Столь отвлечённо преподнеся нам в своём рассказе «Вий» всю самую суть любви и сексуальных отношений в облака своих метафор, что этого так никто и не смог постигнуть. Как ни старался. Как Гоголь. Полностью отказавшийся от любви и рассматривавший её уже не иначе, как самое прекрасное… Искушение. Полное скрытых в ней подспудных стопудовых, как шаги грозного Вия, ужасов. И прочих несусветных мерзких сексуальных фантазий, буквально разрывающих в конце этого рассказа его главного героя. Павшего замертво перед ней ниц! Когда она его так и не смогла простить. И – увидев это – умерла вместе с ним. От разрыва сердца! Как Ромео и Джульетта.

Силён, силён был, бродяга, по полям осмысления себя и других! Особенно – тем, что, подводя итоги сего опуса, невероятным усилием воли раскрыл нам в конце своего рассказа глаза, поднял наши отяжелевшие от догматов веки на то, что буквально каждая женщина на сексуальном (в рассказе: киевском) рынке, предлагающая нам свои щедрые дары, «не иначе, как ведьма!» И нужно постоянно плевать ей на хвост и креститься, пока он у ней полностью не отвалится, став для тебя и других Василисой-премудрой.

Какой бы «коробчёнкой»6 (машиной) она ни обладала. Или же «ледяной избушкой»7 съемной квартиры. Как Афродита.

В реальности же с ними приходится повозиться. Гораздо дольше, чем тебе хотелось бы. Ведь в Дельфах изначально не было трамваев. Да и масло было уже не то. Что раньше. А самому превратить эту Панночку (Фетиду) в хладную… О, нет, что вы, только не это. Ганеша ведь у нас ангел, он органически (масляно) не может творить насилие. Это тут же превратило бы его в некрофила. А значит ни вариант Булгакова, ни вариант Гоголя его не устраивал. Изначально.

То есть – ещё в начале её беременности. Когда Фетида ещё лежала у него под большим вопросом.

Стояла, простите, оговорился, безусловно стояла! И ещё как! Мгновенно выпрямляя его знак вопроса в знак восклицания. В самых неожиданных местах. Отметая все её глупые вопросы. Ведь то, что она тогда перед ним столь отчаянно притворялась, делая вид, что безумно его любит, заставляло её не менее безумно любить его в постели. И не только в ней. Покорно соглашаясь уже на все предлагаемые ей безумства. Одно за другим. Не решаясь заронить в нём даже зерно сомнения. В грязь его жутких фантазий. Превращая его секс с ней в «Рэкс-пэкс-фэкс!» – в по-королевски сказочное заклинание. Которым он и превращал Фетиду у неё же в душе в Пастушку. Невольно внушая ей отвращение к той Потаскушке, в которую Дионис, откровенно распоясавшись, каждый вечер буквально заставлял её тогда для него превращаться. На подмостках её же игры. То и дело сползая у него с колен перед ним на колени и долго-долго отрабатывая свой метафизический кусок хлеба. Как бы ей этого ни хотелось. Жутко стесняясь делать это в туалетной комнате у кого-либо в гостях. Или – на балконе. Делая вид, что они просто вышли восхититься видом, полюбоваться звёздами и покурить. Кожаную сигару. Замирая не столько от наслаждения, сколько от холода. Но боясь хотя бы даже этим себя выдать. Обрекая себя на освоение искусства лжи. Что ей и это безумно нравится. Как и любой актрисе. Чтобы получить от этого откровенно наглого режиссера столь безумно нравившуюся ей тогда роль – его Жены.

Или всё же – Любовницы? Ведь она, всё же, продолжала в это играть даже после того, как он стал склонять её на аборт. Только ли – по привычке? Или надеясь на продолжение банкета? Во время которого Дионис захмелеет от её Любовницы и передумает передумывать. Значит, скорее всего – Жены. Хотя и Любовницей быть ей тогда безумно нравилось. Что греха таить?

И теперь лишь сидела на заднем сидении в «Линкольне» Афродиты и кусала губы от того, что просто физически не могла пока что продолжать играть в этом ослепительном сериале. Из-за того, что столько усилий вложила в то чтобы получить от него роль Жены. На которой она откровенно продолжала висеть у него на крючке в спазме веры в свою игру. Но теперь, из-за беременности, её уже просто физически тошнило, заставляя её выплёвывать Крючок. Буквально вырывая Жену вместе с этим мягким банановым комом у неё из глотки. И видя теперь, как он медленно и мучительно для неё ускользает от Жены к Афродите. Всё сильнее сдавливая комом обиды в горле роль «Жены» в кавычки. Заговаривая о нравственности. Ведь она ни понаслышке, так сказать, как никто другой, знала какой шикарной Афродита могла быть любовницей. Для неё. В монастыре Кармелиток. Без всяких, там, кавычек. Нравственности. И теперь не могла даже вынести мысли о том, что и для него – тоже. Хотя ещё в начале их знакомства уже готова была на всё ради своей подруги. Даже – поделить с ней Ганешу в тесном междусобойчике. Ведь если в высших сферах общения с Сирингой междусобойчики своей избранницы Ганеша непроизвольно именовал не иначе, как светские рауты, то междусобойчики Фетиды и Афродиты он не менее непроизвольно именовал, как оргии. Лишь поражаясь их не менее тонкой душевной организацией. Без всяких сокращений.

Даже тогда, ещё вначале его знакомства с Фетидой, когда её младший на пол года кузен Ганимед, разоткровенничавшись по пьяни, совершенно искренне и с огоньком в глазах и промежности, признался Ганеше в том, что Фетида до отсидки, как бы между делом, пригласила того в пентхаус Афродиты. Где те напоили и впервые вовлекли его своей тонкой задушевной организацией куража в свои долгие брачные игры. До самого утра. Идя с Ганешей от своего старшего на пару лет кузена. Который, сообразив «на троих» пару бутылок водки, чистосердечно и признался Ганеше в том, что Фетида пока что не может иметь детей:

– Именно из-за того, что Фетида сама, уверяю тебя, – божился её старший брат Титан, – меня напоила и соблазнила! А потом вынуждена была – матерью – делать аборт.

И его жена Европа сидела рядом с ним и во всём ему поддакивала:

– Не могла же Фетида жениться на своём брате? Пусть, двоюродном. Это вам не какая-нибудь, там, Франция времён Людовика. Или – Англия. Времён Кромвеля. Теперь, извиняюсь, так не принято-с. Тем более что они и не смогли бы этого сделать, даже если бы и захотели. Получить на это согласие от своих шумных – по этому поводу – родственников! Ведь они оба были тогда ещё столь же глупы и наивны, как Ромео и Джульетта. И не менее печальны по поводу произошедшего. Что, как и в пьесе, привело их обоих к смерти. Их потенциального ребёнка.

Но её старший кузен был отнюдь не Шекспир и не смог столь же витиевато, как классик, маскировать аборт под смерть обоих. Показавший нам то, чего оба они за это заслуживают – после посещения салона бабки-повитухи. Здесь: местной клиники.

И Фетида периодически вовлекала своего более младшего и более лояльно настроенного кузена, который был её одногодкой, как и других, более старших его по званию зевак, которых даже не приходилось звать, в свои долгие брачные игры камышовых енотовидных собак. С Афродитой.

– Этой породистой сучкой! – усмехался Ганимед. – А тем более – зевать со скуки. Или – выть на луну! Не в силах больше сдерживаться от напряжения в полнолуние их страстей.

Наблюдая, как они вначале целуются друг с дружкой, желая как можно глубже «завести» того, кого они завели к себе в квартиру. Поужинали, выпили, усадили на кресло и попросили немного подождать. Посмотреть видеоклипы. Пока они, под музыку, без него расслабятся.

– Ведь тебе к нам нельзя! – улыбалась Афродита.

– Тем более – со своей сестрой! – смотрела Фетида строго. – Ты будешь сегодня паинькой? Снова опускали полупрозрачный красный балдахин и начинали, с усмешками, делать вид, что открыто наслаждались друг другом. Без оглядки на возбуждение их невольного зрителя. Который искоса пожирал глазами этот оживающий у него на глазах видеоклип. Пока этот шалопай не выдерживал… паузу и не набрасывался на них. Сам.

– Собака!

Насилуя их обеих. По очереди. За счастьем!