— Дай-ка, мальчик, я подберу себе что-нибудь.

Важный господин склоняется к глиняным изделиям.

Васак, поглядывая в мою сторону, неистовствует:

— Кому нужен хороший товар — ко мне! Не кувшин предлагаю вам, а райский сосуд! Сам Апет обжигал его. Кто не знает нгерских изделий!

Отпустив господина, я тоже начинаю зазывать покупателей:

— Нгерские изделия: хорошие опарники, кувшины, горшки. Самим Оаном сработаны.

Но вот и у Васака появляется покупатель: долговязый человек в смешных штанах и женской шапочке — ни дать ни взять скоморох.

Он выбирает кувшин, старательно рассматривая рисунок на нем. Я заметил, что толпа, обступившая нас, редеет. Покупатели стараются не попадаться на глаза долговязому, а торговки торопливо прячут свои товары в мешки.

Человек в шапочке молча оглядел кувшин и со всего размаха хватил им по колену.

Кувшин с глухим стоном раскололся на мелкие черепки. Васак вскрикнул. Человек швырнул ему под ноги монету и потянулся к другому кувшину.

Некоторое время Васак с недоумением смотрел на странного покупателя. Человек платил за изделия, но, купив их, тотчас же разбивал.

Наконец он выбрал нарядную квашню, поражавшую всех чистотой рисунка и ажурным узором, окаймлявшим ее широкие, крутые бока.

Апет просил не продавать ее, пока все не раскупят: по ней легче судить об искусстве мастера.

Васак вцепился в руку покупателя:

— Не трогай, господин!

Странный покупатель с усмешкой швырнул ему несколько монет. Ударившись оземь, звонкие сребреники покатились во все стороны, но Васак даже не взглянул на них.

— Все равно не трогай, — взмолился он, — не для того дед так старался… Пусть люди пользуются. Зачем разбивать?

Человек вырвал глиняное изделие из рук Васака и незамедлительно превратил его в черепки.

Довольный, видимо, всей этой затеей, он зашагал, весело насвистывая, вдоль опустевших лавок базара.

Ослы наши давно съели свой корм. Горшки проданы, уже пора домой. Но возвращаться мы не спешим. Еще и еще раз осматриваем город.

Витрины скобяных магазинов манят богатым выбором ножей, бакалея — разными пряностями. На каждом шагу нас подстерегают соблазны.

Скучающие торговцы пьют чай из маленьких стаканчиков, похожих на лампадки, и укоризненным взглядом провожают нас.

В карманах у нас выручка — серебряные монеты и несколько хрустящих бумажных рублевок. Если бросить на прилавок одну-две, можно получить любую сладость, что душа пожелает. Но мы проходим, не удостоив лавки даже взглядом. Не велено.

С трудом пробираемся в уличной толчее.

Вот перед нами возвышается величественное здание Агулисской церкви с золотым крестом над голубым куполом. И магазины, магазины, куда ни направишь взор. И чего только не продавали. Сахарные головы в черной блестящей бумаге, пуговицы, катушки ниток, холсты, разные пряности, бог знает еще что. И все это как-то называлось чудно: торговые ряды, ряды медников, лавки ювелиров и золотых дел мастеров. Читаем вывески. Кое-чему научились же за два года у парона Михаила. В большинстве они написаны по-русски. Но мы читаем и по-русски.

Мы останавливаемся возле одной такой вывески. Читаем: «Вино. Водка. Скобяные изделия». За витриной лавки рядом с набором бутылок с яркими этикетками на них — гвозди, замки, ключи, другая разная мелочь. Это, значит, и есть скобяные изделия.

К этой лавке примыкает духан, где по сходной цене можно наесться досыта густого наваристого супа из баранины. Духан Амбарцума, кто в Шуше не прослышан о нем? Тут же, впритык с духаном, — мастерская сапожника Вараздата, известного в Шуше весельчака и пройдохи. Ну как можно побывать в Шуше и не услышать про проделки веселого сапожника? Вот одна из историй, достоверность которой оставляю на совести шушинцев, которые мне ее рассказали. В Шушу приходит крестьянин, ни разу не побывавший в городе. Идет по улице и вдруг видит на тротуаре перед мастерской сапожника небольшую миску с кусками кожи. В миске была вода. Кожа бросалась туда для размягчения.

— Уста, — обратился к сапожнику прохожий, — будь ласка, наполни мне немного хаша, неплохо заплачу.

На охотника, говорят, и дичь бежит. И надо было, чтобы и этот простофиля напоролся на Вараздата. Вараздат сразу смекнул, с кем имеет дело, и решил на нем погреть руки да немножко поразмяться, посмеяться над простачком. Он почерпнул из миски немного мутной водицы, подбросил в нее несколько кусков размякшей кожи. Незнакомец накрошил в посудину хлеба, прибавил соли, наперчил все это и принялся за еду.

Кончив трапезу, он обтер рукавом рот, заплатил сколько следует и, уходя, невзначай бросил: «Не думай, уста, что на простачка нарвался. Хаш твой был никудышный».

На одной улочке мы остановились, привлеченные веселым окриком «чистим-блистим». То чистильщик Гасан зазывал горожан чистить у него сапоги.

Тут же лавка гробовщика с вывеской: «Добро пожаловать». И эту вывеску мы прочитали со знанием дела, по складам.

А вот и торговый дом братьев Долухановых, которых шушинцы называют Эйфелевыми башнями. Братья Долухановы славились непомерно большими носами. Один из них, говорят, попал в Париж, где врачи пообещали ему поправить нос. Последовал грозный ответ: «Фамильное не трогать». Бог весть каким образом это стало известно шушинцам.

И чего-чего только не увидишь, не услышишь в этом удивительном городе!

На одной из улиц мы встретили мальчика-побирушку.

Он подходил то к одной, то к другой лавке и, протягивая руку, просил милостыню.

Поравнявшись с ним, мы отшатнулись от неожиданности. Мальчик, просивший милостыню, был Вачек, сын дяди Мухана! Как он изменился! Лицо исхудало, румянец со щек сошел, рубаха и брюки — сплошные лохмотья.

Завидев нас, Вачек попробовал незаметно проскочить мимо, но Васак преградил ему путь.

— А-а, земляки… — растерянно протянул Вачек и густо покраснел.

Я еле сдерживал слезы от внезапно нахлынувшей жалости.

— Тебя в пансионе плохо кормят, да, Вачек? — спросил участливо Васак.

— Как же, кормят! — отозвался он, стыдясь поднять глаза. — Подыхает и осел от чужих забот.

— А ты дай тягу, — посоветовал я. — Раз в желудке пусто, какая наука в голову пойдет?

— Дать тягу? Это все равно что убить отца. Знаете ведь, как он гордится, что я в Шуше учусь, — отозвался Вачек. Откинув прядь волос со лба и поборов смущение, он спросил: — Ну а как наши живут? Как мать, отец?

— Хорошо, — сказал я, вспомнив напутствие дяди Мухана. — Вот даже деньги тебе прислали.

И, высыпав из кармана часть выручки от продажи кувшинов, я протянул ему. Васак сделал то же самое.

Через минуту мы уже шли вместе.

То и дело попадались навстречу нищие. Они протягивали руки, вымаливая подаяние.

— Видели англичан? — спросил вдруг Вачек.

— Англичан? Каких англичан?

— Да обыкновенных, — сказал Вачек, — в скоморошном наряде. В такой круглой шапочке. — Он показал рукой.

— Видели, — догадался я. — Один такой разбил кувшины у Васака.

— Похоже, — сказал Вачек. — Они на все бросаются. Ко всем пристают.

— А что они тут потеряли? Чего им надо? — спросил я.

— Говорят, в Индию едут, у них там владения, что ли. По дороге и задержались, — добросовестно передал Вачек что слышал.

На перекрестке улицы мы остановились как вкопанные, во все глаза рассматривая необычное сооружение: посреди площади возвышался свежесколоченный помост, а на нем два столба с перекладиной наверху. От перекладины между столбами тихо покачивалась на ветру веревка.

— Виселица, — ответил Вачек на мой немой вопрос.

— Для кого?

Помолчав немного, Вачек мрачно сказал:

— Три дня назад весь город согнали сюда. Одного партизана вешали.

— Кого, кого? — не поняли мы.

— Партизана одного, — повторил Вачек, — из тех, что в лесах появились, дашнаков бьют.

В конце улицы показалась пролетка, запряженная четырьмя лошадьми. Пролетка неслась навстречу нам в облаке пыли. Прохожие шарахались в сторону. Мы едва успели отскочить.