Да, именно неполнота. Если мотивы несостоявшегося бегства Ташлиной и Данилевича я себе примерно представлял, пусть, возможно, и не во всех подробностях, то вот с мотивами действий Ташлина и баронессы у меня полный ноль, не сказать бы грубее. Ну в самом деле, чего ради затевал всё это Ташлин? Наказать неверную жену, пусть и сам не хранил ей верности? Вот уж скорее поверю, что наказать её приказной советник хотел не за неверность, а за кражу у него ценных древностей. Или древних ценностей, это уж кому как больше нравится… Унаследовать распоряжение теми пятью тысячами рублей, что полковник Фильцев завещал внуку? Тоже так себе предположение.

С отношением Ташлина к Данилевичу дело обстоит понятнее, отставной капитан и на имущество его, и на жену покусился, а для большинства мужчин оставлять такое безнаказанным недопустимо. Но убить? Ладно бы, в порыве страсти и негодования, но вот так — расчётливо и продуманно, да ещё и не лично, а с привлечением умельцев со стороны… Тем более, обойтись Ташлину такие умельцы должны были ох как недёшево, что сильно сокращало его выгоду от смерти жены.

Тут и вставал вопрос: а мог ли Ташлин обойтись без убийств? Чужая душа, конечно, потёмки, но на мой взгляд, вполне мог, и как раз из-за своей расчётливости. Запустив процедуру развода по вине неверной супруги, Ташлин избавлялся и от неприятностей на службе, и от неприятия светом его последующей связи с баронессой фон Альштетт, а вернуть украденное можно было и без смертей — уж чем припугнуть супругу, Евгений Павлович при таком раскладе точно нашёл бы.

И уж совсем непонятными смотрелись тут мотивы госпожи баронессы. У неё-то какой был интерес? Да, думал я о том и раньше, и тоже толком ничего предположить не мог, как и сейчас. Только и оставалось считать, что её устраивает Ташлин как нынешний любовник или будущий супруг, но особой уверенности тут у меня не было. И не будет, пока лично на эту баронессу не посмотрю и не составлю своё о ней мнение.

И что ведь особенно обидно? По бестолковости своей дело, коим мне приходится заниматься вместе с Иваном Адамовичем, никак не уступало самому первому моему в этом мире расследованию, когда мне, едва поселившемуся в теле Алёши Левского, пришлось с ходу разбираться с попытками убить меня, такого хорошего и доброго. Но тогда-то одновременно приходилось ещё и всячески убеждать родных и близких перестать воспринимать меня как балбеса, коим Алёша считался до моего подселения и считался, чего уж теперь греха таить, заслуженно. [1] А сейчас я действую с ведома и по поручению самого царя нашего государя Фёдора Васильевича, да ещё царь мне дал свободу действий, пусть и в некоторых пределах, довольно, впрочем, широких, а я при всём при том толковую непротиворечивую версию не могу сформулировать! Стыдно, Алексей Филиппович, очень и очень стыдно!

Впрочем, этот приступ самокритики превратиться в сеанс самобичевания так и не успел — коляска извозчика остановилась у дома, а несколько позже остатки этих нехороших мыслей выветрились из моей головы благодаря любимой супруге, вывалившей на меня радостное известие, что сегодня мне ещё предстоит встреча с младшей сестрой. Поскольку до прибытия Татьянки времени хватало, обсудили Варины гимнастические дела. С некоторым трудом, но мне всё же удалось убедить супружницу, что гимнастический обруч должен остаться в истории её изобретением а не моим — раз предназначен он для улучшения женской красоты, кому, как не женщине, его изобрести-то? Убедил, и теперь надо готовить обращение боярыни Варвары Левской в Палату новшеств и привилегий. Шума в свете будет немало, дело-то по местным меркам неслыханное — представьте себе, женщина что-то изобрела, да ещё и привилегию по всем законам и правилам застолбила! Так через тот шум и на рекламе сэкономим, тоже неплохо, хе-хе. Да, приём девиц в университеты здесь прямо запрещён, и не у нас одних, а во всём цивилизованном мире, но вот никаких писаных запретов на законное оформление привилегии на изобретение для женского пола нет, а что не было отродясь такого, так всё когда-то случается в первый раз. Да и ставить препоны супруге племянника старосты Боярской Думы желающие вряд ли найдутся, но прошение для Палаты новшеств и привилегий должно быть составлено по всем правилам, чтобы ни к единой буковке придраться никто вообще не рискнул. Оленьку, кстати, привлечь надо будет для пояснительных рисунков к прошению, заодно и саму к гимнастике приохотить — девчонке двенадцать уже, самое время хорошей фигурой озаботиться.

А ведь не успеешь оглянуться, пора придёт и о замужестве названой сестрицы подумать… Понятно, что ни княжичем, ни бояричем её жених не будет, но и в мещанское сословие отдавать Агалину дочку не хотелось. Купцы или лица свободных занятий смотрелись предпочтительнее, а дворяне так и ещё лучше, но тут всё будет зависеть от качеств самого жениха и его семьи. И да, мне нужно будет вклиниться в определение судьбы Оленьки, когда в семье о том заговорят, а лучше бы вообще руководство этим делом перехватить. Но это дело будущего, пусть уже и скорого, сегодня и завтра мне других дел хватит выше крыши…

[1] См. роман «Жизнь номер два»

Утро порадовало почтой, пусть и состоявшей из одного лишь пакета, зато пухлого и увесистого, а главное, исключительно ценного и до крайности долгожданного. Управление Тульского казённого оружейного завода прислало наконец списки с новых разрядных листов моих тамошних учеников.

Разумеется, тащить весь пакет в университет смысла не было, поэтому сразу после завтрака я засел за сортировку его содержимого и составление соответствующей ведомости. Итак, что мои подопечные получили после обучения?

Из ста двенадцати человек разрядные листы более высокого уровня получили сто семь. Все пятнадцать перворазрядников свой разряд повысили — четырнадцать до второго, а один — аж сразу до третьего. Из семидесяти девяти моих учеников, имевших перед обучением второй разряд, на том же уровне остались двое, у семидесяти трёх разряд стал третьим, у двоих даже четвёртым. Среди восемнадцати человек, пришедших учиться с третьим разрядом на том же уровне остались трое, остальные пятнадцать теперь имели четвёртый. Просмотрев свои более ранние записи, я обратил внимание, что из пяти учеников, не повысивших своего разряда все, кто был с третьим разрядом, и один из тех, кто со вторым, и без того показывали лучшие успехи в практических работах. Всё же несколько позже надо бы и их на повторные испытание отослать…

В любом случае, это даже лучше, чем в Александрове — там перепрыгиваний через ступеньку не случилось ни одного, а доля оставшихся на прежнем уровне что в Александрове, что в Туле была почти одинаковой. Ну да, в Александрове она чуть превышала четыре с половиной процента, а в Туле до тех же четырёх с половиной процентов слегка не дотягивала, но это уже, как говорили в бывшем моём мире, лежало в пределах статистической погрешности. Что же, теперь у меня есть с чем идти к господину профессору Маевскому.

В университет я отправился, прикинув, по опыту учёбы в Мюнхене, время завершения лекционных часов к моему прибытию. То ли в университетах всего цивилизованного мира примерно одинаковое расписание, то ли мне просто повезло, но профессора я застал как раз закончившим на сегодня общение со студентами.

В чтение составленной мною ведомости Михаил Адрианович погрузился, что называется, с головой. По счастью, ведомость у меня получилась очень сжатая, так что утонуть в моих выкладках профессору не грозило, зато я потом чуть не утонул в восторженных оборотах, коих не пожалел высокоучёный муж, вдохновенно комментируя её содержание. Слушал профессора я, честно говоря, вполуха, потому как меня больше волновал вопрос о учебных занятиях на университетской базе, и я уже примеривался, как бы к нему плавно и естественно перейти, как профессор, закончив с неумеренными похвалами, зашёл совсем с другой стороны.

— Кстати, Алексей Филиппович, а сами-то вы не желаете Разрядную палату посетить? — своим вопросом профессор меня просто ошарашил. Ну что ж такое-то?! Я же сам должен был догадаться! Нет, учитель из меня, конечно, неплохой, но до профессорского уровня мне ещё расти и расти…