– Да, я перенес это на свою практику и понял, что это реально работает. Поэтому-то по приходу с моря мне уже есть чем с девушками поделиться. И не только деньгами, но и тем, что они могут открыть в себе что-то действительно для себя важное. Хотя бы потому, что уже перестают думать только о деньгах. И начинают уже по-настоящему о себе заботиться. А не только о том, как они выглядят снаружи.

– Чтобы отработать у тебя денег, – усмехнулся Дез. – Да они просто начинают к тебе бессознательно подстраиваться и поддакивать, для того чтобы ты поверил в то, что у тебя есть с ними хоть что-то общее и не ушел от них. Как только ты ими пресытишься. И они перестанут тебя интересовать.

– Так это и есть та почва, на которой и начинает прорастать их совершенство. Пусть, по началу, даже и осознаваемое как некая игра в заигрывание. Как повод для нашего общения. Пока они не начинают желать чего-то большего. Но уже – и от себя. Понимая что то, что они сами могут себе дать, ощущая, что сейчас с ними в действительности происходит, гораздо важнее того, что говорю им я или их родственники и знакомые.

– Начиная им завидовать! – усмехнулся Дез.

– Этим-то я их, по-настоящему, и привлекаю, – усмехнулся Аполлон. – Ведь в мире полно работящих и успешных уродов. С которыми девушкам тупо не интересно.

– И не кем похвастаться перед подругами, – усмехнулся Дез.

– Превращая жизнь с таким людьми в обеспеченные, но вечно серые будни. И полно тех, кто хоть что-то в жизни понимает и начинает воспевать её в своих творениях, но ничего не могут заработать. А когда девушки берут их в оборот, то те, устроившись благодаря их усилиям на нормальную работу, очень быстро перестают воспевать и жизнь и девушек. И начинают всех их тихонько ненавидеть. Превращая жизнь с такими «поэтами» с сущий ад. Я же представитель того уникального в наших условиях вида, который может и заработать сам, не гнушаясь ни какой работой, и воспевает жизнь и девушек. Видя в них самых прекрасных нимф! Да еще и может их хоть чему-то в жизни научить. Самим фактом нахождения со мною рядом. Подавая им положительный пример адекватного отношения к действительности.

– Ладно, – усмехнулся Дез. – Пойду тебе навстречу и, по старой дружбе, признаю, что ты опять выкрутился.

– Ты видишь, в основном, низший аспект действительности, – довольно улыбнулся Аполлон. – Я же, в основном, – высший. И только вместе мы начинаем туго соображать что-к-чему. Именно это нас друг к другу на самом-то деле и привлекает.

– Ну, тогда, ладно, – усмехнулся Дез. – Значит, я всё-таки прав.

– А то, что ты вначале увлекался Кришной, а затем – «металлом», а я вначале – панком, а затем – религией Творца и позволяет нам и до сих пор продолжать понимать друг друга и говорить как будто бы на одном языке. Правда каждого из нас – это всего лишь доступная нам половинка истины. И лишь лимонная долька дружеского участия позволяет нам по-настоящему наслаждаться чайной церемонией общения, растягивая его почти что до бесконечности. Позволяя в общении друг с другом к ней действительно прикоснуться.

– Да, тут ты прав, – спохватился Дез. – Наше общение может длиться бесконечно. Пора валить. Ни то Ирида снова выгонит меня из дома.

– Ты говорил, что твой брат уехал поступать в Трою?

– Ну, да. А что?

– Так ваша комната теперь свободна? Возьми её к себе и сам распоряжайся ею.

– Ну, я подумаю, – усмехнулся Дез.

– Стоит ли она того?

– Ещё увидимся. Пока!

Он приходил от Деза и отвечал на истерику Фетиды:

– Ты должна была стать моим ангелом, моей ближайшей помощницей, – заламывал он руки, отчаянно взывая. Давая ей последний (в её жизни) шанс стать Прекрасной. – Ведь если я даже тебя не смогу наставить на путь истинный, то кто мне поверит? Кто меня послушает и пойдёт за мной? Моя миссия будет обречена на провал! И я, так же как и Творец, так и не стану для людей их светлым богом. И они снова меня распнут. Но уже – на перекрестье разочарования и равнодушия. А это гораздо хуже.

Ведь если на роль дамы из высшего общества Фетида никак не могла претендовать в силу своей досадной некрасивости и низкого социального положения в подвал её бессознательного образа жизни, то на роль чопорной миссионерки – как нельзя кстати. Поэтому как только одному из хирургов, Херкле, удалось вернуть ему духовное зрение, восстановив один его глаз – Аполлона, а другой хирург, Дэз, кромсая его буквально по живому без всякой анестезии, произвёл на нём столь же блестящую операцию и восстановил в нём мирское зрение – Диониса, Ганеша откинул пенсне Азазелло, вооружился театральным биноклем и снова стал блестящим женихом на выданье, дистанцируясь от грубой реальности. Который только и искал в свой абсолютно новый бинокль Абсолютного Величия блестящую партию. Склоняя Фетиду на все лады отправится с ним в далёкие для неё просторы святаго духа. И пытался хоть как-то обучить её говорить на своём языке.

Ведь как только Фетида, послушав родственников, от него сбежала и где-то там скиталась по ларькам в поисках наследства, из-за пожара у него в душе сгорел без остатка замок его литературного величия, который устроила в приступе охватившей её с новой силой ревности его невротичная невеста Сиринга, он полностью лишился духовного и частично даже мирского зрения. И как слепец, бродил по выжженным полям своего бессознательного, непроизвольно подражая королю Лиру. Осваивая его лиру со всеми её струнами отчаяния, безумия и внезапных, как вспышка молнии, пронзающих душу озарений. Отвергнув Прозерпину.

И теперь внезапно увидела, каким он стал вновь не менее изумительно Прекрасным. Как и всё тот же бог Дионисий, с которым она впервые встретилась на приёме у Пандоры. Сражаясь с ним после этого на шпагах словесных дуэлей и долго выясняя, кто из них кого кинет. Выставив в качестве рефери свою прабабку. Ведь он от нечего делать в рейсе заставлял себя работать обеими руками ровно до тех пор, пока не сумел работать левой рукой столь же искусно, как и правой. Для активации и синхронизации обоих полушарий. Чтобы стать реально всемогущим. А не только лишь на бумаге. Которая в любой момент может стать для других туалетной. Как он и сам подчас это про-изводил, отрывая от висевшей на крючке в туалете книги листы, прочитывал их в раздавшееся время и тут же с отвращением к стилю автора применял их по назначению.

И теперь бессознательно жаждала вновь вернуть его любовь, которую она испытывала – на прочность – к нему, пока он был её и только её жалким калекой с перебитыми крыльями после битвы с Сирингой, и зализывала тогда его раны, а он – её. Наивно думая, что они просто любят друг друга оральным сексом.

Или хотя бы – оживить его привязанность к ней. Вновь привязав его к себе незримыми, но ощутимо толстыми тросами связующего их вместе многострадального прошлого. Которые она столь легкомысленно обрубила своей изменой ему с Пелеем. А затем ещё и полностью вырвала с корнем тот самый кнехт, на который она и набрасывала гашу связующего их общего прошлого после возвращения к ней из летнего рейса. Тем, что забеременела. Не от него. И он тут же это понял. И так страдал от этого в зимнем рейсе. То и дело вспоминая глаза Шарлотты и тут же выворачивая в себе всё то, что ещё хоть как-то могло их вместе связывать. Вращая от неё обоими винтами. Обоих полушарий. Чтобы не покончить с собой от унижения.

Так что теперь все её попытки вновь накинуть на него очередное своё лассо, шантажируя его возможными алиментами и прочими осложнениями в случае их внезапного разрыва приводили лишь к тому, что никто у него на борту уже не подхватывал её выброску и та безвольно скатывалась обратно, громыхая тяжелым оплетённым мячиком её посыла по – ставшей за пол года в рейсе железной – палубе в разделявшее их уже холодное море. Охлаждая её лжеапостольский пыл.

Ибо ни один член экипажа его ладьи лада уже не сочувствовал этой бандерше и тут же рубил с плеча саблями логики все её веревки с крюками вопросов, которыми она один за другим кидала ему в душу, желая хоть за что-то существенное его зацепить, вновь притянуть к себе жалостью, сочувствием или же страхом и боязнью осложнений. И наконец-то уже пойти на абордаж! Всех в нём поизнасиловать, ограбить и продать в рабство. А самых бойких – взять к себе, в свою пиратскую команду. Корабль его Бытия взорвать остатками его же пороха в глубоких трюмах глубочайшего Аполлона. Заронив в него детонатор сомнения. В его способности понять её до самой глубины души.