— Да нет, можешь, — Варя так искренне переживала, уж не знаю, за Софью ли, или за то, что не может тут ничего для меня сделать, что мне захотелось её успокоить.

— Чем же? — недоумённо спросила супруга.

— Если вдруг Маргарита фон Альштетт ещё что-то выдаст в том же духе, будь добра мне о том сообщить, — сказал я. — Желательно в тот же день. Раз уж я не могу (слово «пока» я благоразумно опустил) сам получить впечатление от неё, буду пользоваться твоим. Поверь, Варюша, мне это очень нужно.

Вареньке осталось только пообещать, что так она и сделает.

[1] Жёлтая медь — старое название латуни

[2]Руководитель церковного округа (благочиния) из нескольких по соседству расположенных храмов и их приходов

[3] «Распявшие Его делили одежды Его, бросая жребий, кому что взять» (Марк, 15: 24)

Говоря откровенно, рассказанная Варварушкой история повергла меня в состояние, близкое к полному замешательству. Всё, что я раньше знал о баронессе фон Альштетт, говорило о том, что женщина она если и не умная, то уж в любом случае хитрая и расчётливая, но после рассказа Варвары определения для баронессы напрашивались совсем иные. В самом деле, выходка с этой Софьей Линёвой выставляла баронессу дамочкой, по меньшей мере неуравновешенной и не склонной задумываться о последствиях своих поступков. Хотя и в прошлой, и в этой жизни приходилось слышать, что сумасшедшие бывают очень хитрыми и изобретательными, когда им это надо, но и такое в случае с баронессой смотрелось как-то не особо убедительно. Больше верилось в то, что баронесса на самом деле старательно изображает некоторую ненормальность. Но если так, то зачем ей это? Настраивать против себя тех, с кем так или иначе постоянно сталкиваешься в одном и том же месте — не самое выгодное поведение даже для сумасшедшей. И если баронесса на такое идёт, то что она рассчитывает с того получить? Нет, определённо надо мне на эту даму своими глазами посмотреть, желательно бы с ней ещё и побеседовать, тут без личного впечатления никак не обойтись… Но ладно, не буду пока что торопить события.

Идти к Крамницу смысла не было, он как раз сейчас должен проводить обыск у Ташлина, в университете, пока из Тулы не пришлют списки новых разрядных листов моих учеников, мне тоже делать нечего, поэтому я занялся диссертацией, систематизируя свой тульский опыт и упорядоченно излагая его на бумаге. По горячим следам, пока я помнил все подробности своей работы в Туле, дело шло споро и легко, я в бодром темпе исписал несколько листов, на чём и остановился. Разогнавшийся мозг требовал, однако, ещё работы, и я привёл в порядок свои мысли относительно трудностей, связанных с созданием стальных нарезных пушек, в том смысле, что изложил эти мысли на бумаге в виде записки для генерал-воеводы князя Романова, уж он-то наверняка разберётся, какую из перечисленных мной задач кому поручить. Тут моя совесть была чиста — наша семья стальные пушки не потянет, потому как здесь сначала пришлось бы решать задачи чисто металлургические, а мы ими отродясь не занимались, покупая что для Александрова, что для Коломны, что для Костромы готовую сталь. Ну и про химию с бездымным порохом не забываем, тоже не по нашей части. Но если кому показалось, что об интересах семьи я не подумал, то напрасно. Нам я оставил вторую часть новой артиллерии — снаряды. Да, что и как в моём бывшем мире было с бездымным порохом, я точно не помнил, зато мог без запинки произнести слово «тринитротолуол», помня и то, что для начинки снарядов он вполне годится. Тут хотя бы ясно, что именно с химиков спрашивать. Опять же, патроны с медными гильзами никто пока, кроме нас, не делает, так что и снарядные гильзы сделать нам будет проще, чем кому другому. Да и записку эту я генерал-воеводе отправлю после того лишь, как обсужу вопрос с отцом, дядей и братом. Ну и ещё кое-какие соображения относительно участия нашей семьи в развитии артиллерии и её боеприпасов у меня имелись, но это задача не на сегодня и не на завтра.

Покончив с писаниной, я велел подать чаю покрепче, без сахара, зато с медовыми и имбирными пряниками, и когда всё это разместилось на столе, устроился поудобнее в кресле, вновь предавшись размышлениям. Итак, как всё известное мне выглядит с учётом открывшихся обстоятельств?

Ташлин в Ярославле уводит из-под носа Чернова некую старинную рукопись, которую купец-собиратель считает исключительно ценной. Переполненный негодованием Чернов едет в Москву восстанавливать справедливость в том виде, в каком он её себе представляет, и ночью проникает в дом Ташлина, где нарывается на Данилевича. Тут я снова вынужден был взяться за карандаш и бумагу — появились у меня вопросы, и я посчитал полезным их записать.

Первым нумером шёл вопрос о том, какие именно древности оприходовала Палата государева двора после возвращения Ташлина из Ярославля. Я-то был уверен, что ценность рукописи Ташлин понял и сам, однако стоило точно убедиться в том, что он оставил её себе.

Сразу за ним шёл и второй вопрос: а где господин приказной советник был в ту ночь, когда Чернов забрался в дом?

Я было собрался записать и третий вопрос — что именно произошло между Ташлиной, Данилевичем и Черновым, но не стал. Доподлинно мы этого никогда уже не узнаем, поскольку все трое мертвы, но логично было бы предположить, что либо Чернов нашёл искомую рукопись, после чего Данилевич его застрелил и рукопись забрал, либо Данилевич застукал Чернова раньше и рукопись они искали вместе, после чего Данилевич убил ненужного свидетеля и рукопись опять-таки забрал. Да не так оно теперь и важно.

Поэтому третьим вопросом я записал совсем другой — узнать у Ташлина, почему он, заявив о пропаже жены, не указал, что подозревает её в краже принадлежавших ему древностей. То есть узнавать тут нечего, и так всё понятно — потому что ко времени обращения к губным Ташлин уже вернул себе украденное, ведь Антонина Ташлина была уже давно мертва. Зато очень интересно, что именно ответит Ташлин, при том, что любой ответ будет против него самого.

Просмотрев ещё раз записанные вопросы, с сожалением подумал, что хорошо было бы поставить их перед обыском у Ташлина, и поставить Крамницу, а не листу бумаги. Но царь дал отмашку, а я передал её Ивану Адамовичу… Кстати, с чего бы это государь переменил своё решение? Говорил же мне Леонид, что царь был против немедленного ответа на воровство… Хотя… Раскрыв укладку, где у меня хранились записи по делу, я нашёл оставленный мне Леонидом список с отчёта Палаты государева надзора. Ну да, он был отправлен царю, пока я учил тульских артефакторов, то есть между ним и дозволением царя на снятие всех ограничений с розыска прошло две с половиной седмицы, так что время обдумать своё решение у государя Фёдора Васильевича имелось. Объяснение такой перемены государем своего мнения я, прикинув и так, и этак, нашёл только в своей догадке относительно царского ко мне благоволения — ведь свободу действий для нас с Крамницем государь объявил сразу после моих слов о невозможности разделить розыск по воровству в Палате государева двора и по убийству Антонины Ташлиной. Получается, не к царю тут вопрос, а ко мне самому. Да уж, боюсь даже предположить, что царь от меня за этакую благосклонность потребует…

Я вернулся к нашей запутанной истории и записал четвёртый вопрос: как Ташлин узнал, что в доме был кто-то чужой, помимо Чернова? Насколько я понимал, жена его могла свалить убийство вора на кого-то из слуг, но Ташлин был уверен, что Чернова застрелил именно её любовник. Знал об измене жены и раньше? Или что? На том вопросы по гибели Чернова у меня и закончились, я подвёл под их перечнем черту и принялся размышлять, стоит ли прямо сейчас собирать вместе вопросы по бегству Ташлиной, закончившемуся её смертью, или лучше будет подождать итогов обыска. В итоге решил подождать — вот уж в этой истории столько всего неизвестного и непонятного, что не сразу-то и сообразишь, о чём спрашивать.