Передача закончилась. Харро устало поднялся… Ода Шоттмюллер дремала на диване.

— Хочешь кофе? — привстав, спросила она.

— Нет, спасибо! Пойду! Скоро рассвет. Напрасно ты не легла. — Он собрал антенну, закрыл чемодан, перенес его в платяной шкаф. — Спокойной ночи!

— А это?.. — Ода указала на листки с шифрованными записями, лежащие на журнальном столике, где только что стоял передатчик.

Харро свернул бумагу и сунул в нагрудный карман кителя.

— Может быть, лучше уничтожить…

— Ерунда! — отмахнулся Харро. — Дома сожгу. В них не разберется ни один криминалист мира. К тому же я — вне подозрений…

Он поправил перед зеркалом фуражку и вышел. Через несколько дней радиопередатчик переправили к графине Эрике фон Брокдорф в юго-западный район Берлина. В своей квартире Эрика тоже жила одна. Муж ее служил в армии на Восточном фронте. Эрика работала в имперском министерстве труда, и днем ее никогда не бывало дома. Через Шульце-Бойзена радист получил ключи и с утра до вечера мог оставаться в квартире, все время меняя часы передач в Москву.

Охота за «пианистами» продолжалась. Команды радиопеленгаторов сбивались с ног, гоняясь за неуловимыми коротковолновыми передатчиками.

Значительная часть информации шла теперь через Герберта Гольнова, лейтенанта из контрразведки военно-воздушных сил, прилежного ученика Милдрид Харнак. Английский язык легко давался Герберту, произношение стало безупречным. Однажды в конце занятий в комнату зашел Арвид Харнак. Мужчины еще не были знакомы — обычно Гольнов приходил, когда советник уезжал на службу. Лейтенант вскочил, как по команде, и вытянулся у стола.

— Занимайтесь, занимайтесь! — сказал Арвид, протягивая лейтенанту руку. — Садитесь и продолжайте. Я вам не помешаю?

Советник снял очки, протер их кусочком замши, и, открыв какой-то журнал, присел в стороне. Занятия вскоре окончились.

— У вас очень хорошее произношение, — похвалил Харнак. — Вы давно изучаете язык?

— Нет, не очень… Начинал в школе, потом пробовал самостоятельно, а вот теперь с фрау Милдрид. Я очень ей признателен.

Милдрид улыбнулась:

— Господин Гольнов способный ученик, через полгода он будет разговаривать совершенно свободно.

— Где же вы служите? — спросил Харнак.

— Извините, господин Харнак, но я не могу ответить на этот вопрос.

— Почему же, секрет? — добродушно усмехнулся Харнак. — Я государственный советник в министерстве экономики, меня секретами не удивишь. Впрочем, это не существенно…

Перед Гольновом сидел человек с умным, интеллигентным лицом и приветливо улыбался, щуря близорукие глаза. Лейтенанту почему-то стало неловко перед этим человеком. Ответ Харнаку прозвучал, вероятно, бестактно. В самом деле — подумаешь, какой секрет, где он работает.

— Я состою в абвере, — негромко сказал Гольнов. — Но у нас не принято об этом рассказывать…

— Вполне естественно, — согласился Арвид.

Заговорили о положении на фронте, о перспективах войны. Харнак выразил недоумение, почему военные действия, начавшиеся так бурно, вдруг замедлились и наступило затишье.

— Не беспокойтесь, скоро опять все придет в движение, — сказал лейтенант. Он наполнялся все большей симпатией к своему собеседнику. — Обычная перегруппировка сил перед ударом.

— Сомневаюсь, — возразил Харнак. — Если бы готовилось крупное наступление, я, несомненно, был бы в курсе дела. Война и экономика взаимно связаны…

И вдруг Гольнову нестерпимо захотелось блеснуть своей осведомленностью перед этим высокопоставленным сотрудником министерства национальной экономики.

— Ну, в этой-то области более компетентен я, — возразил он. — Это уж по моей части! Операция «Тайфун» решит судьбу Москвы.

— Значит, наши солдаты действительно к рождеству могут быть дома, как утверждал доктор Геббельс?.. Что-то я не особенно этому верю. Там дело куда серьезнее!

В этом отношении лейтенант Гольнов был согласен с господином Харнаком, так же как и с его откровенными высказываниями по поводу неразберихи, царящей в генеральном штабе. Конечно, Гитлеру не нужно бы во все встревать.

На эти темы Гольнов не раз дискутировал и с Милдрид, которая с обаятельной улыбкой высказывала весьма смелые мысли о нацистском строе, об ущемлении свободы личности, о несправедливом отношении к другим народам. Милдрид говорила по-английски, а Герберт должен был переводить беседу на немецкий язык, а потом по-английски отвечать на вопросы. Лейтенант Гольнов во многом соглашался с ней. Эта женщина с лучистыми голубыми глазами умела убеждать…

Как-то раз Гольнов привел к Харнакам своего друга Шульце-Бойзена, познакомил его с Милдрид и Арвидом. Харро сделал вид, будто впервые видит супругов Харнаков. Дальше все пошло проще. Оказалось, что и Харро разделяет мысли Арвида Харнака — режим Гитлера приведет Германию к гибели.

Абвер-офицер Гольнов работал в отделе, занимавшемся планированием диверсионной работы, заброской парашютных десантов в советский тыл. Костяком таких десантов были солдаты из дивизии «Бранденбург-800». Это они обычно начинали войны — переодетые в форму противника, бранденбуржцы проникали в тылы врага накануне внезапного удара, захватывали мосты, сеяли панику… Так было на острове Крит, в Голландии, в Дании, да и в России, когда в ночь перед началом войны группы диверсантов из дивизии «Бранденбург-800» проникли в Брестскую крепость, просочились на советскую территорию в районе Августовских лесов…

Действия диверсионных отрядов продолжались и позже. Но многие из диверсионных групп стали терпеть прямо-таки фатальные неудачи. Казалось, будто русские истребительные отряды специально подстерегают парашютистов именно в том районе, где намечено было приземление десантов… А происходило все потому, что Герберт Гольнов, абвер-офицер министерства военно-воздушных сил, сообщал Шульце-Бойзену или Харнаку о месте выброски парашютистов, о задачах, поставленных перед ними. Он сообщал также о немецких агентах-разведчиках, которых высаживали с германских подводных лодок на берегах Англии или сбрасывали на парашютах безлунными ночами где-то под Лондоном, в Шотландии, на вересковых пустошах Уэльса. Ни один из этих агентов никогда больше не давал о себе знать. Военные союзники — Англия и Россия — обменивались данными военной разведки…

Разведчица Альта работала в Берлине самостоятельно. Она имела прямую связь с Центром, собственный передатчик, своего радиста. До самого последнего мирного дня ей было запрещено пользоваться радиосвязью. Только с началом войны ее до сих пор молчаливый передатчик в первую же военную ночь заговорил в полный голос.

Сначала радист выходил в эфир часто — ночью и днем. Работы было очень много. Но после гестаповской облавы выход в эфир сократили до минимума.

И вдруг связь оборвалась… В функ-абвере это сразу отметили, но решили, что противник просто хитрит. На самом деле было совсем не так.

В условленный день радист не явился на конспиративную квартиру, где его поджидала Альта. Не было его и на запасной явке. Никто не знал, что произошло — арест, несчастный случай… Три дня назад после радиосеанса он ушел, забрав с собой передатчик, и будто провалился сквозь землю. Если радист арестован, не исключено, что он может выдать ее, не выдержав пыток в гестапо. Правда, радист мало что знал об Ильзе Штёбе, только ее кличку.

Со всеми предосторожностями Альта решила выйти на связь с одним из своих товарищей. Но и он был в неведении. Сообщил только, что радист потерял Москву. Он строго по расписанию выходил в эфир, но Москва не отвечала. И радист не слышал Москву. В причинах этого разобрались много позже — радист перепутал схему месячного расписания связи с Центром. Небольшая ошибка оборачивалась трагедией.

Вот когда Ильза Штёбе всем своим существом ощутила полное одиночество. Одна — и никого рядом! Где-то поблизости были друзья, единомышленники, но Ильза не вправе была их разыскивать. Да и как их найдешь…

В эти же дни на плечи Ильзы Штёбе свалилось еще одно горе — погиб ее старший брат, коммунист-подпольщик, захваченный гестапо во время налета на конспиративную квартиру. Его приговорили к смертной казни, и желтые плакаты, расклеенные по всему городу, извещали берлинцев, что приговор приведен в исполнение. Брат Ильзы так и не назвал своего настоящего имени. Палачам-гестаповцам никакими пытками не удалось заставить его говорить… Ильза знала, что это о нем, о ее брате, кричат желтые плакаты. А мать ничего не подозревала и все ждала своего Густава.