Ночной разговор в Лёйтлингене, казалось, не произвел на Клауса большого впечатления. Это через много лет он старательно вспоминал — кто о чем говорил в ту ночь, заново переосмысливая сказанное. А тогда у него были другие заботы. Потому и события, происходившие в стране, связанные с утверждением нацизма, не могли его волновать так глубоко… В тот год его увлекало другое — он готовился к свадьбе и вскоре женился на баронессе Нине фон Лёрхенфельд, молодой красавице, унаследовавшей свое обаяние от матери, русской дворянки, жившей где-то в Литве или Курляндии в конце прошлого века.
Клаус фон Штауффенберг продолжал выполнять «солдатский долг», возложенный на него присягой Адольфу Гитлеру. Теперь все военные давали присягу не государству, не народу и отечеству, а лично фюреру. Клаус слово в слово запомнил слова присяги:
«Клянусь перед господом богом сей священной присягой безоговорочно повиноваться фюреру германской империи и народа Адольфу Гитлеру, верховному главнокомандующему вооруженными силами, и как храбрый солдат быть готовым, выполняя эту присягу, отдать свою жизнь».
Клаус успешно продвигался по службе. За год до большой войны ротмистр фон Штауффенберг закончил с отличием академию генерального штаба и получил назначение на должность начальника оперативного отдела дивизии. Он участвовал в оккупации Чехословакии, воевал в Польше, во Франции. Но, выполняя присягу, Клаус все больше начинал сознавать, что участвует в делах, противоречащих его совести и убеждениям. Возникала и крепла уверенность — Гитлер ведет Германию к гибели. Мысли его возвращались к тому разговору в Лёйтлингене — с Робертом и Рудольфом Рёсслером. Особенно помнилась фраза Рёсслера: «…все мы окажемся соучастниками преступлений…»
У Клауса росли дети — три сына и дочь. Их судьба тоже тревожила. Что-то надо делать. Но присяга довлела, сковывала, вызывала чувство раздвоенности, непреодолимые сомнения. Клаус замкнулся в себе. В разговоре с приятелем бросил опасную фразу о Гитлере: «Этот дурак все же втянул нас в войну!» Клаус сетовал на свою опрометчивость, но все обошлось благополучно. Может быть, приятель тоже думал так, как Клаус…
Когда началась война на Востоке, Штауффенберг уже работал в главном штабе сухопутных войск вермахта. Здесь же находился и Роберт, но встречались они редко, ни тот, ни другой не вспоминали о ночном разговоре. Но как-то раз, когда они шли к проходным воротам в Цоссене, Роберт сказал: «Не пора ли сказать фюреру: нет?»
— Он еще побеждает в войне, — возразил Штауффенберг.
— Ну, не скажи!.. Как бы русские не устроили нам большую мышеловку на Волге…
Роберт, один из приближенных Гальдера, был, несомненно, более информирован, чем Клаус. Разговор происходил в тот день, когда советские войска перешли в наступление под Сталинградом.
На том разговор и закончился, но у Штауффенберга снова сорвалось с языка:
— Неужели в ставке не найдется человека, который прикончил бы его пистолетным выстрелом…
Роберт пристально посмотрел на Штауффенберга, словно изучая, проверяя его.
— Ты неосторожен, Клаус, — проговорил он. — Сказать Гитлеру «нет» можно по-разному…
2
Объем информации, уходившей в Москву, возрастал из месяца в месяц. Радист Джим и супруги Хаммель часами просиживали каждую ночь у передатчиков и все же не успевали передавать поступавшие донесения. Еще бы! В начале войны они выстукивали на ключе всего несколько десятков радиограмм в месяц, укладывались в расписание и выходили в эфир два-три раза в неделю. Теперь же радиограмм проходило более сотни… И так из месяца в месяц.
А шифровал депеши один Шандор. Иногда ему помогала Елена. Ночи напролет проводили за кропотливой работой шифровальщика, иногда прихватывали часть дня. Кроме того, время отнимали карты, схемы, которыми Шандор должен был заниматься в своем агентстве «Геопресс». Затем текущие дела, встречи, проверка, отбор информации. Шандор почти не спал и все же не мог справиться с потоком донесений.
Радо отбирал первоочередные, наиболее важные сообщения и ставил гриф: «Молния!», «Расшифровать немедленно!» Но что значило в таких условиях срочная? Иной информации не было. Любая радиограмма, задержанная на один-два дня, могла утратить свое значение.
С точки зрения конспирации все это было недопустимо — радисты часами не отходили от передатчиков, заполняя эфир писком выстукиваемых тире и точек. А противник был хорошо оснащен пеленгационными установками, которые из ночи в ночь ползали по улицам и шоссейным дорогам…
Радисты изнемогали, но перебросить в Швейцарию новых не представлялось возможным. Центр предложил найти и подготовить радистов на месте. Но где их взять?
После долгих раздумий и поисков Шандор остановил выбор на молодой, двадцатидвухлетней девушке — Маргарите Болли, дочери итальянского эмигранта, который лет десять назад переселился из Рима в Швейцарию. Итальянский антифашист относился в равной мере враждебно к Муссолини и к Гитлеру. В Базеле он занимал скромную должность служащего торговой фирмы, жил спокойно и тихо, а в душе испытывал угрызение совести, что оказался в стороне от борьбы с фашизмом.
Сначала повели разговоры с отцом. Он охотно помог бы людям, которые борются с нацизмом. Но чем он может быть полезен? Вот, может быть, его дочь — Маргарита… Она разделяет взгляды отца.
Болли-старший сам вызвался поговорить с дочерью. Маргарита без раздумий согласилась.
Она была хороша собой. Смуглая кожа, лучистые глаза, длинные ресницы, упругая походка привлекали внимание окружающих. Качество не особенно подходящее для подпольщицы — хорошо бы найти кого понезаметнее…
Тренировать девушку начал радист Джим. Он приезжал из Лозанны в Базель и сделался завсегдатаем в доме семейства Болли. Поначалу все шло хорошо, в Базель переправили даже новый передатчик, который за это время собрал Хаммель. Теперь в распоряжении группы Радо было три портативных радиостанции.
Пока Маргариту не допускали к самостоятельным передачам. Она изучала азбуку Морзе, день и ночь стучала на телеграфном ключе и делала успехи в новом для нее деле. Радист Джим был доволен своей ученицей.
Иногда Маргариту использовали как курьера. Она передавала Джиму материал от Пюнтера. Теперь девушку называли Розой. Иногда она встречалась с Шандором или Еленой Радо, выступавшими под именами Альберт и Мария, получала от них запечатанные безымянные конверты и передавала все тому же Джиму. Встречи обычно происходили на улицах, в скверах, на маленьких швейцарских станциях. Где жили Альберт и Мария, Роза не знала. В таких поездках и встречах для нее было много романтики. Работа ее увлекала.
Но отец, который сам вовлек дочь в нелегальную работу, все с большей тревогой подумывал о грозящей ей опасности. Он боялся за судьбу семьи, ему стали мерещиться полицейские налеты, аресты и всякие другие беды. Отцу казалось, что дочь Маргарита бравирует опасностью, и попросил перенести передатчик в другое место. Однажды Маргарита вспылила и заявила отцу, что скорее сама уедет из дома, чем прекратит работу, которую отец сам же ей предложил.
Маргарита Болли действительно покинула Базель. Для нее нашли маленькую квартирку в Женеве на улице Анри Мюссар, куда она и переселилась, прихватив с собой передатчик. В доме, где поселилась Роза, она выдавала себя за студентку филологического факультета. К лету сорок второго года новая радистка вполне освоила профессию. Она могла самостоятельно и без ошибок передавать радиограммы, быстро находила в эфире позывные Центра, записывала на слух группы цифр, предназначенные для Радо. В его нелегальной группе Роза стала четвертой радисткой.
Но странное дело, чем глубже входила Роза в курс нелегальных повседневных дел, тем большую неудовлетворенность она ощущала. Розе казалось, что она может сделать куда больше! Ее начинали тяготить и однообразие ночных передач, и скука, одолевавшая днем, когда, отоспавшись, Роза не знала, куда себя деть. Конечно, она никак не проявляла своей неудовлетворенности. Ее работа не вызывала нареканий — исправно выполняла любое задание, была осторожна и сдержанна.
