Слишком многие кариты уповали на сильные удары, насыщенные духовной силой, сминающие блоки противника, а то и ломающие их клинки. Отнимешь у них это преимущество — и смотри-ка, фехтует не хуже и не лучше погодок Шоуки из поместья Сиасай.

Вот Ичи ослабил контроль над ножами и попытался ударить как привык — сильно. Шоуки развернулся боком, позволяя его клинку с жалобным звяком выбить крошку из каменных плит двора, перехватил пять из восьми ножей из ослабшей хватки противника, и метнул их вперёд, заставив аристократа отпрыгнуть и уворачиваться.

Он мог закончить этот поединок сейчас — он контролировал происходящее, каждую пядь стали и мог чётко сказать, куда сейчас прикладывает силу противник. Вот он ослабляет свой контроль за оставшимся в его распоряжении металлом, и Шоуки, оставив клинки в покое, пустил перед собой довольно узкую волну духовной силы. Будто щит, она частью отразила, частью ослабила волну противника, так что на молодом карите только одежда затрепетала как от порыва ветра, да ножи зазвенели по камням, укатываясь к стене.

Позволил себе чуть приподнять уголки губ в улыбке — угадал. И ударил сам — волной, узкой и сильной по ногам, заваливая аристократа и заставляя катиться кубарем. Раз, другой — в обратную сторону, к дальней стене двора, подбирая заодно раскатившиеся ножи. Духовный сосуд пустел от такого использования, в груди начинало слабенько ныть, но он позволил себе отвесить противнику ещё один мощный “пинок”, сбивший окончательно попытки аристократа восстановить контроль хотя бы над собственным оружием. Потом просто бросил нож в лицо пытающегося вскочить карита, остановив его так, чтобы кончик едва царапнул кончик носа Ичи, пуская кровь. У него было достаточно умения и контроля, чтобы провернуть такое. Контроль — вот его главное оружие. Недоступная другим каритам точность исполнения и способность к сбору информации через этот контроль. И расстояние, на котором он может контролировать окружающий металл.

— Полагаю, поединок окончен. Вы удовлетворены, уважаемый? — он чуть склонил голову на бок, с незнакомым доселе удовольствием наблюдая за тем, как растерянно хлопает глазами Ичи, дыша тяжело и измотано. Собственное дыхание Шоуки тоже тщательно контролировал всё это время, и почти не запыхался. И повернулся к кучке молодых аристократов, замерших у стены в растерянности и даже, кажется, немного страхе. — У наблюдателей нет возражений?

Головы отрицательно качнулись туда-сюда. Шоуки сложил руки и поклонился им, затем — похмуревшему противнику, вынужденного ответить тем же. Потом уже повернулся к крытому переходу, и глубоко и уважительно поклонился учителю, благодаря за науку и подсказки, что позволили ему наконец осознать собственную силу.

Где путь человека оставит отпечатки в пыли, там поступь бога сокрушит скалы и торит новый путь для рек. Где человек обломает ветку неловким движением, там божество возвышает династии мимолётной милостью и обрекает на гибель нечаянным взглядом. Сказанное человеком слово теряется в шорохе листвы, глас богов гремит в небесах от края до края.

И лишь шаги тех, кто всходит на гору Аят шуршат бумагой хроник, движением руки они перечерчивают границы и оплетают землю трактами. Слова их возводят города, отправляют армии в бой, а старый переписчик, пачкая пальцы в туши, будет выводить их раз за разом, тщательно выводя каждый знак…

"Размышления о закономерностях и первопричинах важнейших исторических событий"

Оставалось совсем немного — крохотная цель была так близко под слоем жирной глины и камней, что казалось, помани её, и она сама прыгнет в руки. Однако же не прыгала, погребённая под слоем перекопанной земли и пепла, и, похоже, зажатая камнями.

Он надеялся, что камнями.

Подвинул ближе фонарь, тяжёлый от масла и старого медного набалдашника, направляющего свет вниз, и снова воткнул лопату в землю да наступил ногой, проталкивая её глубже и чувствуя, как неприятно металл царапает по камню.

Яма углублялась медленно, но неотвратимо, время, впрочем, тоже шло своим чередом, уйдя далеко за полночь, что не радовало — он надеялся управиться быстрее, но эти камни…

— Предки! — вырвалось невольно, когда лопата вывернула из земли откровенный кусок обожжённой кости. Шоуки поёжился. Раскапывать тайно ночью братские могилы — это последнее, чем в его представлении следовало заниматься порядочному слуге при императорском дворе! — Матушка, извинись за меня перед этими несчастными, хорошо?

Он поднял взгляд в небеса, но они казались особенно тёмными и неприветливыми, едва проглядывая в разрывы шелестящих древесных крон. Так и не дождавшись знака свыше, что его слова услышаны, он вздохнул, и, отодвинув осколок кости в сторону, принялся копать дальше.

К счастью, вскоре крохотный кусочек металла начал поддаваться его зову, и, подцепив лопатой скрытый в пепле камень, ему удалось освободить почерневшую капельку небесного железа. Выдохнул, сунул добычу в мешочек на поясе и принялся закапывать всё обратно, тщательно утаптывая, чтобы закрыть потом аккуратно срезанным дёрном. Умаялся уже некуда, изгваздав сапоги и одежду в смеси глины и пепла. Его, впрочем, тревожило больше не то, что он испачкался, а то, что испачкался в сожжённых человеческих останках, но как проявить в этой ситуации должное почтение и такт, он не представлял, а потому помолился над захоронением ещё раз, и, повесив лопату рядом с лампой, подобрал дерюгу, на которую выгребал землю, и, спустившись к подножию холма, отмыл грязь с сапог и лопаты в заболоченном ручье.

От такой наглости обитающие в нём лягушки позамолкали, негодующе заквакав ему в спину только когда он направился к поместью, притушив лампу и едва не ежеминутно спотыкаясь о выступающие из земли корни. Дерюгу он припрятал под каким-то кустом, надеясь, что там она и пропадёт и прорастёт мхом и дикими травами. Если лопаты с лампой могли хватиться, то этого старого куска грубой ткани — вряд ли.

Ночь была темна и прискорбно полна всего, за что можно было зацепиться, и обо что споткнуться. Но двигаться следовало тихо — в ночи звуки разносились далеко, несмотря на стрекот кузнечиков и сверчков. А в дозорах сидели опытные кариты, как успел убедиться Шоуки. Мимо них к стенам поместья нужно было прокрасться предельно тихо и аккуратно — в связи с обстоятельствами охрана была усилена и клювами люди клана Тагари не хлопали, ответственно относясь к возложенным на них обязанностям.

И железом обвешались они так, что Шоуки почти не напрягался, разыскивая и присматривая за караульными. Пробрался неторопливо через подступающие к поместью рощи, тихо и медленно преодолел открытое пространство, пробираясь едва ли не ползком в пышной зелени, поюлил у стены, обходя и обманывая печати и выжидая удобные моменты в движении караульных. А там — одним движением перемахнуть высокую стену, оставив самое сложное позади.

Он добрался до нужного сарайчика, оставил лопату да фонарь на своих местах, и, уже почти не таясь, направился к помещениям, отведённым для высоких гостей. Старался не мелькать лишний раз на глазах у караульных, пару раз перемахнул стены внутренних дворов, и наконец взошёл на крыльцо одного из строений и отодвинул дверь.

— Не спишь? — констатирует тихо да пройдёт внутрь, закрыв за собою дверь.

— Поспишь тут… — Амарими сидел в медитативной позе, но при этом устало ссутулившись и свесив кисти. Щёки его нездорово раскраснелись, а глаза влажно поблёскивали. В комнате витал слабый запах крепкого спиртного, почти перебиваемый запахом горького травяного настоя.

— Проспался бы, и с утра был свеж, как цветок лотоса, без всяких дополнительных средств, — заметил Шоуки, подойдя к низкому столику и заинтересованно изучив содержание чайника.

— Но мне же любопытно! — с трудом сдерживая эмоции объявил младший принц.

Шоуки усмехнулся, налил в пустую чашку давно остывший чай, и постучал пальцем по столешнице, напоминая о пластине. Амарими встрепенулся, охлопал себя по бокам, и, достав из-за пазухи пластинку с вырезанными на ней печатями, подсел к столу и активировал купол тишины.