Что ж, такая череда хороших новостей меня, конечно же, радовала. Тут бы ещё хоть какую, не обязательно даже хорошую, новость по розыскному делу, но с этим пока что всё оставалось по-прежнему грустным и беспросветным.

Впрочем, отсутствие новостей в розыске вовсе не означало, что эти новости придут сами собой. Их надо было искать, и если Крамниц усердно искал их по своей части, то и мне грех было бы от тех поисков уклоняться. Я снова принялся за бумаги Палаты государева двора, но уже довольно скоро понял, что пока у меня не будет хоть какой-то ясности с получателями выплат, делать тут мне решительно нечего, а потому под большим секретом поделился с боярином Висловатовым необходимостью довести итоги своих расспросов и чтения служебных бумаг до государя, и уж что и как будет после моего доклада, государь и решит. Подвоха главноначальствующий Палатой вроде не заподозрил. Или показал мне, что не заподозрил, уверенности тут у меня не было.

Правда, вопрос с присутствием либо отсутствием Ташлина дома в ночь, когда был застрелен вор, мне удалось частично прояснить. За четыре дня до происшествия Евгений Павлович сказался больным и испросил седмицу без начисления жалованья. Но такое прояснение тут же повлекло за собой и вопрос о том, где же Ташлин в ту самую ночь был, то есть Крамницу я никак не помог, только работы ему добавил. Ну ладно, ему-то, в отличие от меня, за неё жалованье платят.

Я снова засел за диссертацию, и пару дней провёл за письменным столом с перерывами на еду и сон, а на третий Иван Адамович убедительно доказал мне, что то самое жалованье получает не зря и что методичная хорошо организованная работа всегда приводит к успеху.

— Приезжайте, Алексей Филиппович, — даже обычное для здешних телефонов искажение голоса не могло справиться с радостью, коей был преисполнен его голос, — наш «В.Д.» нашёлся!

[1] См. роман «Семейные тайны»

Да, с поисками белошвейки Крамниц попал, что называется, в самое яблочко. Обходя одну мастерицу за другой, его подчинённые в конце концов отыскали некую Алёну Курову, признавшую в предъявленных ей вещах свою работу и показавшую, что метку «В.Д.» она вышивала на них для своего постоянного заказчика Викентия Васильевича Данилевича. Дальше пошло обычным чередом — Крамниц установил, что речь идёт о тридцатишестилетнем отставном капитане артиллерии, уволенном от службы из-за ухудшения зрения после контузии, кавалере ордена Михаила Архангела четвёртой степени с мечами и Сибирского креста заслуг, также с мечами, проживающего в собственном доме нумер четыре в Серебряном переулке. По этому адресу Иван Адамович отправил наряд губной стражи, каковой и доставил в Знаменскую губную управу Дементия Петрова Силаева, сорока одного года от роду, православного вероисповедания, мещанина, назвавшегося слугою Данилевича. К моему прибытию Крамниц уже успел провести предварительный допрос Силаева и, прежде чем продолжить, поделился со мной полученными сведениями.

Тело, всё ещё хранившееся в прозекторском леднике, Силаев опознал. Одежду и обувь хозяина Силаев тоже признал, заодно назвал портного и сапожника, у коих Викентий Васильевич одевался и обувался, так что и им теперь можно предъявить вещи для опознания, хотя, насколько я понимал, надобность в том уже отпала.

Жил Данилевич, по словам Силаева, на доходы с имения и ценных бумаг, не бедствуя, но и не роскошествуя. Из прислуги, кроме самого Силаева, имелась ещё приходящая поломойка Авдотья Милахина, жившая неподалёку, собственно, и всё. Кухню Данилевич не держал, и дома обходился только чаем, который заваривал сам, да баранками, за которыми посылал Силаева, обедал же и ужинал в трактирах, а по воскресеньям и праздникам — в ресторациях.

Жена Викентия Васильевича умерла шесть лет назад, детей у них не было, о каких-либо иных живых родственниках Силаев ничего не знал и от хозяина не слышал. Были ли у Данилевича какие-то друзья, Силаев тоже не знал, по его словам, дома хозяин никого из таковых не принимал, но иногда возвращался домой поздно и навеселе. А вот любовница у Данилевича имелась, причём встречались они и у него дома, и в иных местах, в каких именно, Силаев опять же не знал. Зато он знал, что зовут даму сердца хозяина Антониной и дал её описание, в котором было нетрудно узнать Ташлину.

— Скажи-ка мне, Силаев, а когда ты хозяина в последний раз видел? — начал Крамниц.

— Октября месяца в тринадцатый день, ваше благородие, — держался Силаев не то чтобы спокойно, но вполне уверенно.

— Что, вот так прямо и помнишь? — удивился пристав.

— Так точно, ваше благородие. Викентий Васильевич отрывной календарь держал, листки отрывал да потом выбрасывал, а я без него и рвать их не решался поначалу, а как новый год начался, новый календарь на стену повесил, а старый убрал да сохранил. Вот на нём тот день и остался, — правильная, хотя и простонародная речь, обстоятельность изложения и характерное «так точно» вместе с уверенной манерой держаться выдавали в Силаеве отставного солдата.

— Молодец, Силаев, порядок знаешь, — похвалил его Крамниц.

— На службе приучился, ваше благородие, — приосанился Силаев и продолжил: — Викентий Васильевич сказал, уедет в Курск, погостить у товарища по службе, вернуться обещал после Крещения. Мне наказал дом в чистоте и порядке держать, жалованье вперёд выплатил. А потом я его только у вас мёртвым и увидел, — тут Силаева передёрнуло. Ну да, зрелище не из приятных.

— Что за товарищ, не знаешь? — особой надежды в голосе Крамница я не услышал.

— Не знаю, ваше благородие, — вздохнул Силаев.

— Как хозяин уехал? В карете? Или поездом по железной дороге? — пристав был неутомим.

— Поездом, ваше благородие, — Силаев чуть замешкался с ответом. — С утра послал меня извозчика взять, чтобы к дому подъехал, а потом на вокзал. Я чемоданы Викентия Васильевича погрузил, но на вокзал он меня не взял, сказал, там носильщики найдутся.

— И часто хозяин так уезжал? — на сей раз Крамниц спрашивал уже с интересом.

— Никогда раньше такого не было, — ответил Силаев без малейшей запинки. — А к полюбовнице ходил часто, это да.

— А ты откуда знаешь, что к полюбовнице, а не ещё куда? — заинтересовался пристав.

— Так бельё чистое надевал, костюм, пальто, шляпу да сапоги давал мне с вечера вычистить, — пояснил Силаев. — Викентий Васильевич к Антонине своей всегда только в чистом отправлялся, и как её принимал, тоже во всё чистое переодевался.

— Значит, часто он к ней ходил? — вклинился я. Почему-то рассказывая мне о предварительном допросе, Иван Адамович это обстоятельство упустил.

— По-разному бывало, ваше благородие, — на секунду-другую задумавшись, ответил Силаев. — Иной раз две-три седмицы не ходил вовсе, а бывало, что одну-две седмицы через ночь. А по тем седмицам, что не ходил, она к нему хаживала, но не часто, раз-другой на седмице, и то днём только, да ненадолго.

Тут уже задумались мы с Крамницем. Куда на самом деле отправился Данилевич утром того дня, как неизвестная карета с большим сундуком, ряженым кучером и женщиной внутри увезла неведомо куда Антонину Ташлину? Но раз ни её, ни его после никто не видел, получалось, что почти наверняка обоих в тот день и убили. Причём Данилевича раньше, потому как Ташлина уж до пяти часов пополудни точно была живою, а вот её любовник, судя по всему, уже лежал мёртвым в том самом сундуке…

— А не знаешь, подарки дорогие хозяин этой своей Антонине дарил? — вышел Крамниц из задумчивости. — Украшения, золото, ещё что?

— Не могу знать, ваше благородие, — по-уставному ответил Силаев. — Я вообще никогда не видел, чтобы Викентий Васильевич такое покупал.

— А чем Викентий Васильевич целыми днями занимался, когда дома был? — зашёл пристав с другого бока.

— Читал, ваше благородие, — с почтением сказал Силаев. — Много читал. По утрам посылал меня газеты покупать, все, какие есть, и до обеда их читал. Вечером за книги садился, иной раз и полночи с книгой просидит… Я уж боялся, Викентий Васильевич глаза себе сломает, а он всё смеялся, говорил, с очками у него не два глаза, а все четыре…