И еще одно донесение поступило в те дни от «Деда», из белорусского партизанского отряда:
«В Борисове отмечено скопление машин. Среди них машины с штандартами больших германских военачальников…»
Разведчики приблизились к тайне, тщательно охраняемой германским командованием.
Для советских войск положение под Москвой складывалось катастрофически. Так думал Гальдер. На сто пятый день войны — четвертого октября сорок первого года — он записал в дневнике:
«Операция «Тайфун» развивается почти классически… Танковая группа Геппнера стремительно прорвалась через оборону противника и вышла к Можайску… Намечается глубокое окружение групп противника…»
Начальника генерального штаба тревожили, правда, большие потери, которые несли германские войска на Восточном фронте. К началу операции «Тайфун» они составили пятьсот пятьдесят тысяч человек — больше шестнадцати процентов к численности войск, действовавших в России. Так он и записал в рабочем дневнике.
Еще в июле полковник Беликов по распоряжению Директора подготовил и отправил указания Центра своим «сторожевым заставам».
«Все внимание направьте на получение информации о немецкой армии. Внимательно следите и оперативно сообщайте о перебросках немецких войск на Восток из Франции и других западных стран».
Вскоре поступил ответ:
«В Германии формируются двадцать восемь новых дивизий, которые должны быть готовы к сентябрю».
Эти сведения относились к началу нового наступления на Москву. Но как обстоит дело теперь? И вот в самый напряженный момент радиосвязь с Берлином вдруг оборвалась…
Проходили день за днем, а связи не было. Тревога все нарастала. Директор распорядился сбросить на парашютах резервных радистов Ганса и Лелю. Выброску провести в Польше, поближе к немецкой границе. Они улетели — молодой радист из немецких антифашистов и девушка из Московского института иностранных языков, в совершенстве знавшая немецкий. Операцию по выброске парашютистов готовил сотрудник Центра Курт Вольфганг. Впрочем, теперь у него была другая фамилия.
Прошло десять тревожных дней, предельный срок, в течение которого резервные парашютисты должны были подать о себе весть. Но они молчали…
Радисты-операторы из ночи в ночь тщетно вызывали Берлин. Рядом с ними часами сидел Григорий Беликов. Берлинский корреспондент на вызов не откликался. В кабинете Директора обсуждали сложившуюся ситуацию. Полковник Беликов предложил: радисту Грину дать предписание, чтобы он выехал в Берлин и восстановил нарушенные контакты с группой Коро и Альтой. Если потребуется, оказать помощь. Иного пути нет. Резервные радисты не отвечают.
— Но это нарушает элементарные основы конспирации, — возразил один из участников совещания.
— Да, но что делать? — спросил Григорий. — Оставаться без информации нельзя. Надо идти на риск…
Директор согласился. Надо подготовить текст, но день-другой подождать. Операция действительно рискованная. Да и на шифр нельзя полагаться безоговорочно…
Москва переживала самые тяжелые дни за всю войну.
Ночью поступил приказ: Центру подготовиться к эвакуации.
Нацистские войска стояли на ближних подступах к столице. Кто скажет, скольким временем можно располагать для эвакуации? Колонны военных грузовиков стояли под погрузкой, выносили тяжелые сейфы. В помещения внесли канистры с бензином, минеры закладывали взрывчатку, ставили детонаторы, тянули провода, чтобы в нужный момент поднять все в воздух — «в случае непосредственной опасности», как говорилось в приказе. Комендант управления раздал офицерам автоматы и неограниченный запас патронов.
А текущая работа продолжалась, радисты сидели в заминированном зале, прижимая наушники, вслушивались в эфир, выстукивали бесконечные точки-тире, торопливо записывали группы цифр, и только оператор, дежуривший на связи с Берлином упрямо и безнадежно повторял одно и то же, одно и то же: «Пэ-Тэ-Икс… Пэ-Тэ-Икс… Как слышите?.. Перехожу на прием…» На его призывы никто не отвечал. Связи с Берлином не было.
Эти дни прошли как в тумане. У полковника Беликова снова произошел тяжелый разговор с Директором, и каждый из них был прав. Григорий не мог понять, что происходит в Берлине, почему не отвечают Альта, Коро… Вот уж недели, как нет никакого сигнала. Что это — провал, технические неполадки? Григорий терялся в догадках. Директору он сказал:
— Разрешите остаться в Москве… Может быть, удастся восстановить связь с Берлином…
— Нет… Отправитесь с эшелоном…
— Но Альта остается без связи… Только я могу…
— Полковник Беликов, вопрос решен! — повысил голос Директор. — Дела передадите своему заместителю. Выполняйте приказ!
Директор кивнул на окно. В холодном воздухе падали хлопья пепла. Как снег, только черного цвета. В котельной жгли архивы. Струи горячего воздуха выносили бумажный пепел в трубу, и он медленно опускался на стылую землю. Легкие порывы ветра гнали его по двору, как поземку, образуя черные, невесомые сугробы…
Григорий молча вышел из кабинета. Той же ночью он отбыл в эвакуацию, передав незаконченные дела майору, своему заместителю по отделу.
Москву объявили на осадном положении. В эти дни в эфир ушла радиограмма с предписанием параллельной группе установить связь, оказать помощь людям, работавшим в столице гитлеровской Германии. В шифровке указывались адреса, фамилии подпольщиков, пароли, необходимые для встречи с ними.
На всякий случай, хотя надежды на связь с Берлином уже не было, из Центра ушла еще одна радиограмма для Шульце-Бойзена. Копию ее отправили Альте.
«От Директора для Коро. Ждите приезда нашего человека, которому даны указания восстановить с вами двустороннюю связь… Постарайтесь восстановить связь двадцатого октября. Центр слушает вас, начиная с девяти ноль-ноль. Директор».
Но эта радиограмма так и не дошла по назначению. Принять ее не могли. И в то же время станция радиоперехвата в Кранце записала ее. Теперь здесь записывали все подозрительные переговоры, хотя и не знали, что таят эти нагромождения цифр. Новую радиограмму положили в папку с надписью «Подлежит расшифровке», но расшифровать тайну радиопереговоров все не удавалось.
4
Это были люди одной судьбы, одних устремлений, одного поколения — токарь Роберт Уриг, журналист Йон Зиг, лингвист-историк Вильгельм Гуддорф, профессиональный революционер Антон Зефков… Как и многие другие, они боролись за новую, демократическую Германию, против гитлеровской диктатуры, против войны и фашизма. Они стояли во главе национального Сопротивления, создавая единый Народный фронт борьбы с гитлеризмом. Теперь их нет, — лишь имена павших высечены на каменном обелиске тихого берлинского кладбища… Они ушли из жизни.
Уже шла война с Советской Россией, полчища оболваненных немецких солдат топтали поля России, продвигались в глубину ее территорий. Им казалось, что победа близка — так говорил их фюрер. Но не все немцы были захвачены нацистским военным угаром. Не все так думали. Патриоты-антифашисты продолжали борьбу…
В те дни Йон Зиг написал статью в нелегальную газету «Иннере фронт» («Внутренний фронт»), сравнивая борьбу внутри Германии со вторым фронтом, который еще не был открыт. Газетка была маленькая, печаталась крохотным тиражом, но значение ее было огромно.
«Второй фронт, — говорилось в ней, — создается не только предстоящим военным вторжением английских и американских армий; второй фронт — всюду, где активно борются и действуют противники Гитлера. Второй фронт — на каждом предприятии, на каждой улице. Закабаленные и угнетаемые гитлеровскими бандами народы Европы, с оружием в руках или средствами саботажа восстающие против фашистской оккупации, являются активными бойцами второго фронта. Рабочий, саботирующий на своем предприятии выпуск военной продукции; железнодорожник, мешающий военным перевозкам или срывающий их; крестьянин, сопротивляющийся бюрократическому насилию; домашняя хозяйка, возмущенная голодной жизнью народа, — все они активные бойцы второго фронта.
Второй фронт — не надежда завтрашнего дня. Он уже существует…
Только немедленное прекращение войны может спасти Европу от гибели, а немецкий народ — от национальной катастрофы… Вот почему немецкий народ должен наконец сам взять свою судьбу в собственные руки и свержением гитлеровской диктатуры создать предпосылки для возникновения свободной, живущей в мире и дружбе со всеми народами трудовой Германии…»
