— Его, говорят, зарезали турки? Это правда? — допытывался я.

Учитель долгим взглядом посмотрел на нас. Еще резче обозначились морщинки на его лице, будто кто-то неосторожно задел незаживающую рану.

— А зачем вам такая правда, дети мои? — проговорил он наконец, стараясь смотреть куда-то в сторону. — Ваши маленькие сердца не в состоянии вместить все горе нашего народа… Давайте лучше поговорим о другом.

Он поднял опущенную голову, и мы увидели спокойные, как всегда, глаза.

Нежданно-негаданно Шаэн и дядя Мешади снова появились в нашем доме.

Как мы потом узнали, дядя Мешади завернул к нам по дороге из Шуши в Баку.

Был вечер, в селе стихли голоса, желтый свет керосиновой лампы едва освещал присутствующих. Дед вывел меня и Аво во двор и назвал односельчан, которых нужно было пригласить на чай.

— Стойте! — крикнул он нам вслед, когда мы пустились бежать.

Мы остановились.

— А язык умеете держать за зубами?

Мы поклялись не проронить ни слова.

Спустя некоторое время мы сидели возле дяди Мешади и Шаэна, счастливые и гордые успешно выполненным поручением.

Первым пришел Седрак. Поздоровавшись со всеми, он тихо присел где-то около двери. Широкое лицо его было сосредоточенно. Казалось, никогда оно не знало ни плутоватой веселости, ни лукавого озорства, которые так забавляли всех, кому Седрак рассказывал свои бесконечные истории.

Потом появился Кара Герасим. Вслед за ним, с потухшей трубкой в зубах, показался маленький Сако. Вместо приветствия он бросил с порога: «Не опоздал?» — и уселся возле деда.

Дверь то и дело открывалась, пропуская кого-нибудь из нгерцев, вызванных нами. Пришел Мкртич, а затем друг за другом — Новруз-ами, жестянщик Авак, лудильщик Наби. Вошедшие почтительно здоровались с дядей Мешади и Шаэном. Устроившись на паласе вдоль стены и достав кисеты, они бросали нетерпеливые взгляды то на Шаэна, то на дядю Мешади. Больше на дядю Мешади.

Мать обносила гостей стаканами с дымящимся чаем. На блюдечках сверкал мелко наколотый сахар.

Интересно, откуда у матери сахар? Наверно, из известного сундука бабушки, в котором можно найти и не такие еще диковины. Но гости почему-то не прикасались ни к сахару, ни к стаканам с чаем.

Когда вошли последние из приглашенных, молчаливые пастухи и усталые ремесленники, Шаэн покосился на деда, глазами показывая на нас. Дед кивнул головой, потом, подозвав нас к себе, сказал:

— Идите, детки, погуляйте пока.

Мы вышли на улицу, но, снедаемые любопытством, вернулись обратно и приложили уши к наглухо притворенной двери.

В этот вечер бабушка не спускалась с крыши, пока гости не разошлись. Приложив ладонь ко лбу, она вглядывалась в сгущавшийся мрак. Никто лучше ее не знал темных пещер и узких тропинок, сбегающих с гор. С чувством собственного достоинства она несла свою службу и, конечно, не подозревала подвоха с нашей стороны.

Шел урок. В классе было тихо. Деревянная нога учителя постукивала то в одном, то в другом конце класса.

В одной комнате помещались все пять классов. Мы занимались, усевшись на полу друг подле друга. Разложив на коленях доски, мы решали задачи и учились каллиграфическому письму.

Парон Михаил переходил от одной группы к другой. Пока одни читали, другие решали задачи.

Во время уроков руки надо было держать перед собой, на доске, которую мы приносили с собой из дома. Доска — это наша парта, на ней мы писали, подложив под тетрадь.

А руки держали на доске на случай наказаний. Провинился, пощады не жди. Парон Михаил умел строго спрашивать за разные промашки — бил линейкой по пальцам.

Но вот случилось так, что провинившийся избежал наказания, учитель линейкой не прошелся по пальцам. Я уже говорил, что парон Михаил жалованья за свою службу ниоткуда не получал. Его кормили родители учащихся — все его жалованье. Кто принесет с собой дров на зиму, кто пару яиц, кто горсть муки или испеченный в тонире полкаравая хлеба.

Однажды один из учеников опоздал на урок. За опоздание парон Михаил строго наказывал. Во всяком случае, провинившийся не избежал бы честно заработанных ударов линейки по пальцам. Это как дважды два — четыре.

— Поди сюда, мальчик, — подозвал учитель.

Мальчик подошел и, не дождавшись приказа, выставил вперед руки.

Парон Михаил взялся за линейку, но прежде чем нанести удар по пальцам, спросил:

— Может, все-таки объяснишь, почему опоздал? Знал же, что тебя ждет за это?

— Знал, как же, парон Михаил.

— Знал и опоздал?

— Да, учитель. Курица собиралась снести яйцо, и я остался подобрать его.

— Что за чушь! Разве в вашем доме больше некому подобрать яйца? Что ты выдумываешь?

— Не выдумываю, парон Михаил. В доме есть кому за курами смотреть, но вот яйца, как на грех, все старые, с зародышем. Не мог же я принести вам из яиц с зародышем. Вот и ждал, когда курица снесет свежее.

Парон Михаил вдруг раскашлялся до слез. Куда-то исчезла линейка. Вытирая глаза от слез, он сказал:

— Иди, садись на место, мальчик. Не буду тебя наказывать, раз ты из-за этого опоздал. Не мог же ты принести своему учителю насиженное яйцо с зародышем, болтуна. Клади сюда яйцо и иди садись.

Мальчик, опорожнив карманы, пошел на свое место, а учитель, вовсе смягчившись, долго смотрел ему вслед.

Остается только сказать, кто был тот хитрец, который так ловко обвел парона Михаила вокруг пальца. И не догадаетесь. Да Сурик же, наш пискун Сурик, сатана ему в ребро. Нашел над кем поупражняться в ловкости и предприимчивости. А все-таки каков, а, этот пискун. Ему и уже сейчас палец в рот не клади. У него, видать, прорезались все зубы.

Я уже говорил, какая была наша школа. Она даже отдаленно не напоминала школу. Ничего решительно не было в ней от школы. Ни парт, ни глобусов, ни обыкновенной доски с мелом. Все это могло разоблачить нас. В то время в армянских селах запрещалось иметь школу, обучать детей на родном языке. Такой был каприз белого царя.

И мы, как могли, хранили эту тайну, скрывая нашу школу от постороннего глаза. И, увы, не всегда удавалось нам это делать.

Шел урок.

В окно был виден дозорный. Взобравшись на забор, он всматривался в даль. Службу дозорного мы несли по очереди. Сегодня в дозоре был Сурен. Все шло своим порядком. Посреди комнаты, где мы занимались, зияла большая яма, рядом охапка сена — на случай, если стражники неожиданно налетят. В карманах у нас — бабки. Все репетировано заранее. И каждый из нас, учеников, знает свою роль в предстоящей инсценировке. Учителя прячем в яму, забрасывая его сеном. А мы режемся в бабки, поднимая невероятный шум по случаю неправильно обыгранной бабки. Все по той же инсценировке. Других признаков, изобличавших школу, в классе не было.

Вдруг, посреди урока, совсем близко послышалось похрапывание коней. Наш хвастунишка-недотепа, наверное, зазевался, стражников вовремя не заметил, и они застали нас врасплох.

Не успели мы убрать книги, как в дверях показались три стражника. Увидев среди нас парона Михаила, который не успел скрыться, они просияли от радости и со словами: «Ага, попался, милый!» — направились к нему. Один из стражников вывернул учителю руки за спину, другой стал скручивать их веревкой.

Связанного учителя толкнули вперед. Не удержавшись без палки, он упал и ткнулся лицом в земляной пол.

Класс загудел. Все бросились к учителю.

Тем временем появился дозорный в сопровождении нескольких взрослых. Не прошло и пяти минут, как класс наполнился хмурыми людьми с дубинами и вилами в руках. Среди них был и мой отец. Мощная его фигура возвышалась над всеми.

Взрослые нгерцы оттеснили стражников, подняли учителя и развязали ему руки. Он стоял — старый, седой, изборожденный глубокими морщинами. Я впервые видел его таким. Костлявый и высокий, он как-то весь вытянулся, распрямились его сутулые плечи, всегда спокойные глаза горели холодным блеском.

— Вон из класса, милостивые государи! — загремел он, пальцем указывая стражникам на дверь.