки о полы чухи, сказал:

— Смотрю на тебя, Акоп, и диву даюсь. И как это до сих пор ты не нашел свое место в Нгере? Разве у нас так мало дел? Паши землю, делай горшки, на худой конец свистульки, как тот Сержик, что у Савада живет…

Акоп не дал деду долго вить слова.

— Кто во что горазд, уста, — отрезал он. — Кому поп, а кому и попадья.

После таких слов деду ничего не оставалось, как, захлебнувшись чаем, долго откашливаться.

Тут-то мои нгерцы прикусили себе палец. Постойте, откуда у нашего тер-айра такая прыть? Уж не этот ли Акоп за него старается?

Вскоре все выяснилось: он. И как мы уже видели, не без знаний дела. Теперь наш батюшка может быть спокойным: такой не проворонит ни один мало-мальски значительный церковный праздник, ни одну поминальную трапезу.

Дед, узнав, к какому делу пристроился Акоп, криво усмехнулся:

— Нашел горшок свою крышку.

Только мы не знали теперь, как вести себя при встрече с ним: переворачивать камни, как это делаем вслед настоящему священнику, или самозваный поп обойдется без этого?

Пришел час, и мы все-таки утерли нос гимназистам: наш таг устроил собственный театр.

Помочь нам взялся Каро, единственный из гимназистов друживший с нами. И ничего, что Каро не ахти какой артист, у всех на памяти его знаменитый провал. Что из того, что он провалился? В жизни каждого из нас чего только не бывает!

Настоящий театр видел еще Сержик, беженец из Шуши. Но чему можно поучиться у гахтакана Сержика, если у него одни свистульки Савада на уме!

Для первого спектакля, по предложению Каро, выбрали сказку Ованеса Туманяна «Пес и Кот». В ней, как известно, участвуют трое: Пес, Кот и Ведущий. Каро дал мне главную роль — Кота, всеми почитаемого мастера-шапочника. Из-за роли Ведущего спорили Васак, Мудрый и Вачек. Пса решительно никто не хотел играть, и нам пришлось искать исполнителя на стороне.

Это был наш однокашник кильти Ишхан. «Кильти» прозвали его за плохой выговор. Он сильно шепелявил, вместо «с» у него получалось «ш». Он еще в школе доставлял много веселых минут, а на репетициях все мы покатывались от хохота. На него, собственно, и делал главную ставку Каро, не очень-то веривший в мои артистические способности.

Целый месяц по вечерам мы заучивали свои роли. Теперь я уже знал, что роли заучивают заранее.

Наконец настал долгожданный день спектакля.

Большой дровяной сарай, приспособленный под театр, был украшен зеленью и флажками, заставлен стульями, выпрошенными у богатых сельчан. Играла музыка. Народ валил валом. Кассиры бойко торговали билетами. Члены нашего тага проходили, конечно, бесплатно. Бесплатно могли пройти в театр и все гахтаканы, к ним в Нгере было особое отношение. На спектакль пришли даже спесивые мамаши гимназистов. Заняв места в первом ряду, они громко переговаривались между собой.

В щелку занавеса я хорошо вижу зрителей. Вот тетя Нахшун, мать Васака. Вот моя мать. А это кто? В кебе, в пестром платье? Мариам-баджи. Ее ни с кем не спутаешь. Рядом с ней… Арфик. А вот лавочник Ходжи.

Где-то за спиной ударили о железный лист. Это означало звонок.

Занавес поплыл в сторону.

Первая часть представления была встречена шумным одобрением. В круговой пляске, сурово чеканя ритм, прошли разодетые плясуны. Пастух Авет сыграл на свирели какой-то жалобный мотив. Потом пошли декламация и пение. В завершение на сцену вихрем с разгону вылетел Сурен. Его нельзя было узнать. Черная черкеска с белыми газырями на груди, серебряный кинжал на тонком поясе, беззвучные сапожки делали его неотразимым.

— Ас-са!..

Миг — и танцор замер на носках, будто прирос к полу. Потом вдруг, сорвавшись, ринулся по кругу…

А когда Сурен, взметнувшись высоко в воздух, рухнул на колени посреди сцены, весь зал разразился рукоплесканиями.

Занавес опустился, а хлопки еще долго не умолкали, вызывая на «бис».

Вот тебе и Сурен!

Сердце мое колотилось. Приближался мой черед.

За сценой снова ударили о железный лист. Кончено! Сейчас начну я. Каро еще раз проверил усы — хорошо ли они приклеены, потрогал на мне папаху, затем, подбадривающе улыбнувшись, скрылся за кулисами. Занавес поднялся.

На меня сразу глянули сотни глаз. Во рту вдруг стало сухо. Чтобы унять волнение, я принялся усердно шить. Ничего! Можно и лишнюю нитку продеть в шапку, лишь бы не сорваться.

Хорошо, что мне не сразу нужно говорить. Время есть, я еще возьму себя в руки.

Эти слова говорились где-то около меня, но мне казалось, что они идут издалека. Ведущий продолжал:

— Добрый вечер, маштер Кот, — раздалось вдруг над самым ухом.

Это пришел заказчик — Пес. Я поднял голову. Мы репетировали без грима, и теперь я видел Ишхана впервые в облачении Пса. Он был закутан в просторный овечий тулуп, вывернутый наизнанку. Из лохматой шерсти виднелись только тонкая шея и маленький птичий нос. Левый наклеенный ус чуть отстал.

Где-то внутри у меня словно что-то оборвалось. Колючий предательский комок смеха подкатывал к горлу.

Я испуганно заработал дратвой. А Ишхан все говорил, говорил:

Теперь пришел мой черед. Я открыл было рот, но тотчас же с ужасом почувствовал, что не могу произнести ни слова. Безудержный смех душил меня. Откуда-то издалека доносился шум. Из-за кулис мне что-то кричали, умоляли говорить. Суфлер уже не шептал, а бил кулаком по полу сцены, повторяя одно и то же слово, с которого я должен был начать и которое я и без него помнил, как и всю свою роль. Но я продолжал безмолвствовать. Я знал, стоит мне открыть рот, как непрошеный смех, как дьявол, засевший во мне, выскочит на волю. Чтобы подавить в себе приступ безумного смеха, я принялся усерднее работать дратвой.

Ишхан, не зная, чем заполнить паузу, топтался на месте, потом, по окрику Каро, преувеличенно бодрой походкой направился к выходу, потом, повернувшись назад, снова бойко пошел на меня. Отклеившийся ус висел где-то у подбородка.

«Ого, это уже не Каро, — мелькнуло в голове, — сейчас он снова отчубучит свою роль».

Я не ошибся. Ишхан повторил все сначала.

— Добрый вечер, маштер Кот, — уже грозно начал он и вдруг, произвольно меняя текст, выпалил: — Ты глухой или рашкиш?

Это было уже слишком. Новый приступ смеха сотрясает все мое тело. На какое-то мгновение я ловлю на себе взгляды гимназистов. Они громко хохочут. Вот и лавочник Ходжи. Он заливается мелким клекочущим смешком, я даже вижу его плутовато-прищуренный глаз, слезы на переносице.