Дорога сама по себе. Она просто есть. Женщина поворачивается и уверенно шагает по ней. Развалины сменяются целыми домами, потом снова развалинами, потом какой-то степью, лесом, полем, выжженной пустыней. Все они одинаково нереальны, если смотреть с дороги. Какие-то люди, одетые в кожу, жгут на обочине костёр, который почти здесь, но всё же недостаточно, чтобы они увидели женщину. А ей и вовсе нет до них дела.

Красивое лицо её спокойно, она равнодушно и очень внимательно смотрит вперёд, то откидывая вверх тёмные стёкла очков-гоглов, то опуская их обратно, поэтому, когда на дорогу выскакивают те, кто достаточно потерялся, чтобы её найти, она реагирует моментально. «Кедр» сухо стрекочет, и бледную кожу первой твари перечёркивает цепочка тёмных отверстий. Тварь не успевает прыгнуть и, сломавшись в поясе, валится на булыжник, которым дорога вымощена здесь. В агонии существо как будто пытается выдрать из себя впившиеся в тело пули, раздирает лохмотья рубашки и видно, что это когда-то было женщиной — пирсинг в пупке, татуировка над лобком и маленькие аккуратные груди.

Вторая тварь резко меняет направление, делая судорожные рывки, нарезая круги и не давая прицелиться. Женщина спокойно ведёт за ней стволом, выжидая. И, когда непреодолимое стремление к живому теплу тела перевешивает осторожность, женщина готова. Прыжок встречен короткой очередью точно в пустое бледное лицо, и женщина делает шаг в сторону, пропуская мимо летящее уже мёртвое тело. Из сумки появляется новый магазин, пустой падает на дорогу с глухим звяканьем. Щелчок, клацанье затвора, женщина ещё несколько секунд напряжённо оглядывается, потом «Кедр» повисает на ремне, и она продолжает идти, не оглядываясь на тех, кому не повезло.

Здесь нет дня и ночи, и нечем отмерять время. Поэтому женщина просто идёт. Она не останавливается и не отдыхает. Когда её организм начинает мучить жажда — достаёт из сумки пластиковую бутылку с водой и пьёт, когда ему требуется пища — жуёт на ходу какую-то сухомятку, когда потребности выделительной системы начинают отвлекать — присаживается прямо на обочине, держа в руках оружие. Потом вода и еда кончаются, и она идёт так. Иногда за границами туманного пузыря видно движение, и кто-то с жадным интересом впивается взглядом в её лицо, тогда она вскидывает винтовку, неудобно прикладываясь к прицелу массивным гоглами, и смотрящие разочарованно отводят взгляд. Нападать никто не пытается, и она доходит туда, куда шла, не потратив больше ни одного патрона.

Рыжая женщина с исхудавшим усталым лицом стоит, пошатываясь, среди улицы. Вокруг постепенно собираются люди.

— Кто вы? — спрашивают её тревожно. Здесь почти все друг друга знают, и новый человек удивляет.

— Что с вами? Что-то случилось? Вам нужна помощь? — собравшиеся искренне волнуются. — Опустите оружие, вам никто не угрожает!

Женщина убирает в сумку «Кедр», который держала наготове так долго, что рука затекла и рукоятку трудно отпустить.

— Мне нужны Хранители! — тихо, но отчётливо говорит она, и вокруг замолкают. — Отведите меня к ним!

— Приведите кого-нибудь из Совета, срочно! — звучит озабоченный голос. — Палыча позовите, что ли…

— Я сбегаю! — откликается кто-то юный, и слышен удаляющийся резвый топоток.

Женщину осторожно, под локоть, отводят на открытую веранду ресторана и усаживают за столик. Она кладёт на стол винтовку и опускает сумку на пол. Лицо её усталое, но спокойное.

Кто-то приносит стакан воды, она механически его выпивает.

— Воды, ещё воды! — волнуются люди. — Дайте поесть ей что-нибудь, смотрите, как отощала!

Перед ней ставят тарелку куриного супа, она равнодушно, но быстро его ест, выпивает ещё стакан воды и застывает в неподвижности.

Расталкивая собравшихся, к столику пробирается до квадратности широкий в плечах мужчина с единственным глазом. Второй закрыт чёрной повязкой. Волосы просвечивают сединой, черты лица резкие и властные, но возраст определить невозможно.

— Что случилось? Кто эта женщина? Откуда она взялась? — спрашивает он требовательно. — И что тут за субботник организовался? Заняться вам нечем, товарищи? Ты, пацан, — он обращается к приведшему его подростку, — сгоняй ещё в больничку, будь другом. Скажи, что Палыч просил Елизавету Львовну сюда подойти. Да пусть аптечку захватит!

— Вот, появилась прямо посередине улицы! — быстро докладывает ему кто-то. — Стоит, глазами лупает, Хранителей каких-то требует! А у самой автоматик мелкий в руке и лицо такое странное…

Люди, убедившись, что ситуация под контролем, начинают расходиться, а одноглазый присаживается за столик, небрежно убрав с него винтовку. Он прислоняет оружие к стене, женщина никак не реагирует.

— Кто ты? — спрашивает он. — Откуда? Кто тебе сказал про Хранителей?

— Отведите меня к Хранителям, — говорит женщина. — Вы знаете их. Я вижу, на вас есть их след.

— След, значит? — озадаченно хмыкает одноглазый. — Ну-ну… А всё же — кто вы такая, гражданочка?

— Я никто. Отведите меня к ним, там моё место.

— Тут я решаю, где чьё место, — отвечает мужчина. — И хотелось бы определиться с вашим…

Через улицу к ним спешит пухлая невысокая женщина в белом халате. Её возраст расплывчат — можно дать и двадцать пять, и пятьдесят. Чёрные волосы увязаны в плотный пучок, в руке потёртый белый чемоданчик с красным крестом, лицо доброе и немного озадаченное.

— Ну вот, — шутливо сокрушается она. — В кои-то веки мужчина пригласил меня в ресторан, а тут другая… Где романтика, Палыч?

— В другой раз, Лиза, — качает головой одноглазый.

— Что с вами, милочка? — профессиональным тоном спрашивает она у рыжей.

Та не отвечает, но женщину в халате это не смущает. Она хватает запястье, и, беззвучно шевеля губами, считает пульс, поглядывая на большие наручные часы. Затем достаёт из кармана фонарик, светит рыжей в глаз, приподнимая пальцем веко, просит открыть рот. Та механически повинуется, и названная Лизой светит фонариком ей на язык.

— На первый взгляд с ней всё нормально, — отвечает на незаданный вопрос женщина в халате. — Немного истощена, сильно утомлена, слегка обезвожена. Продолжительный отдых, хорошее питание и горячий душ приведут эту красавицу в норму.

— Она требует подать ей Хранителей, — сообщает одноглазый.

— Вот так прямо требует? — удивляется женщина.

— Отведите меня к Хранителям, — повторяет рыжая. — Там моё место.

— Действительно, требует, — медик выглядит озадаченной.

— Милочка, — говорит она с досадой, — может, вас устроит кто-нибудь попроще? Господа Кришну вам не позвать? Или призрак коммунизма?

— Отведите меня к Хранителям.

— И что с ней делать? — спрашивает одноглазый.

— Может, отвести?

— Рожу я их тебе? — злится мужчина. — Они уж чёрт те сколько не откликались, сама знаешь.

— Так, может, ей отзовутся? — спрашивает Лиза задумчиво. — Что-то в ней есть, знаешь ли, этакое, сродни…

— Но-но! — грозит ей пальцем одноглазый Палыч. — Не надо мне тут этой вашей мистики! Марксизма-солипсизма этого вашего!

— Я не настаиваю, — соглашается с ним женщина. — Но что мы теряем?

— Ладно, — бурчит одноглазый. — Забирай её к себе пока, подержи под присмотром. Я подумаю.

Он поднимает винтовку, крутит в руках, скептически хмыкает, вешает на плечо. Подхватывает с пола сумку, взвешивает на руке, удивлённо качает головой. Прощается и уходит.

Женщина-медик, заботливо придерживая под локоть, поднимает рыжую и неторопливо ведёт через улицу.

— Пойдёмте-пойдёмте, милочка, — приговаривает она успокаивающе. — Полежите у нас денёк-другой, отдохнёте, витаминчики вам прокапаем, глюкозку… А то такая красавица — и так себя запустила, кожа да кости, глазки ввалились, тургор кожи слабый…

Рыжая молча идёт рядом с ней, механически переставляя ноги. Лицо её спокойно и безмятежно. Она пришла, куда хотела, осталось немного подождать.