Конверт был заклеен, и Григорий отнес его в следственную комнату Бонч-Бруевичу, который тут же передал его Ленину.

— Письмо от арестованных офицеров, — сказал он. — Потребовали передать лично вам.

Владимир Ильич разорвал конверт и пробежал глазами строчки, написанные на обороте листовки с призывом о беззаветной защите республики.

— Любопытно, любопытно, — проговорил он. — Извольте познакомиться.

Бонч-Бруевич прочитал:

Почерк, которым было написано письмо, показался знакомым. В конце письма стояли подписи арестованных офицеров, и первой из них — подпись поручика Кушакова.

— Это тот самый Кушаков, дневник которого я вам показывал, — напомнил Бонч-Бруевич, возвращая письмо.

— А вы знаете, что здесь самое примечательное? — воскликнул Владимир Ильич. — Даже наши недавние враги становятся на защиту Советской республики… Не будем мешать!..

Владимир Ильич взял перо и написал резолюцию:

Арестованных вызвали в семьдесят пятую комнату. Они стояли вокруг большого письменного стола, и Бонч-Бруевич прочитал им резолюцию Ленина.

— В каких частях вы хотели бы служить? — спросил Бонч-Бруевич.

— В тех, которые пойдут впереди, — ответил за всех Кушаков.

Недавние террористы в сопровождении рабочего комиссара ВЧК отправились на Варшавский вокзал. Там на путях стоял под парами первый бронепоезд, уходивший на фронт. Его сформировали за несколько часов. Рабочим комиссаром, сопровождавшим освобожденных офицеров, был Григорий Беликов, двадцатилетний чекист, тоже уходивший в тот день на фронт. Он ехал в одной теплушке с рядовым солдатом Яковом Спиридоновым, который помог раскрыть покушение.

Потом были скоротечные бои. Бронепоезд действовал в составе только что рожденной Красной Армии. Громя интервентов, он прорвался на Псков. Наступление гогенцоллерновских войск, угрожавших существованию Советской республики, было отбито. Судьбы бывших террористов, готовивших покушение на Владимира Ильича, судьба чекиста Григория Беликова, на много лет затерялись в событиях революции и гражданской войны.

Супруги Штайнберг растерянно остановились на углу Свен-Гединштрассе у «бомбенпарка» — аккуратного скверика, втиснутого между домами.

Скверик точно повторял планировку большого, на весь квартал, здания, стоявшего здесь до войны. Война отошла в прошлое, и зеленые пластыри «бомбенпарков», разбросанные по всем городам послевоенной Германии, создавали видимость благополучия, скрывали разрушения, причиненные бомбардировками. А стены домов, с трех сторон ограждавшие скверик, обнажали всю свою неприглядную наготу — обшарпанную штукатурку, потемневший кирпич, проемы окон, заложенные тусклыми стеклянными блоками, похожими на днища винных бутылок. Впрочем, сейчас всю пятиэтажную высоту стен прикрывали броские, намалеванные люминесцентными красками рекламные щиты торговых фирм.

На другой стороне улицы вместо былых руин поднималось новое здание из стекла и бетона, пока еще прикрытое полотнищами из грубой ткани.

Штайнберги в раздумье стояли у стены углового дома, где под рекламным щитом висело множество белых эмалированных табличек с фамилиями и адресами адвокатов.

— Может быть, поедем на Ратенауплац? — неуверенно предложила фрау Элизабет. Она протерла пенсне и осторожно опустила платочек в нагрудный кармашек.

— Там будет дороже, — ответил Эрнст. — Неизвестно еще, что из всего этого выйдет… Может быть, вообще ничего не получится. Не стоит прежде времени сорить деньгами. В центре все дороже.

— Тогда пойдем к кому-нибудь здесь.

Эрнст вдруг рассвирепел. Элизабет всегда раздражала его неопределенностью своих советов.

— Ха!.. К кому-нибудь! — вскипел он. — Скажи, к кому! Здесь целая улица адвокатов.

— Ну, выбирай, я не хочу спорить, — примирительно сказала Элизабет.

Эрнст Штайнберг боялся просчитаться. В его жизни было столько просчетов! Потом от Элизабет не отвяжешься. Она умеет пилить, надо отдать ей должное. Сейчас прикидывается овечкой, а потом начнется: «Я же говорила…» Тьфу! Вслух он сказал:

— Хорошо быть умным, как моя жена потом… Ты же всегда так…

Он закурил сигару. Эрнст позволял себе такое удовольствие лишь в исключительных случаях. Сигара его несколько успокоила. Супруги Штайнберг снова принялись перечитывать эмалевые таблички.

Они прожили вместе больше четверти века. За это время мимо них прошло столько событий: была Веймарская республика, с послевоенной инфляцией, когда деньги ровным счетом ничего не стоили; горел рейхстаг, после чего Гитлер пришел к власти. Поначалу все было хорошо, нацисты многое обещали, кричали о «лебенсрауме» — жизненном пространстве для немцев, сулили райскую жизнь, трубили о превосходстве германской расы. Они захватили Европу, двинулись на восток — многим хотелось урвать кусок пирога, обещанного Гитлером. И Эрнст вступил в партию, одно время был даже блоклейтером в своем районе. Правда, недолго.

В конечном счете фюрер не оправдал надежд. Теперь Штайнберг проклинал фюрера, но своей вины ни в чем не ощущал. Он ведь не участвовал в преступлениях, старался, как и многие другие, не замечать происходившего. Какое отношение имеет к нему, хозяину маленькой овощной лавочки, то, что было при Гитлере? Песчинка он на морском берегу!

Эрнст умел считать пфенниги, даже в отношениях с Элизабет… «Едем дас зейне!» — «Каждому свое», как гласит библейская мудрость. Это изречение, написанное плотным готическим шрифтом, украшенное цветными буквицами, Эрнст заключил в рамку и повесил под стеклом на видном месте в гостиной рядом с портретами родителей. Предки словно напоминали о мудрости веков, строго взирая на живущих в их доме.

Все в жилище Штайнбергов подчинялось заповеди собственников. Каждый супруг имел свою сберегательную книжку, каждый отдельно вел свои финансовые дела, отдельно учитывал доходы и расходы, и даже паек, причитавшийся им по карточкам, фрау Элизабет и рассудительный Эрнст хранили отдельно. Сахар стал дорог, когда после капитуляции оккупационные власти ввели продовольственные карточки. Чтобы не портить отношений, Штайнберги по отдельности ходили в магазин, Элизабет, сосчитав кусочки, перекладывала их в фарфоровую сахарницу, а Эрнст хранил сахар прямо в бумажном пакете, засовывая его подальше в ящик кухонного стола.

Так и прожили бы супруги Штайнберг отведенные им судьбой годы, не вникая в дела друг друга, если бы не обстоятельства, понудившие их совместно обратиться к помощи адвоката.

Шевеля губами, Эрнст беззвучно перечитал все таблички, потом несколько раз ту, что висела последней.

— Я думаю, — сказал он, — это нам подойдет: солидная фирма.

Он ткнул пальцем в табличку «Адвокатская контора Крум и сын».

— Не будет ли слишком дорого?

— А ты бы хотела даром?

— Но ты сам только что говорил…

Эрнст отмахнулся и пошел вперед.

— Запомни адрес, — бросил он на ходу.

Владелец адвокатской конторы Леонард Крум жил на шестом этаже в старом запущенном особняке довоенной постройки, и супруги Штайнберг изрядно намучились, поднимаясь по крутой лестнице. Эрнст уже на полдороге стал раскаиваться, что выбрал не того адвоката — сюда лишний раз не придешь.

— Солидные люди не открывают свои конторы так высоко, если нет лифта. Они заботятся о клиентах, — сказал он, останавливаясь, чтобы передохнуть. — Этот Крум должен был написать, какой этаж. Незачем вводить людей в заблуждение…