Он перестал стучать топором, огляделся по сторонам, потом шепотом:

— Шаэн. Да будет свет очам матери, которая родила такого сына! Вывел он меня на свет божий и говорит: «Иди, делай себе арбы, они нам еще пригодятся. А нгерцам скажи, пусть у них не опускаются руки, недалек тот день, когда мы вернемся». Вот какие слова сказал Шаэн. А он слов на ветер не бросает…

Закончив рассказ, дед Аракел повернулся ко мне и улыбнулся:

— Спасибо, Арсен. Слышал, что ты Асмик уроки давал. Она у меня теперь книжки читает. Ну прямо богатеева дочь…

— Не стоит благодарности, дед Аракел, — ответил я и почувствовал, как краска заливает мне лицо.

— А на глупости ее не обижайтесь, — сказал он, уже обращаясь к нам обоим. — Женщина, братцы, словно ночная бабочка, она всегда на огонь летит.

Мы пристыженно опустили головы.

Неожиданно в село пришли канатоходцы. Они всегда приходили в конце лета, после сбора урожая, и появление их в эту пору всех удивило. Что ж, раз им так заблагорассудилось, никто их гнать не будет, они были для всех желанными гостями.

Пока между столбами натягивали канат через овраг, разделявший село на две половины, скоморох смешил зрителей.

Народу в этот раз собралось особенно много. Впереди на камнях расселись седобородые старики. Крестьяне побогаче и их жены пришли со своими стульями и разместились у столбов. Скучающие гимназисты слонялись между взрослыми в ожидании начала представления. Чтобы лучше разглядеть канатоходцев, некоторые прикатили даже арбы. Места подальше занимали крестьяне победнее.

В толпе мелькали папахоносцы.

Мы с Васаком пришли задолго до начала представления и уселись в первых рядах.

Играла музыка. Под визг зурны, стук бубна, ломаясь и кривляясь, по кругу вихрем кружился человек в пестрых лохмотьях, с погремушками на рукавах и голове.

В толпе вдруг промелькнуло смеющееся лицо Асмик.

Мы встретились глазами. Я кивнул ей и локтем подтолкнул Васака.

Асмик, заметив мое движение, покраснела, закрыла лицо руками и фыркнула.

После истории с качелями она каждый раз, встречаясь с нами, фыркала и убегала.

Музыканты неистовствовали. Скоморох сыпал шутками.

— Ой, уморил!..

— Ну и молодец!..

Наконец скоморох возвестил о начале представления.

На канате появился человек, весь в красном. В руках у него неизменный деревянный шест. Прежде чем пуститься в свою рискованную пляску, он кокетливо, точно по струне, ударил ногой по туго натянутому канату, затем легко пробежал по канату из конца в конец. Потом он вышел на середину и вдруг над самой пропастью стал высоко подпрыгивать на одном месте, все сильнее раскачивая канат.

Казалось, человек вот-вот сорвется и полетит вниз. Многие даже вскрикнули. Но это была только уловка, Кандырбазы никогда не падают и не разбиваются. И верно: канат постепенно принял прежнее положение, и кандырбаз благополучно дошел до столба.

На канат подали большую кастрюлю.

Кандырбаз перекрестился, влез в нее с ногами и, балансируя, оттолкнулся. Кастрюля медленно поползла по канату. Потом он потребовал табурет и опять прошелся по канату.

Подали кувшин. Кандырбаз должен был пройти над пропастью, высоко закинув кувшин, будто пьет воду из горлышка, не видя ни каната, ни своих ног.

— Довольно, довольно! — раздались голоса.

Это означало, что любопытство зрителей удовлетворено и они не хотят подвергать расходившегося канатоходца дальнейшим опасностям.

С протянутой шапкой в руке, ломаясь и кланяясь во все стороны, побежал по кругу скоморох. Он смешил публику и собирал деньги за представление.

В шапку посыпались монеты.

Я порылся в кармане и нашел копейку. Когда скоморох поравнялся со мной, я опустил ее в шапку и вдруг почувствовал в ладони бумажку.

— От дружка. Прячь скорее! — шепнул скоморох и отбежал прочь.

Не помню, как я добежал до дома. Васак едва поспевал за мной. Забравшись в уголок, мы осторожно развернули бумажку.

Пробежав первые строки письма, мы мигом выскочили из дому.

— Живы, живы и Азиз и Новруз-ами! — размахивая в воздухе смятым письмом, кричали мы.

Весть об Азизе облетела всю деревню. Нам прохода не давали.

— Так и написано, что живы и здоровы? — приставали даже взрослые.

Вечером прибежала Арфик. После того как она ушла в батрачки, мы ее у нас не видели. Как она изменилась за это время, похудела! Веснушки на осунувшемся лице расплылись, стали больше и гуще. Волосы теперь не были заплетены в косички, как раньше, а торчали космами. Только глаза остались прежние — живые и задорные.

— Мальчики, прочтите мне письмо, — попросила она.

Васак вопросительно посмотрел на меня.

— Читай, — разрешил я.

Мы поднялись на крышу. Солнце только зашло, и было еще светло. Васак достал из кармана листок, бережно расправил его загнутые концы. Волнение еще не улеглось, и лист танцевал у него в руках. Но едва только Васак прочел первые строки, как сзади раздались осторожные шаги.

Это пришел Аво, а за ним Вачек.

Выждав, пока собрался весь наш таг, Васак встал.

— «Дорогие товарищи», — начал он.

— Товарищи! — сразу заликовали кругом.

— Тише! — крикнул Варужан, который уже знал содержание письма. — Он тут еще такое пишет…

— «…В первых строках моего письма, — читал Васак, — спешу передать вам привет от меня, Саши Асланяна, которого вы хорошо знаете, и от вашего приятеля, известного вам Азиза Курбанова и его отца Новруза-ами. А еще кланяется вам мой отец, известный вам угольщик Шаэн, командир нашего отряда. Живем вместе со всеми в лесу и охотимся на самых настоящих вишапов, а каких — вы знаете. Правда, на двоих у нас была одна винтовка, но мы из нее уже хорошо научились стрелять. И на прошлой неделе одного вишапа ухлопали насмерть».

— Насмерть, — хмыкнул Сурен.

— Тише! — зашикали на него.

Васак продолжал:

— «Вишап-то был с маузером, так что теперь мы оба при оружии. А помните, товарищи, вы спросили меня, кто мы такие, если не дашнаки и не разбойники, и я вам не мог ответить. Теперь я знаю, кто мы такие, и вполне могу вам сказать: мы есть красные партизаны, дружки мои, а бьемся мы за рабочую и крестьянскую власть и чтобы никакие дашнакские хмбапеты и спарапеты не путались под ногами и не мешали нам соединиться с русскими товарищами».

Васак продолжал:

— «Еще раз кланяется Азиз и просит за него не беспокоиться. Он жив и здоров и вполне может за себя постоять. Ваш Саша».

Внизу приписка: «А что касается «блоху подковать», то это для красного словца. Блоху пусть подковывают другие. Мы подковываем папахоносцев. Пусть они знают наших».

В конце села послышалось мычание коров, возвращающихся с пастбищ.

— Как интересно! — вскрикнула Арфик и сейчас же вскочила на ноги, забеспокоилась: — Ой, мамочка, совсем уж темно, что со мной будет?!

Спрыгнув с крыши, она помчалась по дороге.

— Плетки не миновать, — глубокомысленно изрек Варужан.

— Вот и не угадал, — заметил Айказ, — ее не плетками угощают, а палками.

— Тсс, — зашикали на него.

По улице, возле нашего дома, покачиваясь и грозя кому-то, шел пьяный офицер. Когда его ругань заглохла вдали, все время молчавший Аво хитро сказал:

— Эх вы, ротозеи, куда смотрели? А ведь канатоходцы-то были переодетые партизаны…

По-прежнему я часто заставал вечерами мать со вспухшими, красными глазами. Проклятый трефовый валет! Когда Мариам-баджи гадала на картах, он всегда, как цепной пес, стоял на дороге отца.

Однажды я застал мать и Мариам-баджи за гаданьем на воде из семи источников.

Мать неотрывно смотрела в миску с мутной жидкостью. Мариам-баджи, склонившись над миской, шептала заклинания. Воздев глаза к небу, она достала из миски комок ниток; истово перекрестившись, схватила два конца и потянула в стороны. Нитка поддалась, вытянулась в струнку, не запутавшись нигде. Глаза матери засветились надеждой, но она боялась сглаза и потому два раза украдкой плюнула в миску. Мариам-баджи тоже плюнула в миску. Потом она снова бросила нитяной комок в воду и опять стала шептать заклинания. Нитка легко распуталась.