По этому поводу одни молчаливо сопели, не смея вслух критиковать гитлеровские порядки, другие продолжали истошно кричать «Хайль Гитлер!», уверяя, что затруднения — дело временное. Вот падет Сталинград, откроется через Кавказ дорога в Индию… Большевики сложат оружие. Вот тогда заживем!.. Но были люди, которые едко иронизировали по поводу муляжей и всяких эрзацев, посмеивались над несусветными выдумками Геббельса…
Гюнтер Вайзенборн, писатель и драматург, работал в берлинском радиоцентре. Шел первый год войны на Востоке, и Геббельс упражнялся в фантастических измышлениях по поводу потерь Красной Армии. Однажды, просматривая материалы для последних известий, Вайзенборн прочитал нелепую информацию, доставленную из министерства пропаганды. В ней было всего несколько строк. Как всегда ссылаясь на «достоверные источники», ведомство Геббельса сообщало, что с начала военных действий на Восточном фронте погибло… тридцать две тысячи советских врачей, Красная Армия осталась без медицинского персонала, раненых лечить некому, в военных госпиталях катастрофическое положение…
«Какая нелепая и абсурдная выдумка! Тридцать две тысячи! Три дивизии погибших врачей. Вот чушь-то!» — усмехнулся Вайзенборн. Он улыбнулся собственной озорной мысли, которая пришла ему в голову. А почему бы не поддержать доктора Геббельса в его лжи?.. И вот вместо тридцати двух тысяч появилась другая цифра — триста двадцать тысяч! Добавился всего один ноль… Пусть будет не три, а тридцать три дивизии советских врачей, уничтоженных на Востоке. Врать так врать, как учит доктор Геббельс!
Гюнтер продиктовал информацию, и она ушла в эфир. Скандал разразился в тот же день. Даже самые тупые немецкие обыватели поняли, что им втирают очки. А московское и британское радио не преминули использовать возможность поиздеваться над Геббельсом.
Гюнтеру Вайзенборну его проделка сошла благополучно — списали, сославшись на чью-то невнимательность, оригинал информации он предусмотрительно уничтожил.
Именно об этой смешной истории зашла речь в веселой компании, собравшейся душным июльским вечером на Альтенбург-аллее в особняке Шульце-Бойзенов. Было еще светло, и гости расположились на открытой веранде, выходившей окнами в фруктовый сад. Компания выглядела странно — будто на маскараде. Женщины сидели, как на пляже, в купальных костюмах, мужчины — в шортах и галстуках, повязанных на голое тело, другие, невзирая на духоту, изнемогали в тяжелых пиджаках, сшитых из жестких синтетических тканей.
Некоторые натянули одни рукава, отпоротые от крахмальных сорочек… И стол был сервирован под стать обстановке вечера — на бумажной скатерти стояли муляжи фруктов, тортов, гости пили эрзац-кофе из суррогатов…
Идея вечера принадлежала веселой выдумщице Либертас. Она и предложила устроить встречу друзей под знаком «четырнадцати пунктов» — талонов промтоварных карточек. Ее поддержали, вечер так и назвали: «Праздник четырнадцати пунктов».
С началом войны на промтоварные карточки, введенные Гитлером, получали ограниченное количество товаров — четырнадцать талонов в год. К примеру, на каждый талон можно было приобрести один мужской воротничок. Дамские перчатки стоили три единицы. Женская косынка — шесть. Чтобы купить купальный костюм, требовалась годовая норма промтоварных карточек. Либертас придумала: это будет почти маскарад! Пусть каждый из гостей придет в том, что может иметь рядовой берлинец на четырнадцать товарных талонов… Получилось действительно смешно. Женщины всячески изощрялись, чтобы выглядеть хоть мало-мальски прилично. Мужчины тоже оказались в затруднительном положении. Исключение составлял один Харро Шульце-Бойзен. Как всегда, он был одет в полную офицерскую форму. Харро посмеивался: «Мне это не стоит ни одного талона… Меня одевает фюрер».
Когда стемнело, гости перешли в дом, задрапировали окна, чтобы свет не просачивался наружу. Ночные патрули, бродившие по улицам, строго следили за комендантским приказом о затемнении города. Британские самолеты теперь постоянно совершали налеты на германскую столицу.
На месте разрушенных зданий в Берлине все чаще появлялись маскировочные глухие заборы с надписями: «Строительные работы». По этому поводу Хорст Хайльман, самый молодой из компании, собравшейся в доме на Альтенбург-аллее, сказал:
— А вы знаете, что я сегодня видел?! На Унтер-ден-Линден, рядом с университетом, загородили новые развалины и на заборе сделали надпись: «Ведутся строительные работы»… Кто-то дописал большими буквами: «Производитель работ Уинстон Черчилль»… Настоящее эрзац-строительство!
Все рассмеялись.
Позже, улучив удобную минуту, Хорст сказал Шульце-Бойзену:
— У нас в функ-абвере горячая пора. Нашли какие-то шифрованные радиограммы. Весь отдел с утра до вечера занимается их расшифровкой.
— Ну и что? — спросил Харро.
— Не знаю… Пока результатов не видно.
— Им придется расшифровывать до конца войны, — беззаботно ответил Шульце-Бойзен. — Но все же скажи, если будут какие-то новости.
Среди гостей, собравшихся в тот вечер на Альтенбург-аллее, было много участников берлинского подполья. Ради того они и собрались на веселый маскарадный вечер, чтобы кое о чем поговорить.
Именно этот вечер и попытался позже использовать прокурор Редер, чтобы ханжески обвинить подпольщиков в «аморальности» и прочих смертных грехах.
Гости и сам хозяин не могли себе представить, какая угроза нависла над ними в тот вечер. Неизвестно за кем из гостей увязался «хвост» — гестаповские ищейки. Под видом ночного патруля, наблюдавшего за светомаскировкой, агенты гестапо разгуливали по улице, не упуская из вида дом, который привлек их внимание. Они крутились вблизи, заглядывали во дворы, в сады, окружавшие грюневальдские особняки.
В одиннадцать часов вечера начальник такого «патруля» позвонил криминал-советнику Панцингеру, который в тот вечер дежурил по управлению. Осведомитель доложил, что человек, за которым велось наблюдение, пришел на Альтенбург-аллее в квартиру офицера военно-воздушных сил Харро Шульце-Бойзена. Это установлено точно. В доме собралось много гостей, и, если нужно установить за ними слежку, требуется подкрепление. Панцингер распорядился продолжать наблюдение и просил еще раз позвонить ему через полчаса.
За это время Панцингер хотел познакомиться с секретным досье на Харро Шульце-Бойзена, если такое существует в архиве гестапо. Сыскное дело в германском рейхе было поставлено на широкую ногу. Осведомительная картотека содержала сотни и сотни тысяч фамилий «подозрительных» немцев. Через несколько минут Ганс Панцингер держал в руках карточку на Харро Шульце-Бойзена. Он даже присвистнул от удивления. С одной стороны, в карточке значилось, что Харро Шульце-Бойзен потомок знаменитого адмирала фон Тирпица, что ему протежирует сам рейхсмаршал Геринг, но несколькими строками ниже было сказано, что десять лет назад Шульце-Бойзен был арестован гестапо по обвинению в антинацистской деятельности. Освободили его по распоряжению все того же Геринга. Здесь было над чем призадуматься… Вступать в конфликт с рейхсмаршалом Панцингер никак не хотел, можно свернуть себе шею, но… И криминальный советник решил пойти на риск. Он даст указание понаблюдать за всеми, кто собрался в особняке Шульце-Бойзена. Если надзор не даст результатов, такой приказ можно сохранить в тайне, господин Геринг ничего не узнает.
Когда осведомитель снова позвонил, Панцингер передал ему, что группа секретных агентов уже выехала. Они вскоре должны прибыть на место.
Через несколько дней после вечеринки на Альтенбург-аллее сотрудник функ-абвера Хорст Хайльман узнал, какая опасность грозит его другу Харро — расшифрованные радиограммы касались работы группы Шульце-Бойзена! Хайльман позвонил по телефону Харро, но не застал его дома. К телефону подошла экономка. Хорст оставил телефон и попросил, чтобы Харро немедленно позвонил ему на работу.
Звонка не последовало. В тот вечер Шульце-Бойзен поздно вернулся домой. Экономка запамятовала фамилию Хайльмана, она записала только номер его телефона. Харро позвонил утром следующего дня.
