Полковник немецкого генерального штаба граф Клаус Шенк фон Штауффенберг был человеком трудной военной судьбы.

В юности Клаусу вряд ли кто мог пророчить военную карьеру, хотя в древнем роду Штауффенбергов были и такие полководцы, как Гнейзенау, прославивший свое имя в борьбе с войсками Наполеона. В раннем детстве он рос болезненно слабым, хилым ребенком, столь слабым, что родители вынуждены были взять младшего сына из аристократической гимназии и обучать его дома, в фамильном поместье Лёйтлинген. Поместье это, с руинами старого замка, с крепостной стеной и сторожевой башней, переходило по наследству из рода в род баронов и церковных князей Штауффенбергов.

Домашнее обучение Клауса не вызывало материальных затруднений у родителей. Отец его до самой революции восемнадцатого года состоял обер-гофмаршалом при дворе вюртембергского короля, а мать была придворной дамой королевы, дружила с ней, и в неофициальной обстановке они разговаривали друг с другом на «ты».

Внешним видом, да и складом характера Клаус как будто совсем не подходил для военной профессии. Рос мечтательным, лиричным романтиком, мог часами созерцать окружающую природу, читал стихи, увлекался музыкой и конечно же имел большие склонности к теологии и поэзии, нежели к военному искусству. Может быть, единственной чертой, противоречащей его мягкой натуре, была отчаянная, порой упрямая смелость. Она проявлялась сначала в детских забавах: Клаус всегда первым бросался на лыжах вниз с заснеженных гор, громоздившихся вблизи Лёйтлингена.

Были у Клауса два старших брата — близнецы Александр и Бертольд, родившиеся на два года раньше его. С ними и проводил он детство, раннюю юность. Так и рос Клаус, не зная житейских забот, не выделяясь ничем среди своих аристократических сверстников. И вдруг, в девятнадцать лет, едва сдав выпускные экзамены, Клаус поступил фаненюнкером на военную службу, в рейхсвер, в кавалерийский полк. Через несколько лет он стал лейтенантом.

Почему же так произошло? Почему младший из семьи Штауффенбергов предпочел университетским аудиториям жизнь в казарме, в седле, в конюшне, пропахшей конским потом и сырой кожей? Причина могла быть только одна — политическая обстановка в послевоенной Германии, осложненная социальным разбродом в годы Веймарской республики. Версальский мир, подписанный в Компьенском лесу, поставил кайзеровскую Германию на колени. Унизительный мир, напоминавший постоянно о поражении в мировой войне, как заноза, вызывал боль. Чтобы избавиться от нее, следовало восстановить былую славу великой Германии. Так думал Клаус, так думали многие. Нарастали реваншистские настроения. Их разделял Клаус, так же как и его отец, убежденный сторонник свергнутой монархии. Но что мог сделать стареющий граф, бывший гофмаршал королевского двора в Вюртемберге? В знак протеста против нового строя он, завзятый театрал, отказался ходить в театр, когда узнал, что над главной ложей сняли королевский герб — барельеф орла с распростертыми крыльями.

В душе Клаус иронически отнесся к поступку отца, но сыновние чувства не позволили ему проявить это открыто. Для себя же Клаус избрал иной путь, стал солдатом, усматривая в этом свой патриотический долг.

Но, поступив на военную службу, Клаус предпочитал общество немецких интеллектуалов, тяготясь кругом военных завсегдатаев офицерского казино и пьяных вечеринок.

Он симпатизировал однополчанину Манфреду фон Браухичу, племяннику будущего главкома сухопутных войск. Дружил с театральным критиком из Мюнхена Рудольфом Рёсслером, с которым начинал военную службу. Разочаровавшись в армейской жизни, Рёсслер ушел в отставку, сохранив добрые отношения со многими однополчанами, которые из года в год успешно продвигались по службе.

Ушел из армии и Манфред фон Браухич, который предпочел иную сферу — он стал известным автомобильным гонщиком. А Клаус фон Штауффенберг оставался преданным военной профессии.

Говоря о политических взглядах Штауффенберга в те годы, следует отметить одну характерную для него черту: Клаус без особых симпатий относился к Веймарской республике, но служил ей верой и правдой, соблюдая незыблемую верность военной присяге. К тому же он был уверен, что, состоя на службе немецкого государства, прежде всего служит немецкому народу, всей нации. Какое это государство, какая в нем форма правления — монархия кайзера Вильгельма или буржуазная республика, для него не имело значения. Он соглашался, что военные не должны заниматься политикой, не возражал, что военнослужащие лишены права участвовать в выборах.

Не изменились взгляды Клауса и после того, как к власти пришли нацисты. Ему даже импонировали их взгляды, — они громогласно выступали против версальского договора, требовали его отмены и добивались права Германии воссоздать свою армию. Впрочем, только в этом вопросе точка зрения Клауса фон Штауффенберга сближалась с политическими устремлениями Гитлера, которого Клаус в то же время презирал как выскочку-ефрейтора.

Поздней осенью тридцать третьего года в Лёйтлинген, в поместье Штауффенбергов, приехал Рудольф Рёсслер, чтобы попрощаться с Клаусом перед отъездом. Разговаривали втроем, был еще Роберт Н., давний приятель Клауса, который за последние годы быстро пошел в гору, опередив своих товарищей-сослуживцев. Теперь он был уже майором и занимал должность офицера для особых поручений в баварском военном округе.

Это был высокий, светлый блондин с правильными чертами лица и статной фигурой спортсмена.

Они уединились в комнате Клауса, которая находилась в башне старого замка, — с узкими окнами, приподнятыми высоко над полом, прикрытым большим, мохнатым ковром. Тесным коридором башня соединялась с новым жилым домом, но и новый дом тоже был построен еще в прошлом столетии. Клаус называл свою комнату «средневековой». В ней он провел раннее детство, годы юности, здесь все напоминало ему о прошлом. Клаус в неприкосновенности сохранил свое жилье таким, каким оно было много лет назад. В углу складная железная койка с пуховой периной, под окном тяжелый стол и такие же грубые самодельные стулья. Полка с книгами, платяной шкаф, да вюртембергский герб на стене в темной деревянной раме — золотые львы и рога оленей. Гербом тоже, вероятно, любовались далекие предки Клауса.

— Куда ты собрался? — прежде всего спросил Штауффенберг.

Они сидели за столом и пили из баварских кружек домашний сидр. «Вюртембергский напиток» был предметом гордости хозяев поместья Лёйтлинген.

— Решил эмигрировать из тысячелетнего рейха Гитлера, — с обычным оттенком иронии ответил Рёсслер.

— Но почему?

— Не хочу быть пророком, однако я не намерен стать бараном, которого ведут на убой… Поверьте мне, пройдет немного лет, и все мы окажемся соучастниками преступлений. Я противник нацизма, и мне лучше уехать.

Клаус вспылил:

— Значит, ты намерен стать дезертиром!

— Нет… Французский солдат не может изменить британской королеве. Гитлер приведет Германию к гибели.

Разговор был острый и доверительный. Роберт почти не принимал участия в споре. Он молчаливо потягивал из кружки сидр и только время от времени неторопливо произносил короткие фразы, утверждая собственное мнение.

— Тысячелетие рейха только начинается… Поживем — увидим. Никогда не поздно сказать — нет, если Гитлер станет горячиться в упряжке, — Роберт был уверен, что это они, военные, брали в упряжку Гитлера, а не наоборот.

— Что касается меня, — возразил Клаус, — остаюсь при своем мнении: мы служим нации, кто бы ни стоял во главе государства… Я исповедую все тот же девиз наших вюртембергских предков.

Он кивнул на стену, где висел старый герб. На нем было написано: «Бесстрашие и верность».

Трое друзей остались каждый при своем мнении. Они разошлись поздно, а рано утром, переночевав в Лёйтлингене, разъехались кто куда. Рёсслер в Мюнхен, откуда вскоре переселился в Швейцарию, а офицеры — Клаус и Роберт — отправились в свои гарнизоны, где ждала их повседневная служба.