«Милые шиповники, и вы стали жертвой нашего доморощенного художника, и вы позируете ему? Знаешь, дружище, читал я в книге, как один мальчик хотел стать королем и стал им. Но еще говорят: воду толочь — вода и будет. Это в сказках мальчики становятся королями. На что надеешься, братец? Иди катайся на скакуне своего отца, бухай в свое удовольствие из винчестера, пугая уток».

И даже пожалел Каро за его зряшную работу. Мне почему-то казалось, что бог, наградив богатых достатком, обделяет их в остальном. И ругал, ругал Каро за его упрямство, за то, что он хочет стать тем, кем ему не дано.

«Чтобы так бездарно перерисовать шиповники и разную чушь, вовсе не обязательно протереть штаны в гимназии», — думал я.

Неизвестно, до чего бы я договорился, размышляя про себя, если бы меня вдруг не обожгли слова:

— Зажигательное стекло!

Оказывается, сидит Каро на кочке и, подставив под солнце диковинное стекло, преспокойно огненным солнечным пером пишет на палке. Из-под самого его носа от палки струйкой вьется сизый дымок.

На шум скатывающихся из-под наших ног камешков Каро медленно повернул голову, сквозь стекла очков безразличным взглядом смерил нас, неуклюже сгорбился и снова продолжал писать своим волшебным солнечным пером.

Черт бы побрал этого долговязого! Конечно, если бы Каро кинулся бежать, все бы стало на свое место. Мы настигли бы его, сбили бы с ног — и стекло было бы нашим. Но что делать, если этот виноделов сын в толк не возьмет, кто мы и кто он, и ни капельки не остерегается нас.

Шумно вздохнув, Аво шагнул к гимназисту и предложил без малейшей надежды:

— Дашь подержать?

Каро протянул стекло. Мы остолбенели. Этот долговязый, нескладный гимназист и впрямь какой-то шалый, ненастоящий гимназист.

Аво недоверчиво взял стекло, взвесил на ладони, будто вес его что-нибудь значил, и спросил:

— А это настоящее?

Толстые губы Каро скривились.

— Уступи мне твою палку, — сказал он.

Аво нехотя подал.

Каро прижал коленками рогатину Аво, направил на нее из стекла глазок света. Через минуту на палке уже можно было прочесть «Нжде».

— Продай нам это стекло, Каро, — предложил Аво.

Каро холодно сощурил глаза:

— Компенсация?

— Чего, чего?

— Вознаграждение. Выплата, — пояснил Каро тоном снисходительного высокомерия. — У вас не хватит состояния расплатиться.

Азиз молча, не глядя на Каро, опорожнил перед ним отвисший край рубахи, вывернул все карманы, в которых лежали самые вкусные плоды.

— Мало, — сказал Каро заносчиво, разглядывая наваленные перед ним фрукты и пучок дикого портулака, добытого неведомо где.

Вслед за Азизом к нему один за другим подходили мы, по очереди освобождая свои пазухи.

— Мало. Все равно мало, — твердил Каро.

Аво, закусив губу, стал стаскивать с себя трехи.

Каро расхохотался:

— Вы что? Заберите свое богатство. И трехи твои мне не нужны, Аво.

— А зажигательное стекло? — ввернул Сурен.

— И его берите, если оно вам так нравится, — небрежно уступил Каро. — Нужна мне эта подкова!..

Мы стояли, обезоруженные невероятной, неслыханной щедростью гимназиста. Никто из нас тогда не знал и не мог подозревать, что за внешней нарочитой грубостью и напускной холодностью этого мальчика скрывалось горячее сердце, преисполненное возвышенной жаждой правды и справедливости.

Арфик толкнула меня в бок:

— А я вижу наших узунларских.

— Где? — оторопел я.

— Не скажу, не скажу! — запрыгала она на одной ноге. Но девочка есть девочка, она все-таки выдала тайну, все время косясь в сторону склона, где паслось стадо.

Васак перехватил взгляд Арфик.

— Ах, вот где вы спрятались, орлы! — крикнул он.

В расщелине скалы, на склоне, где паслось стадо, сбившись в кучу, сидело с полдюжины ребят. Должно быть, они играли в кыш-куш.

Я приложил ладони к губам и что есть мочи прокричал:

— Эй, Али!

Горы вернули искаженный отзвук.

Мальчики, игравшие в расщелине, на минуту замерли, — видно, прекратили игру. Затем трое, отделившись от остальных, вприпрыжку кинулись в нашу сторону. Среди них был и Али — мой кирва.

Через минуту мы уже сидели под ежевичным кустом, покрытым вторым цветом, и Арфик, захлебываясь и боясь, что ее перебьют, делилась главной новостью.

— Мешади? Знаем, и у нас бывает, — важно заметил Муртуза, кирва Васака.

Кирва Арама, которого звали Ахмед, добавил:

— Третьего дня он был у нас. С нами еще в кыш-куш играл.

— В кыш-куш? И Мешади играл с вами? — недоверчиво спросил Васак.

— Играл. С места не сойти, если я неправду говорю! — поклялся Ахмед.

— Ну что ж, зато у нас он речь говорил, — сказала Арфик и испуганно оглянулась: тайна эта не подлежала оглашению.

Но раз девочка проболталась… Кроме того, не смотреть же в их хитрющие глаза развесив уши! Пусть знают наших! И Арфик затараторила, призывая на помощь своему небогатому азербайджанскому языку загорелую веснушчатую руку, на которой красовалось травяное кольцо. Кто знает, до чего Арфик договорилась бы, если бы Мудрый не дернул ее за косичку.

— У нас тоже Мешади говорил взрослым речь, но мы не знаем о чем. Нас туда не пустили, — признался Ахмед.

— Не пустили? Нас тоже не пускали, а вот мы знаем… — начал было я, но осекся, встретив укоризненный взгляд Арама.

— Хотя мы и не слышали речи, — сказал Али, делая вид, что ничего не замечает, — но знаем, что он говорил много хорошего. Отец мой после этой речи пришел веселый. «Раз за дело взялись такие люди, как Мешади, Абдулла-бек недолго протянет. Скоро ему будет крышка», — сказал он.

— Крышка? — снова вскричала Арфик, к явному неудовольствию всех нас: эта девочка не даст никому рта открыть. — Мой отец после встречи с Мешади сказал то же самое, но только про Вартазара! — воскликнула она.

Пока Васак и Ахмед, перебивая друг друга, делились другими новостями, я выпросил у Аво зажигательное стекло и, как бы невзначай, начал выписывать на палке разные узоры, то и дело поглядывая в сторону узунларцев, заранее наслаждаясь впечатлением, какое окажет оно на них.

Друзья из Узунлара посмотрели в мою сторону, усмехнулись, а Ахмед, ощупав свою пастушью тряпичную сумку, извлек оттуда такое же толстое, круглое стекло и, присев со мной рядом, стал на своей палке выводить те же рисунки.

— Где вы его взяли? — удивился я.

— Там же, где вы, — улыбнулся Ахмед, — у одного гимназиста конфисковали.

Корова наша была стельная, на сносях, в стадо ее не гоняли, а пасли возле речки. Привязывали ее к кусту, чтобы она не бегала. Объест траву вокруг себя, отвязывали и переводили на новое место. За день три-четыре раза меняли места, и она к вечеру делалась как вздутые кузнечные мехи. Выходит, что так даже лучше, чем пастись в стаде. На привязи особенно не побегаешь, зря не потопчешь корм.

Сами понимаете, если у подростка свободное время, не станет он сиднем сидеть и, как у нас говорят, на собаке шерсть бить. Не сидели сиднем и мы — я и Аво. Бить гимназистов, на худой конец, мальчишек-чужаков, сынков богатеев, это еще не все, чем занимали мы свой досуг.

Разве у Аво заскучаешь, руки твои без дела отболтаются? Ух, и до чего день короток, когда мы под водительством Аво.

— Хотите погулять в нашем подвале? — как-то предложил Каро.

Побывать в подвалах Затикянов! Ну не сон ли, не, смеется ли сын винодела над нами? Но Каро говорил серьезно, как и тогда, когда отдал нам зажигательное стекло.

— Захватите соломинки, будем пить вино: отец уехал, — просто пояснил он.

В условленном месте стали собираться гости. Фу, черт! И надо было, чтобы в такой час настал мой черед менять корове место. Была не была, не пойду, от нашей Марал ничего не убудет, если я немного задержусь. Она же не дед. Укоризненно не покачает головой. Все сойдет.

На пирушку были приглашены и друзья из Узунлара. Многие из нас не пробовали еще вина, а узунларцы и не видели его: у них и взрослые не пьют — Коран запрещает.