— Знаете ли вы, Ройт, что изменение живого посредством воплощающей эссенции — дело, отвратительное для Хаоса. Вам это было известно, Ройт? — медленно произнёс Верховный Старший.

— Этого нет в Максимах!

Конечно, я знал это. Ликс прикончил меня. Именно это было самым тяжким и непростительным. Изменение живого с помощью эссенции порядка — действие, которое ни разу не обходилось без наказания, будь преступник хоть трижды Алый. Штилева собака! На мой взгляд, моя революционная деятельность, направленная против безраздельного господства Хаоса была в разы важнее какой-то псины. Но эти фанатики…

— Это есть в сердце любого, кто принял Хаос, Ройт. Вы уничтожили хаотическую, живую волю собаки с помощью эссенции Порядка. Это обвинение не может быть отклонено. Согласно закону и совести Ройт, сын Вилириана приговаривается к изгнанию из священного города Ван-Елдэр и владений Гегемонии Хаоса, на пять полных лет с сохранением статуса, полученного при рождении. Приговор суда вступает в силу немедленно.

Не может быть… Я посмотрел на Верховного Старшего, отца, дядю, тётю, мелкого предателя-брата, учителя, родных и знакомых…

— Штиль! Да вы смеетесь что ли, это же не…

Договорить мне не дали. Зрение померкло, и я почувствовал, что моё тело словно бы взрывается изнутри.

***

Вилириан смотрел на пустое место, где только что стоял его сын. Шоннур, Верховный Старший, положил ему руку на плечо.

— Всё рассчитано, Виль. Сейчас он уже должен быть в пустыне Юклан-нар, в трёх километрах пути от форта Хытыр-Кымылан. Там живёт мой старый друг, которому я ещё вчера послал сообщение пирографом. Твоего сына сегодня же вечером доставит в форт разъезд, и ближайшие два года он проведёт, отдавая долг жизни в пустынных войсках. Это пойдёт ему на пользу. Ройт славный парень, ему просто не хватает опыта.

— Я знаю, — ответил Вилириан. — Каждый порядочный хаосит должен бросить вызов сложившемуся порядку вещей. Дело не в этом… Что ты видишь на камне?

Шоннур подошёл поближе и прищурился.

Там был медленно тускнеющий, но всё ещё отчётливый рисунок: сложное переплетение алых линий — знак Хаоса.

Где-то в пустошах, наверное

Я катался по земле, сбивая огонь с горящей одежды. Лицо, волосы, кожа рук — всё было опалено. Потушив пламя, во всё ещё тлеющей мантии, я вскочил с земли, вдохнул — и в мои обожжённые лёгкие ворвался холодный воздух. Я закашлялся, протирая глаза.

Перед глазами все плыло. Что это такое было? После фразы Шоннура меня словно ударило сорвавшейся с неба звездой: вспышка и тут же полная слепота, хорошо, что временная.

Я снова согнулся в приступе кашля. Нащупал в кармане ветровки горячую фляжку, которая болезненно упиралась мне в ребра. Запасливая Мира сунула ее мне перед началом слушания, а я даже удосужился не глянуть, что там. Я принюхался, но не смог уловить запах: вроде — не алкоголь.

Настой на травах, сладкий. Я мысленно поблагодарил Миру и сделал пару глотков. Так-то лучше. Я огляделся — для начала было бы неплохо понять, где я.

Я стоял на каком-то камне — скале, в паре метров от меня догорал высохший лишайник — очевидно, последствия моего появления здесь. Голова внезапно закружилась, и я снова сел на камень.

Надо было привести в порядок себя, и поскорее.

Я сделал несколько ритмичных вдохов и выдохов, закрыв глаза.

«…на пять лет с сохранением статуса, полученного при рождении. Приговор вступает в силу немедленно», — вспомнил я последнюю фразу Шоннура.

Мной прожгли пространство. Перенесли, забросив ветра знают куда. Я изгнанник. На пять лет.

Вдох, выдох. Меня колотила странная дрожь: как если бы все частицы моего тела немного сместились друг относительно друга, и теперь пытались вернуться на свои места. Я выпрямился, положил руки на колени и спокойно ждал, не открывая глаз, когда моё тело придёт в порядок. Меня никогда раньше не переносили — но я знал о таких способностях некоторых Алых. Значит, вот как оно ощущается!

Я начал построение сферы спокойствия. В ямке между ключицами — основа здоровья, в животе — основа действия, в груди — основа самого себя. С медленным вдохом я сплетал три основы, с выдохом — расширял сферу. Скоро она накрыла меня, как купол, и дрожь начала медленно отступать. Я почувствовал знакомое тепло, расходящееся из сердца.

Алый, практикующий методы Белых! Искренне говоря, я начал изучать эти методы лишь потому, что сама идея учиться у Белых была немыслимой для хаосита. Однако, приёмы дыхания и сосредоточения, которые преподал мне старик Анекар, неожиданно пришлись мне по душе.

— Кто ты, Ройт Айнхейн? — я будто снова слышал его спокойный, хрипловатый голос. — Кем ты будешь, если исчезнут Великие семьи и Ван-Елдэр, Алые и Белые, люди, животные, земля и море, да и сам мир Небесного ветра растворится в пустоте? Как ты себя позовёшь, если забудешь все слова и все звуки? Найди ответ, и ты найдёшь своё бессмертие.

Я сломал голову в поисках ответа на этот вопрос, а старик лишь мягко улыбался, когда я спрашивал его — кто ты такой, Анекар?

Ну, что ж. Вот, исчезли семьи и Ван-Елдэр, Алые и Белые. И кто теперь я?

Я — это я. Я храбр и умён, хитёр и изобретателен. Я силён, вынослив, молод, здоров. Я нашёл себе друзей среди тех, кто ненавидит таких, как я. Я быстро учусь, пытлив.

Я ухмыльнулся и открыл глаза. Теперь я изгнанник, но это по-прежнему я.

Под моими ногами находился длинный каменный уступ, поросший мхом и лишайником. Он нависал над живописной равниной — пологие холмы, покрытые густым хвойным лесом, и поблескивающие здесь и там озёра. Такой пейзаж простирался, докуда хватало глаз.

Обернувшись, я увидел горный хребет. Его можно было бы назвать величественным, если бы так не описывали пейзажи моих родных мест. Я-то думал, что привык к виду гор — в конце концов, каждый день я мог любоваться видом горного кольца Тегершул вокруг Ван-Елдера. Однако, наблюдаемые мною сейчас громадины были, наверное, вдесятеро выше самых высоких пиков Тегершул. Я и представить не мог себе такие масштабы. Четырехсотметровая башня Айнхейн выглядела бы рядом с ними, как декоративная собачка рядом с боевым конём. Острые вершины, покрытые сверкающим снегом, словно бы разрезали само небо, и мне казалось, что я даже вижу тёмные царапины, которые они оставляют на нём.

От этого вида у меня закружилась голова, и я опустил взгляд.

Ниже гряды исполинских пиков, ниже их меньших собратьев — чёрно-серых гор, у которых заснеженными были только вершины. С обломанных скал словно бы текли полноводные реки, но реки эти были каменными. Ближе ко мне, чёрные камни словно бы зеленели, порастая мхом; среди этих рек островами поднимались обломки скал, покрытых мелким кустарником; на некоторых я заметил даже сосны. Поток камней, сошедший с этих гор тысячелетия назад, застыл в неподвижности.

Во всяком случае, я на это рассчитывал. Если вся масса камней решит сдвинуться вниз ещё на пару десятков метров, от меня мало что останется, хоть я буду трижды уверен в себе и своей глубинной сути.

Я стоял, очевидно, на одном из таких островов — последней глыбе в ряду принесённых каменной рекой. Не так плохо для места приземления — я ведь мог попасть в болото или реку.

«Река не дала бы тебе обгореть» — возразил я сам себе, просто от нечего делать.

Подойдя к краю уступа, я глянул вниз. До вершин елей было метров десять, а летать я пока что не умел. Лес внизу темнел и выглядел не слишком дружелюбным. Признаков человеческого жилья тоже не наблюдалось.

Тем не менее, лес казался мне более подходящим местом для выживания, нежели горы.

Выживание. Штиль! Я снова сел на уступ, свесив ноги с его края, прислонился спиной к нагретому солнцем замшелому валуну и уставился в панораму перед собой. Пора было признать очевидное: я в пустошах.

Я сослан в дикие земли, как и многие изгнанники до меня. Обширные регионы к северу от Гегемонии Хаоса были тем местом, куда столетиями отправляли провинившихся серых, Алых, не ужившихся в Ван-Елдере, взбунтовавшихся данников, банкротов и многих, многих других.