Да, правильно князь Белозёрский определил наиболее вероятного покупателя. Хорошо, что Ташлин с любовницей отложили продажу до лучших времён — и для них те времена не наступили, и «Слово о полку Игореве» станет событием в культурной жизни Царства Русского, а не безвестной ценной бумагой в несгораемом шкафу.

— Ну вот, Алексей Филиппович, и всё, — Крамниц встал и с удовольствием потянулся, — дело хоть сейчас можно в суд передавать.

— Нет, Иван Адамович, не всё, — я наконец-то сообразил, о чём столь искусно умолчала бывшая баронесса. — Не всё.

[1] Карлсбад (чешское название «Карловы Вары») — город в Судетских горах, курорт, известный своими геотермальными источниками целебных минеральных вод

— Не всё? — удивился Крамниц. — Как не всё? Чего ещё вам не хватает, Алексей Филиппович?

— Полноты картины, Иван Адамович, —улыбнулся я.

Да уж, чего другого, а как раз полноты мне и не хватало. И не мне даже, а самой картине. Не было в ней того последнего элемента, что связал бы её собственно в картину, а не оставил в виде отдельных пятен.

Да, мы выяснили, что произошло с Ташлиной и Данилевичем. Мы знаем, где эти печальные события происходили и кто в них виновен. Мы понимаем, для чего всё это было совершено. Но при всём при этом мы могли только представлять, и то довольно приблизительно, как оно происходило, и что двигало Ташлиным и теперь уже бывшей баронессой на самом деле. Вот всё это я Крамницу и высказал, а мысленно ещё добавил, что не люблю незаконченности в таких делах. Сказать по чести, меня до сих пор печалит, что я так и не узнал, какую тайну унесла с собой в могилу Евдокия Ломская. [1] Ладно, там всё-таки царь прямо запретил мне продолжать розыск, но здесь-то такого запрета и близко не было! А вот чего я не стал добавлять даже мысленно, так это свои соображения и представления относительно обозначенной задачи.

Крамниц над моими словами задумался и после недолгих размышлений предложил вернуться ко всему этому завтра. Я пристава понимал — сегодня у него, как ни крути, триумф, и перебивать Ивану Адамовичу такое настроение не захотел, а потому с его предложением незамедлительно согласился.

Дома я застал Татьянку, они с Варварушкой пили кофе и увлечённо о чём-то болтали, как я подозревал, о скором визите Леонида. Ну да, три дня — и начнётся Страстная седмица, а там и Пасха, а на Светлой седмице у Татьянки день рождения, аж шестнадцать годочков исполнится, и угадать, кто добавится к обычному семейному кругу поздравляющих, было несложно. Присоединившись к супруге и сестре в их приятном занятии, я подумал, что за эти три дня нам с Крамницем просто необходимо покончить, наконец, с делом. Нет, Иван Адамович, как государев человек, и на Страстной, и на Светлой седмицах на службу приходить будет, ежели то потребуется, но всё-таки лучше бы ему, как и всем обычным людям, эти две седмицы провести дома, честно заслужил. Поэтому, когда Варенька и Татьянка скрылись в Варвариных покоях, я вернулся к соображениям, коими пока не поделился с Крамницем. Приведя свои мысли в порядок, я с некоторым удивлением обнаружил, что каких-то затруднений с пониманием сути всей этой истории у меня не осталось. Перебрав в уме то, что Ташлин и Альштетт говорили на допросах, я окончательно убедился — мне тут всё ясно. Оставалось лишь найти способ заставить их обоих подтвердить мои догадки, а заодно и придумать, как объяснить происхождение этих догадок Крамницу. Это я могу себе позволить догадываться по наитию, а он мало того, что немец, так ещё и на службе, ему надо предъявить нечто такое, что можно осмыслить и принять именно разумом.

К месту вспомнилось предупреждение Левенгаупта о возможных изменениях в проявлении у меня предвидения. Может, это самое наитие и есть те изменения? Да нет, вряд ли, оно ж не само по себе произошло, а из услышанного на допросах. Ладно, подумать о том у меня время ещё будет, не это сейчас главное. Главное — закончить с делом, и закончить вот прямо завтра.

…С моей просьбой отдать мне ведущую роль в допросе Крамниц согласился неожиданно легко, но удивило меня другое. Удивило меня, насколько быстро Иван Адамович принял моё предложение перед допросом поговорить с Маргаритой Альштетт без записи. Почему пристав пошёл мне навстречу? Не знаю… Может, подумал, что раз я хочу восполнить картину, то мне и карты в руки, а может, ему было уже всё равно — дело-то суду передать можно и в таком виде, в каковой оно пришло вчера, и никаких сложностей с осуждением Ташлина и Альштетт не ожидать.

— Порадовать вас, Маргарита Фёдоровна, мне нечем, — скрывать от недавней баронессы тяжесть её положения я не стал. — Присяжные обязательно признают вас виновной, и если судья не отправит вас на виселицу, я очень удивлюсь. — Она попыталась прожечь глазами во мне дыру, как это было вчера с Крамницем, и, как и вчера, у неё не вышло. Но, похоже, просто так сдаваться эта женщина не собиралась.

— Мне пришлось отравить Антонину, иначе Ташлин убил бы меня! — повторила она вчерашнюю попытку.

— И как вы можете это подтвердить? — поинтересовался я. — Предупреждаю сразу: просто так вам не поверит никто — ни я, ни господин пристав, ни присяжные. А без ваших показаний, причём показаний убедительных, Ташлин запросто может казни избежать.

— Как избежать?! — взвилась Альштетт.

— Сам он никого не убил, — напомнил я.

— Хорошо, — подумав, согласилась Альштетт. — Ташлин не угрожал мне смертью. Но это он придумал выманить Антонину и Викентия из Москвы и сделать так, чтобы всё выглядело, будто они сбежали.

— Зовите писаря, Иван Адамович, — я вздохнул с облегчением.

…Говоря откровенно, я так и не решил для себя, кто в этой истории с двумя убийствами играл первую скрипку. Понятно, что в изложении бывшей баронессы она лишь исполняла коварный замысел Ташлина, как понятно и то, что сам Ташлин будет уверять, будто его любовница и подельница придумала всё сама. Впрочем, он уже это и говорил вчера, но вскользь и двусмысленно, так что можно было и посчитать, что сейчас Маргарита Альштетт получила некоторое преимущество в увлекательной игре «сдай подельника». С её слов выходило, что сама идея выманить Ташлину и Данилевича из Москвы порознь для облегчения их убийств принадлежала Ташлину, как Ташлин же придумал и приманку для обоих — якобы они должны были жить по подложным бумагам в Брянске, дожидаясь, пока брошенный муж оформит развод. За собой Альштетт признала исполнение замысла — именно она внушила Ташлиной и Данилевичу, что несколько дней перед выездом из Москвы им не следует встречаться, дабы усыпить бдительность Ташлина, а затем, пользуясь разделением любовников, сказала Данилевичу, что с Антониной они встретятся в Воронцове, а Ташлиной пообещала встречу с Викентием в Малоярославце. В итоге же встретились они в неглубокой яме, где и были обнаружены сначала молитвенным розысканием, а затем и губным сыском.

— Мои показания помогут приговорить Ташлина к смерти? — с надеждой спросила Альштетт, закончив свой рассказ.

— Вам, Маргарита Фёдоровна, остаётся только надеяться, теперь это зависит уже не от вас, — обнадёживать её я не захотел. — Кстати, поправьте меня, если я ошибся, но вы же и Ташлина бы потом убили?

— Да, — охотно согласилась она. — Убила бы. Я ещё не успела придумать как, но убила бы. Жить за границей я собиралась с Юргеном. Сделала бы ему бумаги о дворянстве…

— А рассчитали вы его для того, чтобы он смог, не вызывая подозрений, уехать из Москвы и держать старинные ценности у себя? Подальше от Ташлина? — захотел я уточнить.

— Я же не могла полностью доверять Евгению, — усмехнулась она. — Да и убить его нужно было в удобное для меня время. И пока он не владел этими древностями, он никак не мог мне помешать, — кажется, Маргарита Альштетт гордилась собой. Имела право, чего уж там…

— Вы, госпожа Альштетт, особа преступная и порочная, — жёстко сказал Крамниц. — Нельзя создать счастье на убийствах.