Перед уходом Анри спросил:

— Скажи, у тебя есть аспирин?

Аспирином или таблетками от головной боли называли ампулы с цианистым калием.

— Есть, но ведь это на крайний случай.

— Для этого и прошу…

— Возьми, но только…

— Знаю, знаю, но я не хочу попасть в гестапо.

Дюрер протянул руку и ощутил на ладони два крохотных, скользких цилиндрика, таких маленьких, что сунь за щеку — и никто не заметит.

Этьен пришел через три дня. Рассказал о новостях. Вести были нерадостные. Команда гестапо провела аресты. Какая это организация, Этьен не знал. Брали людей, не имевших отношения к Сопротивлению. Дюрер понял: команде гестапо удалось раскрыть «сторожевую заставу».

Этьен предложил Дюреру поселиться в доме для престарелых, есть такой пансион на окраине. Сопровождать его будет Анжела, под видом сестры милосердия. В случае надобности станет поддерживать связь. Когда активность гестапо поутихнет, Анри перебросят в другое место. Там есть горные районы, полностью захваченные партизанами. Переселиться в дом престарелых надо сегодня.

Анжела заперла квартиру и, передав консьержке ключи, сказала ей, что на неделю-другую уезжает в деревню к племяннице.

На правах больного Анри не покидал дома престарелых. Анжела поселилась в комнатке рядом, облачилась в одежду медицинской сестры и снимала белый халат, косынку только на то время, когда отправлялась в город выполнить поручения Дюрера. Сам Дюрер только раз в неделю выходил в город на связь с Этьеном. Он с нетерпением ждал ответа на последнее свое сообщение о создавшемся положении. Наконец пришел ответ, Этьен изложил содержание депеши: Директор предлагал оборвать все старые связи, не устанавливать новых, перейти в глубокое подполье до получения дополнительных распоряжений.

Анри Дюрер перешел в «карантин». Наступила зима. Дюрер переехал. В горах уже плотно лежал снег, а в долинах было тепло, легкий морозец сменялся по-весеннему теплыми днями. Дюрер, заросший бородой, одетый в поношенную форму железнодорожника, ехал по семейным делам. В соседнем купе ехала Анжела «с племянником» — крепким и сильным молодым парнем, который тайно сопровождал пожилого железнодорожника, по паспорту Симона Вернэ, помощника машиниста, получившего отпуск по семейным делам…

«Карантин» все еще длился. Шли недели, месяцы… Пережили тяжелую зиму: мерзли, голодали, добывали оружие, продовольствие. Выжидали. Ждал и Анри. Томясь вынужденным бездельем, брался за любую работу в отряде, опасаясь только одного: как бы не раскрыть своего инкогнито. Этьен не давал о себе знать. Когда же, когда?!.

В отряде, куда переправили Дюрера, он выдавал себя за советского военнопленного, бежавшего из лагерей и присоединившегося к партизанам. Версия звучала правдоподобно — таких было много. Из советских военнопленных, бежавших к партизанам, создали даже русский отряд, который назвали «Родина». Анри подружился с бывшим лейтенантом-пограничником Владимиром Изотовым. Первый бой с гитлеровцами Изотов принял на заставе в начале войны, был тяжело ранен, выжил, бежал из лагеря, ночами шел на восток… Захватили его в прифронтовой полосе. Снова лагерь, и снова побег… За спиной Изотова было четыре побега, и вот — пятый побег. Он словно ожил, получив в руки оружие… Его сделали командиром отряда «Родина». Сначала в отряде было человек двадцать, к весне стало за пятьдесят.

Анри Дюрер (в отряде — Сергей Некрасов) продумал и заучил легенду — жил под Москвой, работал на химическом лакокрасочном заводе. Тоже был ранен. Угнали на завод «И. Г. Фарбен» под Франкфуртом-на-Майне, получил отравление при аварии, сбежал из больницы. Отравление все еще дает себя чувствовать, потому Сергей и не может в полную силу работать в отряде.

Но в середине зимы у Анри произошла встреча, которая чуть не раскрыла его инкогнито. Штаб отряда помещался в бывшей сыроварне. В ней было тепло и не так сыро, как в землянках, вырытых на скорую руку под обрывом у берега обмелевшей за зиму речки. В сыроварню собирались, как в клуб. А Дюрер приходил сюда, чтобы записать вести с фронта — сводки Совинформбюро. Это было одной из обязанностей рядового партизана Сергея Некрасова…

Приладившись у оконца, где посветлее, он торопливо записывал сводку. Вести были добрые, Красная Армия продолжала наступление, громила фашистов.

Дюрер оторвался от работы, поднял голову и встретился взглядом с мужчиной, глядевшим на него с пристальным вниманием. Что-то знакомое мелькнуло в этом взгляде… Но человек тут же исчез, оттесненный другими партизанами. Все ждали, сгрудившись вокруг приемника, когда Дюрер закончил принимать сводку.

— Наступление Красной Армии продолжается! — крикнул он. — Освобождена Старая Русса, много населенных пунктов…

Здесь мало кто знал или хотя бы слышал о Старой Руссе, тем более о селениях, занятых под этим городом. Но сообщение Сергея Некрасова вызвало взрыв радостного оживления. Продолжается наступление!.. К Дюреру протиснулся Изотов.

— Старая Русса?! Ура!.. Скажи ребятам, что это мой родной город…

Анри перевел. Теперь все повернулись к Изотову. Его поздравляли, обнимали, кричали «Ура!».

Человек, пристально разглядывавший Дюрера, придвинулся к нему совсем близко. Анри узнал его.

— Хозе!.. Фернанд!.. — одновременно прошептали они, обнимаясь.

— Какими судьбами?

— А ты откуда?!

— Помнишь Гвадалахару?

— Еще бы!..

На них никто не обращал внимания… Оба они когда-то были в Интернациональной бригаде, дружили, потеряли друг друга и вот снова встретились через столько лет. Да где!

Вышли вместе из сыроварни и пошли к землянкам, у реки.

— Ну, рассказывай… Вот радость! — воскликнул Фернанд.

— Прошу тебя, — предупредил Анри, — никому не говори здесь, что я был в Испании.

— Ты тоже… Гестаповцы чуть меня не накрыли. Теперь меня зовут Терни.

— Смотри-ка, а меня называй Сергеем Некрасовым, — шутливо представился Анри. Оба рассмеялись.

Друг друга они называли испанскими именами. Фернанд жил уже второй месяц в соседнем отряде и приехал сегодня по каким-то делам в штаб. Ходили и вспоминали, условились, что обязательно встретятся еще раз. Как только представится возможность.

…И вот наконец появился Этьен… Ушли с ним на берег реки, выбирая укромное место, где можно было бы поговорить без свидетелей.

Снег был плотный, липкий, напитанный влагой. На пригорках появились проталины, а на реке — темные пятна талой воды. И воздух был такой прозрачно-чистый, что горные вершины словно приблизились сюда, к долине, приблизились каждой складкой, склонами, поросшими лесом.

— Прежде всего, для тебя сообщение, — Этьен на мгновение умолк, напрягая память, чтобы слово в слово передать текст радиограммы. — Противник стремится проникнуть к руководству Сопротивлением. Возвращайтесь обратно, примите участие в обеспечении безопасности. Известному вам лицу сообщено о вашей гибели. Категорически избегайте с ним встреч… Так вот, — продолжал Этьен, — приехал за тобой. Завтра можем тронуться, Захватим еще одного товарища.

— Терни? — спросил Дюрер.

— Откуда ты его знаешь?

— Так вот, встретились…

Ехали одним поездом, но в разных вагонах. Добрались благополучно, и Этьен привел товарищей на какую-то глухую улочку. Через подвал они проникли в угольный склад, оттуда по тесной лестнице спустились вниз, в катакомбы. Потом еще долго шагали по лабиринту, похожему на каменоломни. Этьен великолепно ориентировался в подземелье, освещенном тусклыми электрическими лампами. Да и Хозе не был новичком в катакомбах, только иногда пользовался карманным фонарем. Остановились перед массивной железной дверью. Этьен нажал кнопку звонка, дверь открылась, и они очутились в помещении, похожем на заводскую контору. Низкий потолок, несколько столов, стулья да постели-нары в соседней комнате.