Вы спросите: «Что же ваш жестянщик Авак, сидит себе на крыльце своего дома и разные побасенки рассказывает?» Как бы не так. Разве найдешь в Нгере бездельника, который сидел бы сложа руки? Слышите: дзинь-дзинь, дзинь-дзинь! Это жестянщик Авак вместе с кузнецом Кара Герасимом бьют по железу.

Вернувшись в деревню, дядя Авак сразу подружился с кузнецом, стал помогать ему. Кара Герасим был доволен помощником. За глаза и в глаза он хвалил его:

— Не знаю, каким Авак был солдатом, а работник он лютый.

Кара Герасим говорил правду: дядя Авак научился так легко орудовать одной рукой, помогая ей то зубами, то коленкой, что казалось: будь у него еще другая рука, нечего было бы ей делать. Выхватит щипцами красную поковку из горна, положит на наковальню, повернет ее то на один, то на другой бок — Кара Герасим еле поспевает за ним.

В свободное время дядя Авак садился у порожка кузницы, доставал кисет. Насыпав на газетный листок щепоть самосада, скручивал цигарку. Иногда, увидев готовность помочь, протягивал кисет:

— Скрутите, ребята, заморился я.

И он широким рукавом смахивал с лица пот.

Мы любили дядю Авака. Целыми часами могли торчать возле кузницы (было бы только время) и восторгаться его умением махать тяжелым молотом, а еще больше — его рассказами. Везет нам, чего греха таить, на хороших рассказчиков. Не успели опомниться от новостей, которые принес каменщик Саркис, как появился дядя Авак.

Авак был желанным гостем в каждом доме. Его охотно усаживали у очага, угощали кто чем мог, поили вином и выпытывали новости.

Как-то в конце зимы Авак завернул к дяде Мухану, который по такому важному случаю велел зарезать курицу. Пока на очаге варился суп, наш кум вел с ним задушевный разговор о разных деревенских делах.

Мы с Вачеком возились у очага, поддерживая в нем огонь, но уши наши были навострены. Я догадывался, что кум неспроста пригласил к себе Авака.

За едой Мухан с Аваком выпили штоф вина и послали тетю Нахшун за вторым. Нам с Вачеком досталась куриная грудка. Мы быстро расправились с ней, а потом разломили дужку, задумав желание. Мухан заговорил шепотом.

— А кто такой Шаумян, братец? — донеслось до нас.

— Шаумян? — переспросил Авак. — Я же говорил: он председатель Бакинского Совета Народных Комиссаров.

— Ты меня учеными словами не забивай, — сказал Мухан, — ты мне толком объясни, кто он родом, чьим молоком вскормлен, каких он кровей?

Дядя Авак задумался.

— Не знаю, чьим молоком кормлен, каких он кровей, но из наших мест и за нас, бедняков, крепко стоит.

— Подходяще, — заключил Мухан, — жаль, далеко он от нас.

— Для революции нет далеких расстояний. Только бы начать — Баку руку протянет.

Дядя Мухан, возбужденный разговором, кипятился, точно не веря своим ушам, во всем сомневался.

Жестянщик Авак сердился:

— Я с обедни, а он мне про службу толкует. Говорю, придет она, наша революция, и всех нас одарит землей.

Вачек, забыв обо всем, с блестящими от волнения глазами слушал дядю Авака. Момент был подходящий. Я сунул ему в руку свою половинку дужки, которую мы сломали. Он принял ее, не сказав, как положено, «помню».

— Выиграл! — я толкнул его в бок.

— Значит, революции у нас не будет, — серьезно сказал Вачек. — Когда мы ломали с тобой дужку, я про себя решил: проиграю — революции не бывать.

— Типун тебе на язык! — оборвал я его.

— Не будет, — еще печальнее вздохнул Вачек, — насчет этого у меня проверено.

— Чего там расшумелись? — крикнул Мухан. — А ну, сгиньте с глаз, с человеком о делах потолковать не дадут.

И Мухан выпроводил нас за дверь.

Однажды, подкараулив дядю Авака по дороге к кузнице, Васак попросил:

— Дядя Авак, расскажи нам про Бакинский Совет.

— «Нам»? — переспросил Авак, удивленно оглядываясь. — Ты так говоришь, мальчик, о себе, как наш бывший царь: «Мы, Николай Второй…»

— Расскажешь? — допытывался Васак.

Мы слушали разговор, прячась за придорожный тын.

— Так кому рассказывать-то? Где твой народ?

— Сейчас будет, дядя.

Короткий свист — и мы повыскакивали из своей засады.

Мы — наша неделимая четверка да плюс друзья из Узунлара. Это для них мы стараемся.

— Сдаюсь. Народ у тебя подходящий, — сказал дядя Авак, разглядывая друзей из Узунлара. — Только о чем говорить-то будем, ребята?

— Про Шаумяна, — попросил Васак, — про его меч-молнию.

— Меч-молнию? — переспросил Авак в раздумье. — Меч, конечно, у него есть — как же такому без меча? Только сила его не в одном мече.

Авак остановился и, разглядывая нас, многозначительно поднял брови. По всему было видно, что он собирается сказать самое интересное.

— Друзей у него очень много. Одного вы знаете, — после минутной паузы сообщил он, — это Мешади.

Нас словно обдало кипятком.

— Дядя Мешади? — прокричало сразу несколько голосов. — И у него, значит, меч-молния?

— Он самый. Мешади Азизбеков — наш губернский комиссар. Это он устанавливает Советскую власть в селах Азербайджана.

— Дядя Авак, — вскричал Али, — а он еще придет к нам? — Голос его дрожал.

— Придет, непременно придет.

Мешади, дядя Мешади! Я пытаюсь вызвать в памяти черты его лица. Но лицо расплывается, ускользает. Вижу только нашу избу, толпящихся в ней друзей отца и добрые, смеющиеся глаза незнакомца.

Мы забрасываем дядю Авака вопросами. Он не спеша, словно говоря со взрослыми, рассказывает о делах в Баку, и мы слушаем его, гордые доверием.

Во многих селах вскоре после призыва Бакинского Совета начался раздел земли. Теперь пришла очередь нашего Нгера.

— Сноха, разбуди-ка меня завтра утром пораньше, — попросил дед. — Знаешь, какой у нас завтра день?

— Знаем! — закричал Аво. — Завтра конфискация… как в Баку!

Дед строго посмотрел на Аво, но глаза его улыбались.

Всю ночь я не мог уснуть. Аво тоже. Как в ту ночь, когда собирались делить землю после свержения царя. Нам хотелось поговорить с дедом. Но тщетно: дед крепко спал.

Утром, чуть свет, мы с Аво незаметно улизнули из дому. Едва вышли за калитку, как тотчас же к нам присоединились ребята нашего тага. В такой час никому не сиделось дома.

— Ну как, состоится сегодня… это самое… — я хотел повторить слово, услышанное накануне, и запнулся.

— Конфискация земли, — подсказал Арам.

— Во-во! — радостно подхватил я.

— О чем разговор? Когда манташевы летят с тронов, что стоит дать по шапке какому-нибудь Вартазару!

Едва мы выбежали за село, откуда словно на ладони был виден каждый клочок нгерской земли, Сурик завопил:

— Вон уже меряют!

На поле Вартазара в самом деле мелькали фигуры людей. Работа была уже в разгаре.

В толпе показался дед. Он из-под ладони оглядывал склон, весь утыканный кольями. Заросшее лицо его как бы застыло.

— Что за кутерьма в такую рань? — прикинулся непонимающим дед.

— Не тебе разъяснять, уста Оан, — ответил дядя Саркис, смахнув со лба пот. — Народ поднялся, не хочет больше шею гнуть ни перед кем.

— Аферим [54], — воскликнул дед, и застывшее лило его оживилось. — Я вижу, бакинские комиссары — славные парни. Они научили нас ценить собственную шею.

Возле деда сгрудились другие гончары.

Откуда ни возьмись появился Вартазар. На вытянутых руках, на полотенце, он нес хлеб. А какая добрая ямочка появилась у него на подбородке! Вартазар это или не Вартазар? Рядом с ним шел Согомон-ага. На его лице тоже сияла подобострастная улыбка. Такой чувствительный стал!

— Не нравится мне кривляние богачей-толстосумов, — тихо сказал, нагнувшись к Апету, дед. — Это ведь про них сказано: увидят воду — рыбой обернутся, выйдут на сушу — крокодилом.

— Пусть покривляются. Пусть они пляшут у своей могилы, как те прыгуны [55], — отозвался беспечно Апет.