— Внизу было написано, — робко возразила Элизабет.

Эрнст не ответил. Не возвращаться же теперь назад — и супруги побрели дальше, впереди тучный Эрнст, за ним высокая сухопарая Элизабет.

Дверь открыла молодая женщина в белом переднике и кружевной наколке.

— Вы к господину Круму? Пройдите в кабинет, вот сюда, он сейчас выйдет… Леонард, к тебе посетители! — крикнула она и скрылась за дверью.

Стены кабинета были сплошь заставлены книжными стеллажами; книги лежали на подоконниках, на столе, заваленном бумагами и папками. Рядом с настольной лампой высился громоздкий том свода имперских законов. Эта книга в прочном кожаном переплете с потускневшим золотым тиснением сразу заставила Эрнста Штайнберга проникнуться доверием к адвокату. Он собирался что-то сказать по этому поводу Элизабет, но тут в комнату вошел адвокат — человек средних лет, с приятным интеллигентным лицом, в костюме из серого трико в узкую полоску.

— Чем могу служить, господа? Я в вашем распоряжении.

Эрнст назвал свою фамилию, представил Элизабет.

— Нас интересует наследство дальних родственников, умерших во время войны, — сказал Эрнст. — Нам нужно получить ваш совет. Может быть, вы взялись бы вести это дело?

— Вам просто повезло, господа! — воскликнул адвокат. — Моя контора занимается главным образом вопросами наследства. И я не помню случая, чтобы мы проиграли какое-то дело… Скажите, есть и другие претенденты на наследство?

— В том-то и дело… Но предварительно нам нужно уточнить некоторые обстоятельства.

— А именно?

— Мм… Да… Имущество, которое мы рассчитываем получить, принадлежало семейству Герцель. Мужу и жене. Ингрид Герцель доводится племянницей моей супруге. Вот мы и хотим…

— У вашей племянницы есть еще родственники? — спросил Крум.

— Нет, только я! — воскликнула Элизабет. — Мы так любили друг друга. Она считала меня своей матерью, — фрау Элизабет достала из сумочки платок и приложила к глазам.

— Тогда кто же еще может претендовать на ее наследство?

— Родственники мужа нашей племянницы. Они тоже хотят получить это наследство…

— А сам он жив, муж вашей племянницы?

— Нет, он тоже умер.

— Когда?

— Тоже во время войны, в сорок третьем году. Почти одновременно…

— Что значит — почти?.. Они умерли своей смертью?

— Не совсем…

Крум заметил скованность и замешательство своего клиента и попытался ему помочь.

— Они стали жертвой войны?

— Не в том дело…

Эрнсту Штайнбергу стало явно не по себе. Лицо его отражало напряжение, в котором пребывал его дух. Поперек лба, между сросшимися лохматыми бровями, появилась глубокая складка, по лицу пошли красные пятна.

«А что, если рассказать ему все?» — Эрнст беспомощно оглянулся на Элизабет, но та безучастно уставилась на оконные шторы, положив на колени сухие узловатые руки. Нет, от нее помощи не дождешься.

— Знаете что, господин адвокат, — выдавил он наконец, — давайте начнем с другого конца: сколько будет стоить, если вы возьметесь вести наше дело?

— Этого сказать я пока не могу. Как велико наследство, на которое вы претендуете?

Эрнст снова повернулся к Элизабет:

— Как ты думаешь, сколько стоит дом, в котором жила Ингрид?

— Не знаю… В доме пять комнат, подвал, паровое отопление… Там большой сад, дом стоит на берегу озера… Все это стоит денег…

Эрнст не дал Элизабет закончить фразу — сболтнет еще лишнее. Он назвал примерную стоимость виллы покойных Герцелей.

— Конечно, это приблизительно — может быть немного меньше или больше… — Эрнст покрутил кистями рук, округлив растопыренные пальцы, будто держал в руках невидимый футбольный мяч.

— Отлично, стоимость мы уточним в исковом заявлении, — сказал Крум. — Пока возьмем за основу вашу сумму. Я должен буду получить умеренный гонорар — обычный процент с предъявленного клиентом иска. Половину вы заплатите при подписании контракта, остальные — по окончании дела. Ну и, конечно, судебные издержки.

— А вдруг мы не выиграем дела? — спросил Эрнст, прикидывая в уме, во что ему обойдется вся эта затея.

— У меня такого не бывает! — самонадеянно воскликнул Крум. — Если я вижу, что дело бесперспективно, я просто за него не берусь, ограничиваюсь лишь юридическим советом. А это стоит сущие пустяки.

— В таком случае давайте начнем с совета, — робко произнес Эрнст.

— Отлично! Видите, мы уже нашли с вами общий язык, господин Штайнберг. И еще одно маленькое условие: если вы хотите, чтобы я взялся за ваше дело, — доверьтесь мне, как на исповеди. Говорите со мной так же откровенно, как говорили бы с душеприказчиком. Беседа с клиентом — наша профессиональная тайна… Хотите кофе? — Не дожидаясь ответа, Крум позвонил, и почти тотчас же в комнату вошла молодая женщина, открывшая им дверь. Она внесла на подносе сахарницу и три чашки кофе.

«Не должен бы вроде обмануть», — пронеслось в голове Штайнберга.

— Видите ли, как я уже сказал, дом, о котором идет речь, принадлежал Герцелям — нашей племяннице и ее мужу, — доверительно начал Эрнст. — Долгое время они не жили в Берлине, где они были — мы не знали. Потом оказалось, Ингрид жила в Вене… Так вот, однажды летом, в середине войны, мы получаем от нее письмо… из тюрьмы, из Плетцензее. Она писала, что ее с мужем арестовало гестапо. Был суд, и их приговорили к смерти. Письмо короткое, на полстраницы. Она просила позаботиться о ее девочке. Оказывается, у Ингрид была дочка. Если бы не письмо, мы и не знали бы о ее существовании. Ингрид написала, что, кроме тети Элизабет, у нее нет родных на всем свете. Вспомнила все же про нас, когда мы ей понадобились.

— Когда это было? — спросил адвокат, делая пометки в настольном блокноте.

— Как раз перед троицей, а умерли они вскоре, — вступила в разговор фрау Элизабет.

— Подожди, я расскажу сам, — перебил ее Эрнст.

— Нет, нет, я это лучше знаю, — запротестовала Элизабет. — Тебя тогда не было дома, и мне одной пришлось переживать… Мужа тогда взяли в армию, — пояснила она, — правда, ненадолго.

— Это верно, — согласился Эрнст. — В войне я, слава богу, не участвовал, у меня нашли грыжу… Ну, говори…

— Я и говорю… Недели через две пришла бумага от коменданта суда. В ней было написано, что Ингрид и ее муж Клаус Герцель были приговорены к смертной казни и казнены в тюрьме Плетцензее, и мне, как единственной родственнице, следует оплатить расходы по их казни. К бумаге был приложен счет — сколько следует заплатить за гроб, за саван, палачу, выполнявшему казнь… Что поделаешь, пришлось платить. Правда, я доказала, что муж племянницы — Клаус — имеет своих родственников, заплатила только за нее.

— Подождите, подождите, — перебил Крум. — Начнем по порядку: вы получили письмо от Ингрид Герцель, которая просила вас позаботиться о ее дочери. Так?

— Так. О дочери моей родной племянницы, — подтвердила Элизабет.

— Что же было дальше? Вы нашли девочку? Где она сейчас?

— В том-то и дело, что неизвестно, — снова заговорил Эрнст. — После войны мы старались ее найти, но нам сообщили, что о судьбе девочки ровным счетом ничего не известно. Вы же знаете, что детей государственных преступников отправляли в приюты, меняли им имена и фамилии. Может быть, она и жива, но найти ее уже невозможно. Об этом мы получили официальную справку. Так что к наследству Ингрид Герцель она не имеет никакого отношения, и теперь единственной законной наследницей нашей племянницы является фрау Элизабет. Не так ли?

— Но почему вы не взяли девочку сразу, как только получили письмо? Тогда было бы легче найти ее. Вам непременно зададут такой вопрос на суде.

Эрнст Штайнберг ждал этого вопроса. Он помолчал и ответил:

— Вы сами знаете, господин адвокат, какое это было время: подтвердить, что ты родственник государственных преступников, значило бы самому накинуть петлю себе на шею.

— И по этим причинам вы так долго не поднимали вопрос о наследстве?

— Конечно! Сначала опасались гестапо, потом, когда кончилась война, началась денацификация, искали виновников войны, преступников. Но какой я преступник? Доказал, что к войне я не имел никакого отношения, в армии служил всего полтора месяца, к тому же в тыловых частях. Конечно, мне удалось доказать свою непричастность ко всему, что было: смешно — я всего лишь маленький человек… Но на все это потребовалось время…