– Каков подлец?! Ты опять? Паскудник! Иди сюда, я тебя накажу! Где твой ремень?

И пока Ганимед, подрагивая от возбуждения, насиловал Афродиту, Фетида его слегка за это наказывала. По голой заднице!

А затем, не выдержав этого унижения, он мстил своей обидчице! Покусывая её от возбуждения. Несмотря на то, что это была его двоюродная сестра. Мстил и мстил. Изо всех сил!

А когда это животное, не сдержавшись, начинало кусаться, набрасывали ему ремень на шею, оттягивали пасть этого бешеного уже пса, стягивали ремнём руки и привязывали к батарее. Раз он такой несдержанный. Зализывая друг другу, в шутку, свои раны. У него на глазах. Пока он бился на полу в истерике, желая продолжить. «Пытку».

Пока кто-нибудь из них ни жалел его, подходил к нему, ласково целовал и утешал. Своим телом. Искренне ему сочувствуя.

– В конце концов, он ведь тоже человек?

– Уже, – усмехалась Афродита. Которая видела во всех мужчинах исключительно кобелей.

Но не освобождая рук. Кабы снова чего не вышло. Из этого животного.

И таким образом игрались с ним, время от времени, не один месяц. Медовый. Слаще, чем нектар! Обеспечивая его исключительно светлыми воспоминаниями.

И Ганеша, в ответ на это, делился с ним своим подвалом бессознательного, рассказывая о сердечных подвигах Диониса.

– Чтобы потом, забыв обо всём, снова напроситься к Афродите в гости. От нечего делать.

Ведь меня всё никак не брали в армию, и я, если честно, не знал, чем себя занять. А дома сидеть так скучно! Уверяя их, что за пару недель всё-всё уже понял. И теперь – Хороший. По-настоящему! И буду паинькой. Клянусь!

Чтобы вечером с удивлением убедиться в том, что он – Плохой! Хуже некуда!

– Сволочь!

И понести за это заслуженное наказание. У чугунной батареи отопления. Наслаждаясь тем, как одна из них затем его утешала. Исполненная сочувствия и совершенно искренней любви. На глазах у другой.

Которая, не выдержав, присоединялась к ней. И любила его ещё дольше.

Но уже через час столь домашнего рая они обе снова забывали о нём. И уходили покурить на кухню. Оставляя, от обиды, биться в истерике в углу. До изнеможения.

Наблюдая сквозь балдахин за тем, что происходит. Без него! Недостойного их внимания. На коленях умоляя их его простить. Чтобы одна из них снова прониклась к нему жалостью и… Так до утра.

– Ровно до тех пор, пока их обеих ни посадили, – вздыхал Ганимед, – самым печальным образом. Этого добившись. Но теперь-то она набралась ума-разума! – уверял Ганешу её младший кузен, по дороге к дому Фетиды. Вспоминая вслух свои сексуальные игры, в поющей от этого душе подпевая старшему. И переводя «крик души» Титана на язык своего понимания происходящих в ней процессов. – Так что всё у ней, теперь, в голове нормально! – уверял он. Сам себя. – Можешь смело заводить с ней отношения. Особенно, после… Монастыря Карамелек, – чему-то улыбался Ганимед, хмыкнув. – Оставив за его высоким порогом исключительно высоких взаимоотношений в облака интерес ко всем, кроме тебя! Так что у тебя теперь есть все шансы сломать для себя эту плотину плоти и бурной крови!

– Плотину?

– Слыхал мою песню «Плотина»? Я посвятил её Фетиде! Приходи во Дворец Зевса в субботу на концерт!

И Фетида теперь буквально разрывалась перед Ганешей надвое. Точнее даже – натрое. Осваивая на своём горьком опыте триалектику природы. Не понимая уже, какая роль для неё дороже: роль Жены; Подруги, способной поделиться с лучшей своей подругой тем, что она имеет, точнее – не имеет пока что из-за беременности; или же всё таки – Любовницы? Понимая, что на эту роль она уже чисто физически не тянет. Ни для него (пробовала, стало тут же больно – за бесцельно прожитые годы), ни тем более – для неё. Которая после монастыря в «куницу» с ней больше так и не соглашалась играть. Заставляя уже откровенно ненавидеть и своего ребёнка и Афродиту, которая постоянно на это материнство Фетиду вдохновляла и подбадривала, говоря ей, что Дионис вот-вот передумает и согласится стать отцом.

Хотя, кто его знает, чем они там, в его отсутствие (при самой сути их телесного существа), себя вдохновляли. Пока он был в рейсе. И тем более – подбадривали? Вплетая эти узоры страсти в свои интриги. Приглашая Пелея вместо Ганимеда в свои игры.

Хотя, Ганеша и теперь любил людей. Даже после того, как во многих из них разочаровался. Любил, но ещё не настолько сильно, как доктор Джекил, чтобы вечерами душить их – за это – в своих объятиях. Наблюдая за проявлениями своего Диониса. Которого тот, точно также отделяя от себя свой рептильный ум, называл не иначе как «мистер Хайд». И по утрам, с ухмылкой, царапал у себя в блокноте жуткие заметки, переросшие затем в его не менее жуткий (жутко понравившийся всем) роман.8

Тем более что Фетида была на сносях. И с ней просто физически делать это было просто жутко неудобно. Ни то что – психологически. Просто, жутко. Переставая уже стоять для него на повестке дня на четвереньках, а тем более вечера – на коленях. Из-за тошноты. Даже не умоляя его простить её. И этим хоть как-то возбудить к себе его интерес. Как исповедника. Заставляя его точно также, как и в начале их отношений, наслаждаться её карамельной исповедью. Невольно превращая и Диониса уже в безвольный знак вопроса. Бессильный разрешить с ней периодически возникающие ситуации, порождавшие тогда скорее массу неудобных – в штанах – вопросов, чем ответы на этот один – иногда неожиданно большой – вопрос!

Торчащий, как восклицательный знак, в конце каждого из предложений Афродиты. Каждое из которых он откровенно читал, между строк, в её сияющих от счастья глазах, как предложение разделить с ней ложе. С ней и только с ней! Вовеки вечные. Сливаясь в одном непрекращающемся экстазе самых трепетных и едва уловимых (Фетидой) касаний, касавшихся их обнаженных навстречу друг другу сердец в порыве страсти. Словно шквал огня и урагана сметающем все их былые обиды и сомнения.

О, предвкушение! Ты мощнее самой сильной страсти, вошедшей в зенит экзистенциальных переживаний. Ударяя в голову сильнее любого солнечного удара и начисто лишая сознания. В основном – мужчину. Тем более, в машине. Ведь для этих целей пришлось бы найти более благодарный, чем Фетида, и наиболее подходящий для этого материал. Как любил называть людей Странник Стругацких9 перед тем, как начинал их резать своим холодным к тому, кто сейчас перед ним лежал, скальпелем и стругать. Стругая и стругая с перерывами на обед и опять стругая у себя в закрытой лаборатории «Хрустальный Лебедь» на их основе маленьких Прогрессоров. Но получая вместо этого каких-то совершенно гадких утят. Перелетавших затем в другие книги данных авторов. В более тёплые края их Полудня. Страсти.

И Ганеша уже начинал рассматривать Афродиту, как вариант этой жуткой социальной фантасмагории. Без оглядки на Фетиду. В зеркало заднего вида у Афродиты в машине. Начиная бессознательно прорабатывать у себя в голове вариант будущего сценария этой новой для себя книги «Искушение Ганеши» о его внеземной любви на необитаемом острове его сердца среди всех этих жутких треволнений и существ, одним только представлением об этом вознося и себя и её до невиданных им ранее густых, от чувств, небес. Небеса которого были точно также недоступны для Афродиты, как и небеса Странника – пытливому взгляду местных выродков. Не стоит забывать, что Афродита была гораздо умнее других и от этого не менее мучилась. От непроизвольного излучения его башни (которую Дионис лишь задумчиво потирал) в те моменты, когда сидел с ней рядом и непроизвольно запускал от её рассказов излучатель своих страстей на всю катушку! Заставляя её сжимать зубы от того, как ей, не будь сейчас рядом Фетиды, возможно, было бы с ним прямо здесь и сейчас невозможно хорошо! Чуть ли не кончая.

С ней, как Гоголь. От восторга и предвкушения. Каждый вечер забивая её до смерти прямо по лицу после очередного вознесения с этой Панночкой. У себя в воображении.