Я встала, голова привычно закружилась, и тут же меня подхватили чьи-то руки — так мучительно и сладко знакомо…

— Тони… — прошептала я, и его губы коснулись моих.

Как же я жила без него все эти месяцы, промелькнула мысль. И какой же дремучей, непроходимой дурой я была! Что бы там ни случилось, что бы мы ни сделали, нам необходимо было быть вместе. Столько времени потеряно…

Этот поцелуй был совсем не таким, как прежде. Если раньше от любого его прикосновения, даже случайного, по моему телу бежала вязкая, медовая волна желания, то теперь это было похоже на возвращение корабля в тихую безопасную гавань. Возвращение после бурь и штормов. В нем не было чувственности — только долгожданный покой. Так собака, которая весь день ждала хозяина, вздохнув с облегчением, засыпает у его ног. Ничего не произошло. Мы расстались только вчера…

Мои руки, обнимавшие его, коснулись чего-то влажного, теплого. Я посмотрела на свою ладонь — она была в крови.

— Что с тобой случилось? — тихо спросила я, уже понимая все.

— Неосторожно подставил спину Хлое, — горько усмехнулся Тони. — А с тобой?

— Роды начались раньше времени. Кесарево…

Он взял мою руку и прижал к губам.

Мы сидели на земле, обнявшись, и молчали. Как будто ждали чего-то. Свет с одной стороны неба становился все ярче, а тьма с другой — все гуще.

— Странно, я думала, что умершие находятся рядом со своими телами, — сказала я наконец. — Ну, хотя бы какое-то время. А я просто уснула, когда ввели наркоз, и оказалась здесь. Даже не узнала, как Витя. Все ли с ним в порядке. Жив ли он вообще…

— Витя? — переспросил Тони.

— Это мальчик. Я решила назвать его Виктором. Витей.

— Все-таки Виктором?

— Все-таки? Что ты имеешь в виду?

Между бровями Тони прорезалась вертикальная морщинка.

— Не знаю, Света. Мне вдруг показалось, что мы выбирали имя для нашего ребенка и решили назвать сына Виктором. Но ведь этого же не было. Мы никогда об этом не говорили.

— А дочку — Мэгги. Мы говорили об этом, Тони. Вот только…

— В другой жизни?

— Может быть…

— С кем он останется?

Мы смотрели друг на друга. Даже если раньше нам казалось, что мы одно целое, по-настоящему мы стали единым только сейчас, когда думали о нашем ребенке.

— У меня никого нет, — сказала я. — Вообще никого. Кажется, у бабушкиной сестры была племянница, но я ее даже не видела никогда. Может быть, твои родители?

— Не знаю, Света, — покачал головой Тони. — Питер им, конечно, расскажет, но… Надо делать генетическую экспертизу, ехать в Россию. Захотят ли они? А у Питера и Люси сейчас своих забот будет больше чем достаточно. А твой… Федор?

— Мы ведь так и не зарегистрировали брак. А даже если бы — зачем ему? У него есть дочь… Знаешь, — добавила я, помолчав, — наш ребенок… Только это и важно. А все остальное теперь уже не имеет значения.

— Нет, — не согласился Тони. — Это — и еще одно. То, что мы теперь вместе. Неважно, кто рядом с тобой при жизни. Важно, с кем ты останешься после смерти.

— С кем ты останешься после смерти… — повторила я. — Это правда. И как я теперь понимаю Маргарет, которая не знала, что случилось с ее сыном. Кто бы мог подумать, что я в чем-то повторю ее судьбу. Интересно, с кем она осталась после смерти? То есть осталась бы — если бы не стала призраком?

— Ставлю на Мартина, — усмехнулся Тони. — Может быть, когда-нибудь и узнаем. И о Викторе тоже. Не думаю, что мы будем здесь вечно. Может быть, это какое-то промежуточное место, между светом и тьмой?

Словно в ответ на его слова свет с одной стороны разгорелся еще ярче, а тьма, похожая на клубы густого черного дыма, подступила к нам ближе.

— Странно, — сказала я. — Ведь если мы умерли, значит, не должны чувствовать боли. Но у меня болит живот, и голова сильно кружится.

— У меня тоже все болит, — поморщился Тони. — И мне кажется, Света, что мы еще не умерли. Кома, клиническая смерть — может быть. Может, вот это все, — он махнул рукой в сторону света и тьмы, — как раз и означает, что мы между жизнью и смертью. И тьма все ближе. Может, стоит идти туда — к свету?

— Звучит абсурдно, но… я уже ничему не удивляюсь. Давай попробуем.

Тони взял меня за руку, и мы медленно побрели к малиновому сиянию, то и дело оборачиваясь посмотреть на тьму, которая следовала за нами. Идти было тяжело, и с каждым шагом становилось все тяжелее. Боль, сначала вполне терпимая, теперь просто разрывала изнутри.

Она была очень знакомой — эта боль. Это тоже было со мной: боль в животе, похожая на чудовищную симфонию, озноб, слабость. Тело, сопротивляющееся каждому движению. И одно-единственное желание: дойти, успеть.

— Мне кажется, я вот-вот вспомню все, что мы забыли, — с трудом ворочая языком, сказала я. — Как будто оно рядом. Как два снимка, снятые одним кадром, один поверх другого.

— Боюсь, мы должны вспомнить все только после смерти, — так же с трудом ответил Тони. — Идем, Света! Поднажми!

— Мы как будто на одном месте топчемся.

Пейзаж был совершенно однообразным, просто голая, выжженная солнцем земля. Сколько мы ни шли, развалины все так же виднелись справа, а спереди и сзади ничего не менялось.

— Может, мы в Зазеркалье? — предположил Тони, переводя дыхание.

— В смысле?

— Ну, помнишь «Алису в Зазеркалье»? Чтобы остаться на месте, надо бежать со всех ног. А чтобы попасть куда-то, надо бежать вдвое быстрее.

— «Зазеркалье» мне как-то не зашло, — покачала головой я. — И бежать со всех ног у нас точно не получится. Не говоря уже о вдвое быстрее.

— Я бы тебя понес. Но, боюсь, тогда будет наоборот медленнее.

— Тони, я больше не могу, — позорно захныкала я. — Если даже мы не умерли еще, то… Все равно ничего не выйдет.

— Прекрати! — прикрикнул он. — Возьми себя в руки! Даже если ничего не выйдет, мы все равно должны попытаться сделать хоть что-то. Ради нашего ребенка. Ради Виктора!

— Тони! — ахнула я. — Ведь мы уже делали это! Пытались сделать невозможное — ради нашего ребенка!

— Да… — Тони стиснул зубы так, что проступили желваки. — Только мы не смогли, ведь так? Черт! Света, быстрее!

Пока мы стояли, тьма придвинулась так близко, что стало понятно: это действительно стена черного дыма. Запахло горелой резиной. Мы торопились, как могли, но дым все равно догонял нас.

Обернувшись очередной раз, я увидела, как на границе темнота сгустилась, обрисовав неясный силуэт. Еще несколько секунд — и из клубов дыма показалась фигура в черном. Фигура в монашеском одеянии. С ее предплечья сорвалась и взлетела, отвратительно хохоча, большая белая птица с длинным клювом и бурыми крыльями.

Я видела эту птицу! И не один раз. В видении, когда меня везли в больницу. И еще раньше. Именно она взлетела и испугала лошадь Грейс Тилни во время королевской охоты в Рэтби. Австралийская птица в Англии!

Мы с Тони стояли, не в силах пошевелиться, темная фигура приближалась. Почему-то я была уверена, что под капюшоном, надвинутым на лицо, скрывается сморщенное лицо древней старухи с одним черным и одним слепым глазом, но когда костлявая рука сбросила капюшон…

— Сестра Констанс?! — ошеломленно воскликнул Тони.

Откуда он ее знает, пронеслась мысль, и тут же я поняла: знает. Мы были у нее вместе.

— Сестра Констанс? — переспросило существо невообразимо прекрасным и в то же время нестерпимо отвратительным голосом, тогда как телесная оболочка монахини лохмотьями облезала с него.

У него не было облика — только постоянно меняющееся, текучее обличье, такое же прекрасное и омерзительное, как его голос. Оно завораживало, притягивая и отталкивая, внушая одновременно надежду и отчаянье.

— Сестра Констанс, — повторило существо с издевкой. — Аббатиса Констанс! Она предалась похоти, но не хотела платить за это жизнью. Что ж, я помог ей получить желаемое. Она думала, что ее страсть к дракону — это хитрый обман. Ведь это же не мужчина, и она осталась девственной. Что ж, она прожила долгую жизнь и продолжает ее в Отражении, как чистые девы. Но потом ее душа уйдет в долину смертной тени. Туда, где обитают все, отвергшие божественный свет.